Чтение 3–й страницы книги ~Предела нет~

считал неизбежным, ибо наши пути через 2-3 километра должны были сойтись.
Остановиться и пропустить немцев, а потом пристроиться к ним в хвост было
бы тоже неосторожно. Немцы успели бы сразу развернуться. А ведь в тылу у
нас также были немецкие части. Малейшая задержка - и они могли подоспеть,
что было крайне нежелательно.

Видя в нашей колонне много своей техники, немцы пока что принимали нас
за своих. Этим надо было воспользоваться. Я решил сблизиться с ними на
большой скорости, потом внезапным ударом во фланг разгромить идущую рядом
вражескую колонну и убрать ее со своего пути.

Как только мы увеличили скорость, немцы, принимая нас по-прежнему за
своих, тоже увеличили скорость, не желая уступать дороги.

Колонны уже сближались, а немцы все еще не распознали нас. В голове их
колонны шел средний танк, на котором солдаты висели как груши на дереве
или, лучше сказать, как пассажиры на подножке трамвая в часы "пик". За
танком двигались две или три машины с пушками, потом несколько
бронетранспортеров с пехотой, опять танк или два.

Когда мой танк поравнялся с немецким головным танком и расстояние между
нами не превышало 150 метров, я, высунувшись из башни, подал рукой знак:
убавить скорость! В ту же секунду водитель развернул мой танк на 90
градусов вправо и остановил его. Все боевые машины повторили этот маневр.
С моего танка раздался выстрел, и тотчас же удесятеренным эхом прозвучал
залп из всех орудий дивизиона.

В колонне немцев произошел неописуемый переполох. Пехоту с танков и
бронетранспортеров как ветром сдуло. Головной немецкий танк, вместо того
чтобы открыть по нас ответный огонь, круто развернулся и пошел в обратном
направлении, давя свои же машины. Из-за этого колонна противника
остановилась, многие танки и бронетранспортеры повторили маневр головного
танка, пытаясь спастись бегством. Наши снаряды настигали и останавливали
их. Некоторые машины попали в кювет и перевернулись.

В течение нескольких минут колонна противника приобрела жалкий вид и
уже не представляла для нас никакой угрозы. Немцы даже не сделали ни
одного ответного выстрела, настолько неожиданным для них было наше
нападение.

(Считаю нужным подчеркнуть, что дело, как я понимаю, было не только в
неожиданности нападения, но главным образом в общей деморализации когда-то
очень дисциплинированных и боеспособных немецких войск. Но, пройдя в
последний день войны более 80 километров по тылам противника, я был
поражен, как много войск и первоклассной военной техники еще сохранилось у
гитлеровцев.)

Бросив в таком плачевном виде колонну, мы устремились вперед. Очень
быстрое, без задержек движение - в этом был единственный мой шанс!

После стычки с параллельной колонной я начал непрерывно получать по
рации доклады от командиров машин: "Снаряды на исходе". Пришлось отдать
приказ: "Ни по каким целям без моей команды не стрелять!"

И вот, пройдя последний небольшой населенный пункт, мы в дымке впереди
увидели очертания города Амштеттена".

"Жив или мертв?" (Продолжение письма)

"До сих пор я ждал, что меня вот-вот нагонит танковый корпус, но,
подступив к Амштеттену и наблюдая в пути, как стягиваются сюда немецкие
войска, я потерял надежду на быстрый его подход. Неужели немцы сумели так
плотно закрыть пробитую нами брешь, что даже целый танковый корпус при
поддержке тяжелого самоходного полка до сих пор не может к нам пробиться?

Боеприпасы и горючее на исходе, люди измучены, со вчерашнего вечера без
сна. А впереди большой город, забитый войсками и, вероятно, тщательно
подготовленный к обороне.

Мысли мои были прерваны появлением наших самолетов. Их было четыре
десятка. Они делали боевой разворот. Еще нельзя было понять, что готовятся
бомбить: город или колонны, идущие к городу?

Я остановил свой дивизион, осматриваясь по сторонам: куда бы его укрыть
от самолетов? Ни леса, ни подходящего населенного пункта нигде нет, лишь
открытые поля кругом.

Самолеты, однако, начали пикировать не на шоссе, а на город. Минут 5
или 10 я стоял в раздумье, наблюдая, как наши бомбят город. Экипажи не
спускали с меня глаз, ожидая, какое решение я приму. Мои танкисты и
артиллеристы хорошо понимали сложившуюся острую ситуацию.

Но они еще не знали о сверхсекретном военном объекте, который находился
в глубине немецкого тыла вблизи Амштеттена. Об этом согласно данным
указаниям я сообщил только своему заместителю.

Говоря откровенно, мне было жаль, что наши самолеты не разбомбили
объект. Стоило бы разбомбить его - и дело с концом!

"Но тогда тайна осталась бы нераскрытой, - подумал я. - Исчезла бы
заодно с объектом вся аппаратура и документация, а также погиб бы и наш
разведчик, каким-то чудом проникший на сверхсекретный объект.

Хотя, быть может, его давно нет?

Жив наш разведчик или уже мертв?.."

2. "ЭТОТ ГОДИТСЯ, ПОЖАЛУЙ..."

Вопрос "жив или мертв?" возник раньше, гораздо раньше - не 8 мая, а еще
13 апреля.

- Мертв, - внятно сказали над Колесниковым.

Как? Он мертв? Не может быть!

Он открыл глаза.

Над ним нависает грязно-серый свод. Значит, лежит навзничь. Правильно!
Спиной он ощутил что-то твердое. Привязан к скамье! По лицу и по груди его
стекает вода. Почему? Облили водой. После пыток приводят в чувство.

Ему представилось, что сейчас еще март, только что проведен десант в
Эстергом-Тат.

Он не был среди десантников. Сидя неподвижно в шлюпке у берега,
накрывшись с головой плащ-палаткой, подсвечивал сигнальным фонарем
проходившим мимо бронекатерам. Десант был высажен благополучно и уже
дрался с немцами, удерживая захваченный на берегу Дуная тактически очень
важный плацдарм. Бронекатера возвращались "налегке" в Вышеград мимо
Эстергома.

Здесь самое опасное место. Мост через Дунай взорван. Фермы его
обвалились в воду. Для прохода катеров осталось очень узкое пространство.
Вот почему был так важен у моста предупреждающий свет фонаря - маяк в
миниатюре.

Колесников продолжал светить, несмотря ни на что. Продолжал светить
даже тогда, когда за спиной его раздались выстрелы из автомата и яростная
ругань. Отстреливаться он не мог. Руки были заняты: он крепко сжимал
фонарь, которым должен был светить морякам-дунайцам до последнего.

Свет погас на берегу после того лишь, как фонарь выбили из рук и он
упал в воду. Раненного, потерявшего сознание Колесникова гитлеровцы
уволокли в расположение своей части...

Он очнулся в каком-то подземелье. Раненая рука забинтована, чтобы до
поры до времени не истек кровью. Возможно, ему заодно сделали еще и
дополнительный, так называемый стимулирующий укол.

Свод над головой закопчен и с потеками сырости. Помещение очень тесное.
Кажется, потолок вот-вот рухнет, сдвинутся серые стены, раздавят,
сомнут...

Темнота, духота - вот первые впечатления плена.

Подземелье освещено очень плохо. Тянет затхлостью. В горле першит.
Дышать трудно. Но и уйти отсюда нельзя, как ни рвется на свежий воздух
всполошенное, торопливо бьющееся сердце. Нельзя уйти, нельзя!

Где-то тикают часы. Но Колесников даже не знает, что сейчас: день или
ночь? Окон в подвале нет. Вокруг серый сырой камень. Стены, пол, низкий
потолок. Стиснут сверху, снизу, с боков! Погребен заживо...

Из угла (там, где стол, на котором тикают часы) раздается голос, почти
лишенный выражения. Слова русские, но голос произносит их чересчур
осторожно, иногда неправильно ставя ударения:

- Почему вы мольчите? Господин майор хочет от вас только два или три
ответа о соединении бронекатеров, которые высаживали десант в Тат. Он ждет
ответ... - И неожиданно резко, будто хлестнув бичом: - Но довольно уже
мольчать! Отвечайте! Быстро отвечайте!

Колесников молчит. Пусть гитлеровцы думают, что у него отшибло память.

Возле стола негромко переговариваются по-немецки. Видимо, к этому
упрямцу придется применить меры особого воздействия. С чего начать?
Качели? Водопой? Или сразу вздернуть его на столб?

Слушая, Колесников думает лишь о том, чтобы лицо все время оставалось
неподвижным. Гитлеровцам ни к чему знать, что он понимает по-немецки.

Применяйте ваши проклятые особые меры: качели, водопой, столбование,
что там еще у вас?! Все равно он не скажет ни слова. Язык себе откусит -
не скажет!..

- Ты перестарался, Конрад, - слышит он. - Ну не дубина ли ты? Помог ему
уйти от допроса.

- Он выглядел еще довольно крепким, гауптшарфюрер.

- "Выглядел"! Посмотрю, как ты будешь выглядеть, когда я доложу об этом
коменданту. В дальнейшем станешь лучше рассчитывать свои удары...

Третий голос:

- Можно снимать, гауптшарфюрер?

- Конечно. Побыстрей освободите столб для следующего. Пошевеливайтесь,
вы! Время к обеду. Выдавим из этого русского все, что он знает об
Имперском мосте, и пойдем обедать!

О! Имперский мост! Значит, он ошибся. Сейчас апрель, а не март. И он не