Чтение 82–й страницы книги ~Каторга~

замки конструкции Манлихера, и не мог открыть его. Пилсудский взбесился,
обвинив меня чуть ли не в пособничестве жандармам. Тогда я решил: стоит ли
рисковать жизнью ради этого демагога? Не лучше ли найти своим талантам иное
применение? Так вот случилось...

Громко хрустнул валежник. Мужчины обернулись.

Я тебя ищу, - строго произнесла Анита.

Полынов передал "франкотку" капитану Жохову.

- Анита, прости, нам предстоит расстаться.

- Нам? - поразилась Анита.

- Я побываю в Рыковском... без оружия, без тебя.

- Не лезь в это осиное гнездо, - предупредил его Жохов. - Каждый
человек обходит Рыковское стороной, чтобы не остаться без головы. А ты,
кажется, уже потерял ее... Разве ты не знаешь, что в Рыковском штаб самого
Харагучи? Или ты не слыхал, что там творится? Побереги себя и Аниту...

Полынов пояснил: для него пришло время покинуть Сахалин навсегда; как -
он сам еще не знает, но его пути приведут куда угодно, только не к мысу
Погиби.

- Не выдумывай! - возмутился Жохов. - Наверное, ты и в самом деле
желаешь оправдать свою истинную фамилию... Зачем тебе соваться в Рыковское,
если тебе, как дружиннику, будет даровано законное право на свободу по
амнистии царя?

- Я знаю силу закона, но в справедливость закона не верю. Появись я
снова в России, и меня упрячут за решетку. А я уже не могу оставить Аниту...
одну.

- Но ведь оставляешь! - выкрикнула Анита.

- Ты побудешь на попечении капитана Жохова, и вы можете ждать меня три
дня. Только три дня, после чего можете убираться куда вам угодно... хоть под
венец!

Анита, припав к березе, разрыдалась. Жохов решил, что сейчас лучше не
мешать им, и - ушел. Вслед ему, уходящему, Полынов велел вернуть "франкотку"
Быкову.

- Не валяй дурака, - отозвался Жохов.

Полынов сказал Аните, чтобы повторила номер, который он просил ее
помнить. Острым концом сучка Анита, еще плача, выцарапала на стволе березы
загадочный для нее шифр: XVC-23847/A-835.

- У тебя хорошая память, - похвалил ее Полынов. - Если со мною что-либо
случится, ты с этим номером можешь явиться в банк Гонконга, даже не называя
своего имени.

- Зачем?

- Тебе выложат деньги. Большие деньги.

- Мне без тебя и копейки не надо! - ответила Анита. - Не уходи один!
Ведь без меня ты погибнешь...

Полынов зорко огляделся по сторонам:

Не плачь. Я снова ставлю на тридцать шесть, а иначе вообще не стоит
играть... Теперь - прощай!

Из гущи леса Анита услышала его голос: "Ты лейся, песня удалая, лети,
кручина злая, прочь..."

Без меня ты погибнешь!.. - прокричала Анита.

Мутными глазами Глогер наблюдал с веранды, как через площадь Рыковского
шагает человек, который заочно приговорен к смерти, и приговор ведь никто
еще не отменял.

- Входи... Инженер! - сказал он на стук в двери. Полынов никак не
ожидал видеть Глогера в канцелярии японского правления, а Глогер сразу
уловил его замешательство. Очень довольный, он приветливо улыбнулся:

- Как приятно встретить старого приятеля... Так рассказывай: что тебе
надобно от японцев? А что тебе от меня?

Эта приветливая улыбка ввела Полынова в заблуждение. Он сказал, что
самураи уже начали массовую депортацию населения, и ему хотелось бы попасть
на пароход шанхайской линии, чтобы смотаться с острова поскорее.

- Я понимаю свое положение, но ты, Глогер, должен понять и мое.
Обращаюсь к тебе как к товарищу по лодзинской "боевке", мы немало пошумели
тогда, и ты доверял мне. Надеюсь, хоть сейчас-то не станешь казнить меня?

Глогер закрыл на ключ двери, ведущие на площадь.

- А ведь ты меня боишься, - сказал он. - Ты способен только мяукать,
словно котенок, а рычать-то, как тигр, умею один я! - В руке Глогера блеснул
револьвер. - Я не стану убивать тебя. Приговор теперь исполнят другие...

Разом вбежали японские солдаты, заломили Полынову руки. Плоские тесаки
уперлись в спину ему, и он шагнул к смерти:

Сволочь! Ты все-таки победил меня... Теперь я не могу рычать, но и
мяукать на радость тебе не стану...

Глогер самодовольно ответил Полынову:

- Так не всегда же побеждать тебе! Иди и прими смерть, как положено
члену нашей исполнительной "боевки"...

Чувствуя под лопатками колючие острия винтовочных тесаков, Полынов с
трудом сохранял самообладание, но при этом в его голове кружились, подобные
вихрю, всякие варианты освобождения. Кажется, на этот раз ему не
выкрутиться. Самураи - это не бельгийский комиссар дю Шатле, не берлинский
полицай-президиум на Александерплац, наконец, это даже не жандармский
следователь Щелкалов. Покорно он шел, куда велят штыки, и болью отзывались в
сердце пропетые когда-то слова:

Какие речи детские

Она шептала мне

О странах неизведанных,

О дальней стороне...

"Ах, Анита! Почему я тебя не послушался?.." Солдаты во главе с молодым
офицером отвели его на двор Рыковского правления, где свершались ежедневные
казни. Возле забора на коленях уже стояли двое - полицмейстер Маслов,
пойманный в одежде каторжника, и тюремный инспектор Еремеев, который
клонился к земле, близкий к обмороку. Маслов долгим взором вглядывался в
Полынова - узнал его:

- Вам-то, кажется, я не сделал зла.

- Лично мне - никогда, - ответил Полынов.

- Так помолитесь за меня...

- И за меня! За меня тоже, - выкрикнул Еремеев. Это были последние их
слова, и через минуту на земле лежали два обезглавленных тела. Японский
офицер сказал:

- Хзлло! Теперь ваша очередь.

Это неожиданное для японца "хэлло" оказалось спасительной зацепкой.
Полынов шевельнул пальцами связанных рук.

- Господин офицер изволит говорить по-английски?

- О да! Но у вас произношение намного лучше, чем у меня... Вам
приходилось жить в Англии?

- Нет, только в африканском Кейптауне.

- О! Может, вам завязать глаза?

- Не стою ваших забот, - ответил Полынов, лихорадочно отыскивая лазейку
для спасения. Он глянул, как затихло в агонии тело полицмейстера. - Все это
странно! Вы казнили сейчас "шпиона" Маслова и "предателя" Еремеева, которые
никогда не шпионили и никого не предавали. Между тем в личном окружении
вашего генерала Харагучи я знаю подлинного резидента русской разведки...
Кстати, он опытен и опасен для вас!

Спина освободилась от прикосновения штыков.

- Кто же это? - насторожился самурай.

- Вы наивны! - повысил голос Полынов. - Не стану же я болтать с вами о
серьезных делах на этом дворе, где скоро можно играть в футбол отрубленными
головами. Я могу назвать русского шпиона только генералу Харагучи,..

"Анита, милая Анита! Какие речи детские она..."

- Сразу развяжите мне руки, - велел Полынов. Рулетка снова
раскручивалась перед ним, суля сказочный выигрыш - жизнь! Японский офицер
проводил его во внутренние комнаты правления, где за столом - в окружении
адъютантов - сидел сухонький старичок в очках, и Полынов догадался, что этот
кровожадный пигмей и есть генерал Харагучи.

Он с достоинством ему поклонился.

- Переводчик не нужен, - сказал Полынов, - ибо из английских газет я,
знаю, что вы окончили военную академию Берлина, и вам будет приятно освежить
свой немецкий язык.

- Гутен таг, - сказал Харагучи, держа между ног шашку в черных ножнах.
- Я даже удивлен. Где же вы в условиях Сахалина могли читать английские
газеты?

- Мне давал их для чтения барон Зальца.

- Гут, гут, - одобрительно закивал Харагучи. - Мне доложили, что вы
узнали шпиона при моем штабе... кто он? Никаких колебаний. Спокойный ответ:

- Глогер, что торчит у вас на веранде. Я не знаю, что он у вас там
делает, но бед всем вам он еще наделает.

Среди японцев возникло замешательство, адъютант Харагучи куда-то
выбежал и скоро вернулся с бумагами. Генерал вчитался в одну из них,
неуверенно пожав плечами. Потом встал и вплотную подошел, к Полынову,
поблескивая очками:

- Обвинение серьезно. Но я вас выслушаю.

- Глогер - опаснейший русский шпион, который чрезвычайно ловко
притворяется польским националистом и ненавистником России. Под видом
ссыльного он прибыл на Сахалин как раз накануне разрыва отношений между
Петербургом и Токио. Вы сами понимаете, насколько удобна такая маскировка.

Харагучи вернулся и столу, волоча за собой шашку.

- Если сказанное вами правда, то откуда вам это известно? Наконец, кто
может подтвердить ваши подозрения?

- О подозрениях я бы молчал. Я высказываю не подозрения, а сообщаю
точные факты, которые мог бы подтвердить только один человек, недосягаемый
для вас ныне.