Чтение 153–й страницы книги ~Нечистая сила~

появился в Таврическом дворце, с вызовом бравируя перед депутатами новенькой
жандармской формой, узкой в талии.

- Зачем вам этот цирк? - спросил его Родзянко.

- Как шеф жандармов, я имею право на ношение формы.

- Но, помимо права, существует еще и мораль... Потом, наедине с
Родзянкой, министр сказал:

- Вы бы знали, какая у нас императрица красивая, энергичная, умная и
самостоятельная... Почему вы не можете подружиться?

Родзянко тронул октябриста-жандарма за пульс.

- А где вы вчера обедали?

Протопопов сознался, что гостил у Вырубовой.

- А ужинали у Штюрмера?

- Откуда вы это узнали? - вырвалось у Протопопова.

- В ближайшие дни Дума потребует у вас объяснений...

Публичное оплевывание диктатора состоялось 19 октября на квартире
Родзянки... Протопопов, как токующий глухарь, часто закатывал глаза к
потолку и бормотал:

- Поверьте, товарищи, что я способен спасти Россию, я чувствую, что
только я (!) еще могу спасти ее, матушку...

Думский депутат Шингарев, врач по профессии, толкнул хозяина в бок и
шепнул:

- Начинается... прогрессивный паралич.

- Вы думаете, это не транс?

- Нет, сифилитический приступ... Потом это пройдет, но сейчас общение с
ним затруднено. Я таких уже встречал...

Стенограмма беседы рисует картину того, как торжественно происходило
оплевывание. Милюков начал повышенным тоном:

- Вы просите нас говорить как товарищей. Но человек, который вошел в
кабинет Штюрмера, при котором освобождены Сухомлинов и Манасевич-Мануйлов,
человек, преследующий свободу печати и дружащий с Распутиным, нашим
товарищем быть не может!

- О Распутине я хотел бы ответить, но это секрет, - шепнул Протопопов. -
Я хотел столковаться с Думой, но вижу ваше враждебное отношение... Что ж,
пойду своим путем!

- Вы заняли место старика Хвостова (Это А.А.Хвостов, родной дядя А. Н.

Хвостова, о котором мною говорилось.), - заметил Шингарев, - место
человека, который при всей его реакционности не пожелал освобождать
Сухомлинова... Вы явились к нам не в скромном сюртуке, как того требует
приличие, а в мундире жандарма. К товарищам так не ходят! Вы хотите, чтобы
мы испугались вас?

- Я личный кандидат государя, которого я узнал и полюбил. Но я не могу
рассказывать об интимной стороне этого дела...

Не забыли и Курлова! Протопопову напомнили о его роли в убийстве
Столыпина, на что министр огрызнулся - Курлов никого не убивал. Тогда в
разговор вклинился националист Шульгин:

- Я доставлю вам несколько тяжелых минут. Мы не знали, как думать: вы или
мученик, пошедший туда (Шульгин показал на потолок пальцем), чтобы сделать
что-либо для страны нужное, или просто честолюбец? Ваш кредит очень низко
пал...

Протопопов - в раздражении:

- Если здесь говорят, что меня больше не уважают, то на это может быть
дан ответ с пистолетом в руках... Туда (он тоже показал пальцем на потолок)
приходит масса обездоленных, и никто еще от меня не уходил, не облегчив души
и сердца... Я исполняю желания моего государя. Я всегда считал себя
монархистом. Вы хотите потрясений? Но этого вы не добьетесь. Зато вот я на
посту министра внутренних дел могу кое-что для России сделать!

Ему сказали, что сейчас страна в таком состоянии, что "кое-что" сделать -
лишь усугубить положение. Лучше уж не делать!

- Это недолго - уйти, - реагировал Протопопов. - Но кому передать власть?
Вижу одного твердого человека - это Трепов. Вновь заговорил профессор
истории Милюков:

- Сердце теперь должно молчать. Мы здесь не добрые знакомые, а лица с
определенным политическим весом. Протопопов отныне для меня - министр, а я -
представитель партии, приученный ею к политической ответственности...

Уместно вспомнить не старика, а молодого Хвостова, бывшего нашего коллегу
и тоже ставшего эмвэдэ! Почему же назначение Протопопова не похоже на
назначение Хвостова? Хвостов принадлежал к самому краю правизны, которая
вообще не считалась с мнением общества. А на вас, Александр Дмитриевич,
падал отблеск партии октябристов. За границей вы тоже говорили, что
монархист. Мы все здесь монархисты...

- Да, - вскричал Протопопов, - я всегда был монархистом. А теперь узнал
царя ближе и полюбил его... Как и он меня!

Нервное состояние министра стало внушать депутатам серьезные опасения, и
граф Капнист поднес ему стакан с водою.

- Не волнуйтесь, - записаны в стенограмме слова графа. Выхлебав воду,
Протопопов отвечал - с надрывом:

- Да, вам-то хорошо сидеть, а каково мне? У вас графский титул и хорошее
состояние, есть связи. А я...

- А я еще не кончил, - продолжал Милюков. - Когда был назначен Хвостов,
терпение нашего народа не истощилось окончательно. Для меня Распутин не
самый главный государственный вопрос... Мы дошли до момента, когда терпение
в стране истощено...

Спокойным голосом завел речь врач Шингарев:

- Вы назвали себя монархистом. Но, кроме царя, есть еще и Родина! А если
царь ошибается, то ваша обязанность, как монархиста, любящего этого царя,
сказать ему, в чем он ошибается.

- Доклады царю не для печати, их и цензура не пропустит! Опять влез в
разговор историк Милюков:

- Я по поводу того, что вам некому передать свою власть. Вы назвали тут
Трепова! Нужна не смена лиц, а перемена режима. Наконец-то врезался в беседу
и сам Родзянко:

- Согласен, что нужна перемена всего режима...

Протопопов разрыл портфельные недра, извлек оттуда записку сенатора
Ковалевского о продовольственном кризисе. Снова закатывая глаза, подобно
ясновидящему, министр сообщил:

- Меня! Лично меня государь просил уладить вопрос с едой. Я положу свою
жизнь, дабы вырвать Россию из этого хаоса...

Он с выражением, словно гимназист на уроке словесности, читал вслух чужую
записку, часто напоминая: "Господа, это государственная тайна", на что
каждый раз Милюков глухо ворчал: "Об этой вашей тайне я еще на прошлой
неделе свободно читал в газетах". Вид министра был ужасен, и граф Капнист
забеспокоился:

- Александр Дмитрич, откажитесь от своего поста. Нельзя же в вашем
состоянии управляться с такой державой.

- И не ведите на гибель нас, - добавил Милюков. Стенограмма фиксирует
общий возглас депутатов:

- Идите спать и как следует выспитесь.

Шингарев настаивал на принятии дозы снотворного. Все разошлись, только
Протопопов еще сидел у Родзянки. Это было невежливо, ибо семья давно спала,
хозяин дома зевал с таким откровением, словно спрашивал: "Когда же ты
уберешься?" Но Протопопова было никак не выжить. Часы уже показывали
полчетвертого ночи, когда Родзянко буквально вытолкал гостя за дверь.

- Все уже ясно. Чего же тут высиживать?

****

Сунув озябшие руки в неряшливо отвислые карманы паль-то, под которым
затаился изящный мундир шефа корпуса жандармов, министр внутренних дел,
шаркая ногами, плелся через лужи домой...

"Обидели, - бормотал он, - не понимают... Изгадили и оплевали лучшие мои
чувства и надежды. Неужели я такой уж скверный? Паша-то Курлов прав:
завидуют, сволочи, что не их, а меня (меня!) полюбил государь император..."

Фонари светили тускло. Сыпал осенний дождик.

Девочка-проститутка шагнула к нему из подворотни.

- Эй, дядечка, прикурить не сыщется?

Глухо и слепо министр прошел мимо, поглощенный мыслями о той вековечной
бронзе, в которую он воплотится, чтобы навсегда замереть на брусчатке
площади - в центре России, как раз напротив Минина и Пожарского.

"Они спасли Русь - и я спасу!" Но это произойдет лишь в том
исключительном случае, если Протопопову удастся разрешить два поганых
вопроса - еврейский (с его векселями) и продовольственный (с его
"хвостами").

Александр Дмитриевич, шли бы вы спать!

Ну что вы тут шляетесь по лужам?

Наконец, и ваша жена... она ведь тоже волнуется.

Спокойной вам ночи.

Свершилось то, чего народ давно ждал.

Гнойник вскрыт, первая гадина раздавлена. Гришки нет - остался зловонный
труп. Но далеко еще не все сделано. Много еще темных сил, причастных к
Распутину, гнездится на Руси в лице Николая II, царицы и прочих отбросов и
выродков...

Из письма рабочих Нижнего Новгорода от 3 января 1917 года к князю Феликсу
Юсупову

ЧАСТЬ ПОСЛЕДНЯЯ

СО СВЯТЫМИ УПОКОЙ

(ОСЕНЬ 1916-ГО - ФЕВРАЛЬ 1917-ГО)