Сергей Подгорный

Вторая возможность

Раздался резкий хлопок, и машина тут же клюнула капотом вправо. Швартин
машинально, с окаменевшим лицом, вдавил педаль тормоза; под колесами
захрустела оплавленная солнцем щебенка.

- Приехали... - сказал Швартин через полминуты, откидываясь на спинку
сидения, пережидающе вздыхая и вытирая локтем со лба пот.

- Скат?.. - полувопросительно произнес Евтеев; болезненно морща худое,
длинное лицо, он тер ушибленный висок.

- Да, - сказал Швартин, потом открыл дверцу и устало вылез из машины.

Солнце уже переползло зенит, но лишь сильнее давило тяжелым зноем. Зной
опускался сверху - с ярко-голубого, без единого облачка неба, зной
поднимался из-под ног от черного от солнечного загара щебня. Каменистая,
ни единого кустика травы лощина, окруженная каменистыми холмами, в которой
у них лопнул правый передний скат, была как исполинская духовка. Дрожали
ясно зримые, струящиеся вверх потоки воздуха; впереди, у изгиба лощины,
виднелся уже привычный мираж: озерко с темно-синей водой.

- Черт... не мог лопнуть перед закатом, - устало, с вялым раздражением
посетовал Швартин, тяжело опускаясь на корточки в короткой тени машины.
Евтеев присел рядом, протянул пачку сигарет. Ветра почти не было. Метрах в
трех от них, легко перебирая волосатыми ножками, пробежала фаланга. Евтеев
посмотрел на нее с невольным отвращением и испугом, Швартин - почти
равнодушно.

- Спешить не будем, - затягиваясь противно хрустящей в пальцах
сигаретой, сказал он, провожая фалангу взглядом. - Натянем тент, немного
отдохнем... Ты есть не хочешь?

Евтеев лишь покачал головой: какая еда? Сейчас бы холодного кваса...

Он не думал, что будет так плохо переносить жару, становился вялым уже
через час после восхода безжалостного гобийского солнца, к обеду
чувствовал полную разбитость, острую боль в голове, и оживлялся лишь после
захода, когда сухой невыносимый зной начинал сменяться острой прохладой.

Они натянули тент и легли на расстеленное в его тени одеяло. Евтеев
почувствовал, как только что выпитый теплый чай выступил густой испариной
по всему телу, заструился ручейками пота. Швартин, раскинув в сторону
руки, вскоре задремал. Невольно завидуя его железному здоровью и
выносливости, Евтеев старался последовать его примеру, но боль в голове не
давала уснуть. Он лежал, страдая от уже душного - теперь, под тентом -
зноя, безнадежно мечтал о прохладном ветерке, туче, которая закроет солнце
и разразится проливным дождем (какое было бы наслаждение стоять, смеясь от
счастья, под его тугими струями!..), пытался целенаправленно думать,
систематизировать свои впечатления последних дней, но мозг наполняла
мутная, вязкая пустота, в которой путались и растворялись обрывки мыслей,
и он оставил эти попытки, лежал, распластанный, на одеяле и, закрыв глаза,
боролся со зноем и головной болью.

Вдруг снова вспомнился - и Евтеев опять удивился навязчивости этого
воспоминания - тот несчастный случай, дорожно-транспортное происшествие,
невольным свидетелем которого он стал в конце апреля утром.

Евтеев вышел из троллейбуса и пошел к станции метро "Завод "Большевик".
Возле бочки с квасом стояла нетерпеливо сосредоточенная очередь человек в
пятнадцать; Евтеев посмотрел на противоположную сторону улицы и увидел на
самом краю тротуара переминавшегося с ноги на ногу, озирающегося по
сторонам средних лет мужчину. Он показался странно знакомым, и Евтеев,
всматриваясь в него, даже замедлил шаги. Ему казалось, что он вот-вот
вспомнит, кто это, он чувствовал, что ему крайне важно вспомнить, но все
не мог и понял, что мешает борода: когда он видел этого человека, тот еще
не носил бороду.

Бородач переминался, взглядывая на густой поток мчащихся по улице машин
как-то лихорадочно и суетливо, с нетерпеливой досадой ожидая появления в
этом потоке просвета; было видно, что он куда-то опаздывает, а его
ближайшая, сиюминутная, вожделенная цель - бочка с квасом.

"Наверно, жажда разбирает человека, - покачал головой Евтеев,
вглядываясь. - Да... Но кто это, кто? Почему мне кажется, что я его знаю?
Почему мне так хочется вспомнить, кто это?.. Отчего для меня это важно?.."

Но как он ни замедлял шаги, а все-таки проходил мимо и уже приходилось
оглядываться: просто остановиться и подождать этого странно знакомого
человека он почему-то не мог решиться - по не осознаваемой вполне, но -
чувствовал - мелкой, пустяковой причине. Он уже потерял надежду вспомнить
его, ускорил шаги, когда вдруг за спиной, на середине улицы, криком беды
взвизгнули тормоза и - глядя в то место на асфальтовом полотне -
вскрикнула шедшая ему навстречу женщина. Сразу похолодев, Евтеев резко
обернулся...

"Но кто же, кто это был?.. - обхватив ладонями раскалывающуюся от боли
голову, вяло распластанный на одеяле, старался догадаться он. - Почему
меня _преследует_ это воспоминание?.. Где я мог видеть этого человека?.."

И вдруг он вспомнил, тут же с облегчением вздохнув. Это было в редакции
одного научно-популярного журнала. Фамилия этого человека была Сюняев.
Евтеев вошел, когда заведующий отделом пытался закончить с Сюняевым
разговор. Казалось, Таран, как никогда, обрадовался его приходу,
поднявшись из-за стола, подчеркнуто любезно поздоровался, всем своим видом
давая понять бывшему у него посетителю, что пришел, наконец, человек,
которого он с нетерпением ждал, у этого человека очень мало времени, и
поэтому он - Таран - теперь крайне занят; он очень просит Сюняева
извинить, но - увы - зайдите как-нибудь на днях, если хотите продолжить
беседу.

- Хорошо, - сказал мрачно Сюняев, - я постараюсь учесть все ваши
замечания и зайду на следующей неделе.

За мрачностью Сюняева от глаз Евтеева не укрылось выражение усталой
безнадежности, какой-то щемящей беззащитности и стыда, словно тот каждой
клеткой тела чувствовал, что унижается, и так же глубоко понимал, что у
него нет иного выхода. Евтеева поразил его взгляд; впоследствии он
признался себе, что никогда не видел такого умного, все понимающего и с
такой затаенной болью взгляда.

- Кто это? - спросил он, едва Сюняев закрыл за собой дверь.

- Кто?.. - развел руками Борис Афанасьевич, притворно устало вздыхая. -
Конечно, гений. Некто гений по фамилии Сюняев, - добавил он, иронически
улыбаясь и качая головой, словно бы говоря этим: "Да, нелегка наша доля,
на кого только не приходится тратить время..."

- В каком смысле "гений"? - прикинулся не совсем понявшим Евтеев,
чувствуя, что крайне заинтересован этим почти мельком виденным им
человеком.

- Вам ли объяснять, Борис Иванович?.. - снисходительно улыбнулся Таран.

- И все же?

- Это он уже второй раз был сегодня, - пояснил заведующий отделом. -
Настойчивый товарищ... Представьте, приходит человек и без тени сомнения,
скромно так заявляет, что он открыл - ни много, ни мало - закономерности,
законы, по которым развивается социальная эволюция. Все это изложено в
статейке, которая у него в портфеле, он будет рад ее предложить. Благодаря
в ней изложенному ничего не стоит _детально_ - заметьте - представить, как
будет развиваться земная цивилизация ну, хотя бы в ближайшую тысячу лет...

Таран откинулся на спинку стула, желая насладиться эффектом, но Евтеев
слушал хотя и удивленно, но серьезно и сосредоточенно.

- Нет, каково?.. - улыбнулся Таран. - И ведь - главное - у него нет
даже высшего образования, смог в каком-то институте осилить только три
курса, работает где-то в библиотеке завхозом...

- И все-таки, Борис Афанасьевич... - задумчиво покачал головой Евтеев.
- А вы читали эту его статью?

- С какой стати?.. - пожав плечами, хмыкнул Таран. - Мне что, больше
нечего делать?

- Понятно... - вздохнул Евтеев все в той же глубокой задумчивости, в
странном впечатлении от личности этого еще десять минут тому назад
неведомого ему Сюняева.

- Очень хочется с ним поговорить, - подвел итог своим мыслям он, глядя
на Тарана чуть извиняющимся взглядом, - почитать эту его статью. У меня
такое впечатление, что там может быть что-то интересное.

- Борис Иванович!.. - замахал руками Таран. - Вы действительно
увлекающаяся натура. Раньше не верил, но теперь сам вижу...

- И все-таки мне очень хочется с ним поговорить, - просяще, но
настойчиво повторил Евтеев. - У вас нет его адреса?

- Увы... - без сожаления развел руками Таран. - Но, если вам так
хочется, я возьму у него: ведь он явится на следующей неделе.

На следующей неделе Сюняев не явился. Больше он не появлялся в редакции
этого журнала; с течением времени Евтеев потерял надежду на встречу с ним,
но встреча все же состоялась - та, трагическая, апрельским утром,
воспоминания о которой стали навязчивыми, преследовали даже здесь - среди
холмов, гор и бескрайних просторов Гоби.

"Но почему же смерть этого почти неведомого мне человека я ощущаю такой
невосполнимой утратой?.. - думал Евтеев, забыв про головную боль. - Почему
так сожалею, что не был знаком с ним, не поговорил ни разу? Откуда
чувство, что его смерть - это глубокая утрата и для меня лично, и не
только для меня?.. - старался понять он. - И нет, не чувство даже -
_убеждение_... Почему я еще тогда, в редакции, когда только увидел
Сюняева, так внутренне воспротивился "проницательности" Тарана, а теперь,
когда уже ничего воротить и изменить нельзя, вспоминаю об этой его
"проницательности" и самоуверенном высокомерии с ненавистью?.. Что за
странное наваждение?.."

Швартин вдруг зашевелился, чуть подняв голову, потряс ею, а потом