Чтение 63–й страницы книги ~Каторга~

- Лежите, сейчас не до Карфагенов, - бестрепетно повелела Фенечка. - Не
надо было кататься при сильном ветре. Сидели бы со мной дома, и ничего бы не
случилось.

- Ах, при чем здесь ветер? Как же ты сама не поймешь, что Порт-Артур
сдан, а приход эскадры адмирала Рожествен-ского уже ничего не может
исправить в этой дурацкой войне...

Россия вступала в 1905 год - в год революции! В феврале Куропаткин
открыл знаменитое сражение под Мукденом. Бездарное руководство битвою,
моральная подавленность солдат, не веривших в свое командование, - все это
привело к поражению. Куропаткин оставил армию, угнетенную кошмарами прежних
неудач и ошибок. Новым командующим сделали генерала Линевича, которому
досталось весьма невыгодное наследство. Армия откатывалась по старой
Мандаринской дороге, уже наметилось стихийное движение обозов к Харбину. В
этих условиях Линевич чаще обычного стал прибегать к награждениям.

- А как же иначе? - оправдывался он. - Туг все разбежались, как
тараканы, в частях постоянный некомплект. А вот скажу, что завтра ордена
станут раздавать, так сразу все прибегут обратно, и полки снова будут в
полном комплекте...

Японские маршалы, загипнотизированные "гением Мольтке", готовили под
стенами Мукдена маньчжурский вариант "Седана", но Седана не получилось:
русская армия, даже расчлененная, вырвалась из клещей окружения. Линевич
задержал войска на Сыпингайских высотах, и скоро здесь возникла мощная
русская армия, способная, не только обороняться, но даже наступать в глубину
Маньчжурии; день ото дня она усиливалась за счет подвоза из государственной
метрополии. В марте 1905 года фронт окончательно стабилизировался. Линевич
имел право сказать:

- Я свое дело сделал, армия теперь в полном порядке, она всем
обеспечена, но послушаем, что скажут дипломаты...

Именно в это время Терауци, военный министр Японии, обедая в
американском посольстве, сказал посланнику Рузвельта:

- Я выражу свое мнение лишь как частное лицо; эту войну с Россией пора
кончать. Но я буду рад, если вы, посол, мое частное мнение донесете до
сведения президента...

Было ясно, что "частное" мнение Терауци выражает мнение всей
самурайской военщины, которая уже выдохлась.

Теодор Рузвельт принял это к сведению:

- Я всегда желал, чтобы японцы и русские потрепали друг друга
основательно. Но после мира важно сохранить в Азии спорные районы, в которых
бы постоянно возникали опасные трения, и тогда Япония, соперничая с Россией,
не будет залезать туда, где существуют наши американские интересы...

До самого дня Цусимы президент США охотно поддерживал "полезное для нас
взаимное истребление двух наций" (это его подлинные слова). Рузвельта сейчас
тревожило только одно: как бы не прохлопать момент, когда противники устанут
драться, чтобы именно в этот момент ему выступить в защиту мира, обретя тем
самым славу миротворца, и чтобы то же самое не успели сделать другие страны
- Франция или Германия. - В этом вопросе, - утверждал Рузвельт, - мы должны
опередить всех миролюбцев, ибо главная задача американской демократии -
нести людям светочи мира и христианской любви...

Японцы уже трижды зондировали почву в Европе для мирных переговоров, но
при этом желали, чтобы Россия сама взмолилась перед ними о мире. Как раз
весною 1905 года Европу лихорадило от "марокканского кризиса": Германия
нагло лезла в Африку, выживая оттуда французов, и потому Франции как никогда
было нужно, чтобы Россия добыла мир в Азии, способная снова противостоять
немецким угрозам. По словам Коковцова, официальный Петербург пребывал в
каком-то оцепенении: эскадра Рожественского уже приближалась к японским
водам, "всем страстно хотелось верить в чудо, большинство же просто
закрывало глаза на невероятную рискованность замысла... публика же просто
слепо верила в успех, и, кажется, один только Рожественский давал себе отчет
в том, что сможет уготовить ему судьба...". Именно теперь, когда все еще
колебалось, французский капитал решил продиктовать свою волю политикам
России. В столице появился парижский финансист Нетцлин. Он долго беседовал с
Коковцовым, но все сказанное им в беседе можно выразить очень кратко:

- Если вы желаете говорить с нами о новых кредитах, вы сначала должны
успокоить общественность, возмущенную кровавыми событиями Девятого января.
Не в ваших же интересах продлевать бесполезную войну, которая мешает
разрешить внутренние конфликты. Кто в Париже станет давать деньги
Петербургу, если вся Россия охвачена революционными забастовками?..

Коковцов был не только финансист, но и политик, а потому сразу все
понял, на ближайшем докладе императору сказав:

- Все кредиты из Франции исчерпаны, и нам не дадут ни единого су, пока
ваше величество не закончит эту войну...

Весь мир, кто враждебно, а кто сочувственно, наблюдал, как эскадра
Рожественского медленно вплывает в проливы, стерегущие остров Цусиму.
Английские политики Уайтхолла с некоторым злорадством ожидали этого часа, и
почтенный лорд Ленсдаун сказал в эти дни французскому послу Полю Камбону:

- Если эта эскадра - последняя ставка русского царя, то не стоит мешать
разыграть ее... как в хорошем покере!

Эта фраза была произнесена в Лондоне 3 мая, а 15 мая разыгралась
трагедия русского флота. В Токио поняли, что нет лучшего момента для выхода
из войны. Теперь японцы уже не ждали, чтобы Россия просила мира - они сами
просили Рузвельта о посредничестве к скорейшему заключению мира. В кабинете
русского императора появился американский посол Мейер, от имени президента
США предложивший начать переговоры.

- Но я, - отвечал Николай II, - заранее предупреждаю, что, как бы ни
сложились мирные переговоры с японскою стороною, Россия никогда не станет
платить Токио унизительных контрибуций. Впрочем, я посоветуюсь с близкими
мне людьми...

Через несколько дней в Царском Селе под председательством царя было
устроено совещание. Стенограмму этого секретного совещания мы приведем в
сокращенных выдержках, стараясь донести до читателя лишь разноголосицу
прений и ту общую растерянность, которая - после Цусимы! - овладела
сановниками, приближенными к императору. Быстрое нарастание революции в
стране накладывало на собеседников некий траурный грим...

Генерал ГРОДЕКОВ. Сахалин давно в критическом положении, а море во
власти Японии. В китайских портах были заготовлены запасы муки для Сахалина,
которые следовало доставить по приходе эскадры Рожественского, но теперь на
это рассчитывать нельзя.

Адмирал АЛЕКСЕЕВ. Расход снарядов в эту войну превзошел всякие
ожидания. Что же касается отправки войск на Сахалин, то это уже невозможно,
ибо устье Амура, вероятно, блокировано японским флотом. Будем считать, что
Сахалин отрезан.

Адмирал ДУБАСОВ. Россия не может быть побеждена! Она обязана победить
врагов. Противник должен быть опрокинут и отброшен. Для достижения этого
надо слать на Дальний Восток не всякую шваль, а самые лучшие, самые отборные
войска.

Военный министр САХАРОВ. Но при таких условиях закончить войну
невозможно. Не имея ни одной победы или даже удачного дела, это - позор!
Позорный мир уронит престиж России, надолго выведя ее из числа великих
держав. Я за то, чтобы продолжать войну с Японией, и не столько ради
материальных выгод, а чтобы смыть позорное пятно с чела великой России.

Министр двора ФРЕДЕРИКС. Всей душой разделяю мнение министра, что
теперь мира заключать нельзя. Но не мешает нам знать: на каких условиях
японцы согласны идти на мир?

Император НИКОЛАЙ II. Японцы воевали не на нашей земле, и еще ни один
из них не ступал на русскую землю. Этого не следует забывать. Но, при
отсутствии у нас флота, Сахалин, Камчатка и даже Владивосток могут быть
захвачены японцами, и тогда приступать к переговорам о мире будет гораздо
тяжелее...

3. ГАЗЕТА "АСАХИ" ПРИЗЫВАЛА...

Предательство начиналось на юге Сахалина, где окружной начальник Зальца
отзывался о России как о чем-то гадостном, считая, что ее прогресс следовало
бы остановить на изобретении трамвая, а большего русским и не надобно:

- Судить о культуре народа можно по состоянию кладбищ и по чистоте
отхожих мест. А если в Корсаковске нельзя поставить скамейку на улице, где
ее изрежут всякой похабщиной, то такому народу, каков русский, совсем не
нужны достижения цивилизации, он нуждается только в плетях и кутузках.

Полковник Арцишевский, командир гарнизона в Корсаковске, не посмел
возразить барону. Зато на брань курляндского дворянина смело ответил мичман
Максаков:

- Спасибо немцам за изобретение трамвая! Я, как и вы, тоже испытываю
отвращение при виде поваленных крестов на могилах и не выношу грубости. Но я
протестую против ваших негодных оскорблений России, ибо состояние русских
людей на каторге вы приравниваете ко всему русскому народу...

Конечно, Зальца в общении с офицерами еще не говорил всего того, о чем
его извещал из Японии американский инженер Клейе. Но фон Баклунд (Полынов)
уже завоевал доверие барона, и Зальца не стеснялся при нем рассуждать
открыто:

- Дело идет к тому, что нам долго не продержаться. "Стандард банк"
предоставил Японии заем сразу в пятьдесят миллионов долларов, но с
обязательной гарантией под залежи угля и нефти на Сахалине. Тут даже не
Лондон! Американский капитал заставит их гарантировать этот заем взятием
Сахалина...

Тюрьма в Корсаковске, кажется, не пугала барона. Зато он очень нервно
реагировал на присутствие крейсерских пушек, выстроенных в батарею к северу
от города, в тихой бухте под названием - бухта Лососей. Была уже весна,
когда барон пригласил в окружную канцелярию Максакова:

- Господин мичман, у ваших матросов какие-то анархические замашки, да и