Валентин ПИКУЛЬ

БИТВА ЖЕЛЕЗНЫХ КАНЦЛЕРОВ

Дипломат должен иметь спокойный характер, чтобы добродушно переносить
общество дураков, не предаваться пьянству, азартным играм, увлечению
женщинами, вспышкам раздражительности... Хороший повар часто способствует
заключению мира!

Франсуа де Кальер

ПОСЛЕДНИЙ ЛИЦЕИСТ

Электричество уже освещало бульвары Парижа и кратеры доков Кронштадта;
люди привыкали к разговорам по телефону; по рельсам Гросс-Лихтерфальде
прополз первый в мире трамвай; Алеша Пешков служил поваренком на пароходе, а
Федя Шаляпин учился на сапожника; автомобиль, похожий на колымагу, готовился
отфыркнуть в атмосферу пары бензина, служившего ранее аптечным средством для
выведения пятен на одежде, когда здесь, в душистой Ницце, доживал дряхлый
старик, которому не нужны ни телефоны, ни трамваи, ни автомобили, - он был
весь в прошлом, и 19 октября, в день лицейской годовщины, ему грезилось
далекое, невозвратное:

Невидимо склоняясь и хладея,

Мы близимся к закату своему,

Кому ж из нас под старость День Лицея

Торжествовать придется одному?

Их было 29 юношей, выбежавших на заре века в большой и чарующий мир, -
старик затепливал перед собой 29 свечей, а потом в глубоком раздумье гасил
их робкое пламя пальцами, даже не ощущая боли ожогов. Он торжествовал вдали
от родины, в пустынном одиночестве: перед ним, дымясь и оплывая воском, тихо
догорала последняя свеча - свеча его жизни...

Светлейший князь Александр Михайлович Горчаков! Он был последним
лицеистом пушкинской плеяды. Он стал последним канцлером великой империи...

Ницца жила на свой лад, весело и сумбурно, и никому не было дела до
старика, снимавшего комнаты в бельэтаже дома на бульваре Carabacel. Кто бы
догадался, что еще недавно он повелевал политикой могучей державы, к его
словам чутко прислушивались кабинеты Берлина и Вены, Парижа и Лондона. А
теперь старческие прихоти обслуживали камердинер из итальянцев да сиделка из
немок. Поочередно они приносили ему дешевые обеды из траттории Лалля; старец
мудро терпел несвежее масло, равнодушно мирился со скудостью итальянского
супа. По вечерам его выводили на шумные бульвары, и Горчаков (воплощение
старомодной элегантности!) снимал цилиндр перед дамами, улыбаясь им впалым,
морщинистым ртом. Он произносил юным красавицам любезности в духе времен де
Местра и Талейрана, которые сейчас, на закате XIX века, звучали забавным
архаизмом. Как это и бывает со стариками, Горчаков забывал недавнее, но зато
великолепно помнил детали минувшего. Заезжие в Ниццу русские считали своим
долгом нанести визит канцлеру; они заставали его сидящим на диване в
длиннополом халате, с ермолкой на голове; в руках у него, как правило, был
очередной выпуск журнала "Русская старина" или "Русский архив".

- Подумать только, - говорил он, - люди, которых я знал еще детьми, давно
стали историей, и я читаю о них.., истории. Я зажился на этом свете. Моя
смерть уже не будет событием мира, а лишь новостью для петербургских
салонов.

Его часто спрашивали - правда ли, что он занят работой над мемуарами? В
таких случаях Горчаков сердился:

- Вздор! Всю жизнь я не мог терпеть процесса бумагомарания. Я лишь
наговаривал тексты дипломатических бумаг, а секретари записывали.., ноты,
циркуляры, преамбулы, протесты.

- Говорят, вы были другом декабристов?

- Нелюбовь ко мне Николая Первого тем и объясняется, что, зная о
заговоре, я никого не выдал... День восстания еще свеж в памяти. Я приехал в
Зимний дворец каретой цугом и с форейтором, как сейчас уже никто не ездит.
Единственный я был в очках, что при дворе строго преследовалось, но для
ношения очков я имел высочайшее монаршее разрешение. Помню, когда начали
стрелять, мимо меня проследовала императрица Александра и от страха
нервически дергала головой. А граф Аракчеев сидел в углу с очень злым лицом,
на груди его не было ни одного ордена, только портрет Александра Первого, да
и тот, если не изменяет память, без бриллиантов...

- Правда ли, князь, пишут историки, будто вас много лет третировали по
службе?

Этот вопрос для Горчакова был неприятен:

- Да. И я носил в кармане порцию хорошего яда, дабы отравиться сразу,
если нарвусь на оскорбление чести.

С большой осторожностью его спрашивали о Берлинском конгрессе,
завершившем войну за освобождение Болгарии.

- Ах, не говорите о нем! - отвечал Горчаков. - Именно там я понял, что
изъездился и ни к черту не гожусь. У меня была в одном экземпляре секретная
карта, на которой имелось три черты. Красная - границы желаемого Россией,
синяя - максимум наших уступок, желтая - предел отступления. И вдруг я вижу,
что в мою карту тычется носом проклятый русофоб Дизраэли - Биконсфильд! Я
шепчу Шувалову: "Что это? Измена?" А граф глазами показывает на карту,
лежащую передо мною. Там тоже три черты: красная, синяя, желтая. Но карта
английских претензий. Оказывается, мы с Дизраэли по ошибке обменялись
тайными планами. Он глядит в мою карту, а я смотрю в английскую, и оба
недоумеваем. Тогда-то я и сказал государю:

"Finita la commedia.., увольте на покой!"

Недавно народовольцы казнили Александра II, и Горчаков показывал гостям
карманные часы фирмы Брегета; на крышках часов виднелись профили Наполеона I
и Александра I, а под стеклом скрывалась прядь рыжеватых женских волос.

- Мне их прислали из кабинета покойного государя. Это личные часы
Наполеона, который в Эрфурте подарил их нашему царю. Они идут хорошо, я не
жалуюсь. Но в письме из Петербурга не указали, чей это локон. Теперь я часто
думаю - может, Жозефины Богарнэ? Или Марьи Нарышкиной, которую обожал
Александр, пока она не изменила ему с поручиком Брозиным? Или волосы графини
Валевской? Это уже призраки...

Наконец Горчаков ослабел; его посадили в поезд и отвезли в Баден-Баден;
от курзала неслась музыка Оффенбаха, а старик в забытьи твердил стихи,
которые посвятил ему Пушкин:

И ты харит любовник своевольный,

Приятный лжец, язвительный болтун,

По-прежнему философ и шалун,

И ты на миг оставь своих вельмож -

И милый круг друзей моих умножь!

Последний лицеист закрыл глаза и отошел в круг друзей, давно
принадлежавших русской истории. Это случилось 27 февраля 1883 года, - XX век
уже стучался в крышку гроба. Горчакова опустили в землю, и он тоже стал
нашей историей.

***

Со времени его смерти минуло 15 лет; по Неве уплывали к Островам белые
речные трамваи, из-под жемчужных раковин садов-буфф выплескивало щемящие
душу вальсы-прощания; был теплый и хороший день, когда в здании министерства
иностранных дел у Певческого моста проходила обычная церемония приема
послов. Министр Муравьев молча вручил каждому из них бумагу, и дипломаты,
никак не ожидавшие сюрприза, с удивлением пробегали ее глазами... Это был
знаменитый циркуляр о разоружении, призыв России к созыву мирной конференции
государств, обладающих армиями и флотами.

Принц Лихтенштейн, посол Австро-Венгрии, сказал:

- Ваша декларация напомнила мне роман "Всеобщий мир" голландского
фантаста Людвига Куперуса... Подобные идеи мира у него высказывает главный
герой Отомар, владыка вымышленного королевства Липарии. Не шутка ли это в
русском духе?

Муравьев - без тени улыбки - ответил:

- Наша политика не склонна черпать идеи из бульварной беллетристики. Мы
не фантазеры! Наш документ исходит из мирного проекта, выработанного
покойным канцлером Горчаковым еще в тысяча восемьсот семьдесят четвертом
году. Сейчас, когда Бисмарка не стало, уже подведен малоутешительный баланс
политики милитаризма. Бисмарк обошелся народам Европы в сорок пять
миллиардов франков... Не слишком ли мрачные лавры осеняют его надгробие?

Вмешался германский посол Гуго Радолин:

- Ваши проекты - утопия! Разоружение практически невозможно.

- Практически за разоружение еще никто не брался.

- Но полистайте страницы Ветхого и Нового заветов: божественный промысел
заверяет нас, что война будет существовать до конца света. Мало того, войны
способствуют расцвету науки и техники. Даже гуманная хирургия лучше всего
развивается в излечении фронтовых ранений. Наконец, поэзия, музыка и
живопись - что бы они воспевали, если б не было войн?

Муравьев с недовольством сказал:

- Оставим казуистику! Мир - это все-таки не грубая опечатка в летописи
человеческого сознания...

Скоро в "Лесном Домике" под Гаагой открылась мирная конференция 26
вооруженных государств; зал украшала аллегорическая картина дружбы народов с
надписью по-латыни: величайшая победа та, которой обретается мир. Простые
люди планеты с восторгом отнеслись к этому новому учреждению ("голубь с
веткой маслины в клюве сделался любимым символом и являлся везде - на