Чтение 18–й страницы книги ~72 метра~

Грохот после "жопы" усиливается. Какой - то бешеный мичман,

- А теперь, - СМР вытаскивает палец из-под одеяла и, налюбовавшись
им, милостиво тыкает в дверь, - го-ло-вой!

Дверь ходит ходуном.

- А теперь опять жопой! - СМР уже накрылся одеялом с головой, сделал
в нем дырку и верещит оттуда. В дверь молотят ногами.

- Вот дурак! - говорит нам СМР и без всякой подготовки тонко,
противно вопит: - А теперь опять головой!

За дверью слышится такой вой, будто кусают бешеную собаку.

- Жаль человека, - роняет СМР со значением, - пойду открою.

Он закутывается в одеяло и торжественный, как патриций, отправляется
открывать.

- Заслужил, бя-яш-ка, - говорит он двери и, открыв, еле успевает
отпрыгнуть в сторону.

В дверь влетает капитан первого ранга, маленький, как пони, примерно
метр от пола. Он с воем, боком, как ворона по полю, скачет до батареи,
хватает с нее портсигар с сигаретами и, хрякнув, бьет им об пол.

- Вста-атъ!

Мы встаем. Это командир соседей по кличке "Мафия", или "Саша - тихий
ужас", вообще-то интеллигентный мужчина.

- Суки про-то-коль-ные! - визжит он поросенком на одной ноте. - Я вас
научу Родину любить!

Мы в трусах, босиком, уже построены в одну шеренгу. Интересно, пороть
будет или как?

- Одеться!

Через минуту мы одеты. Мафия покачивается на носках. Кличку он
получил за привычку, втянув воздух, говорить: "У-у-у, мафия!"

- Раздеться!

Мы тренируемся уже полчаса: минута - на одевание, минута - на
раздевание. Мафия терпеть не может длинных. Всех, что выше метр
двадцать, он считает личным оскорблением и пламенно ненавидит. К
сожалению, даже мелкий СМР смотрит на него сверху вниз.

- А тебя-я, - Мафия подползает к двухметровому Лбу, - тебя-я, -
захлебывается он, подворачивая головой, - я сгною! Сначала остригу.
Налысо. А потом сгною! Ты хочешь, чтоб я тебя сгноил?

В общем-то, Лоб у нас трусоват. У него мощная шевелюра и ужас в
глазах. От страха он говорить не может и потому мотает головой. Он не
хочет, чтоб его сгноили.

Мафия оглядывается СМРа, так, здесь стричь нечего, и меня, но я
недавно стригся.

- Я перепишу вас к себе на экипаж. Я люблю таких... Вот таких...
У-ро-ды!

В этот момент, как-то подозрительно сразу, Мафия успокаивается. Он
видит на стене гитару. СМР делает нетерпеливое, шейное движение. Это его
личная гитара. Если ею брякнут об пол...

- Чья гитара?

- Моя.

- Разрешите поиграть? - неожиданно буднично спрашивает Мафия.

СМР от неожиданности давится и говорит:

- Разрешаю.

Через минуту из соседней комнаты доносится плач гитары и "Темная
ночь...".

После обеда мы решили не приходить. Лоб и я В каюту пошел только СМР.

- Не могу, - объяснил он, - спать хочу больше, чем жить. Закроюсь.

Ровно в 18.00 он открыл нам дверь, белый, как грудное молоко.

- Меня откупоривали.

Как только СМР после обеда лег, он сразу перестал дышать. Через
двадцать минут в дверь уже барабанили.

- Открой, я же знаю, что ты здесь, хуже будет.

За дверью слышалась возня. Два капитана первого ранга, командиры
лодок, сидели на корточках и пытались подсмотреть в нашу замочную
скважину. Через три листа газеты нас не очень-то и увидишь.

- Ни хрена не видно, зелень пузатая, дырку заделали. Дежурный, тащи
сюда все ключи, какие найдешь.

Скоро за дверью послышалось звяканье и голос Мафии:

- Так, так, так, вот, вот, вот, уже, уже, уже. Во-от сейчас достанем.
Эй, может, сам выйдешь? Я ему матку оборву, глаз на жопу натяну.

СМР чувствовал себя мышью в консервной банке: сейчас откроют и будут
тыкать вилкой.

- Вот, вот уже.

Сердце замирало, пот выступал, тело каменело. СМР становился все
более плоским.

- Тащи топор, - не унывали открыватели. - Эй ты, - шипели за дверью,
- ты меня слышишь? Топор уже тащат.

СМР молчал. Сердце стучало так, что могло выдать.

- Ну, ломаем? - решали за дверью. - Тут делать нечего - два раза
тюкнуть. Ты там каюту еще не обгадил? Смотри у меня. Да ладно, пусть
живет. Дверь жалко. Эй ты, хрен с буфа, ты меня слышишь? Ну, сука
потная, считай, что тебе повезло.

Возня стихла. У СМРа еще два часа не работали ни руки, ни ноги.

Я встретил Мафию через пять лет.

- Здравия желаю, товарищ капитан первого ранга.

Он узнал меня.

- А, это ты?

- Неужели помните?

- Я вас всех помню.

И я рассказал ему эту историю. Мы еще долго стояли и смеялись. Он был
уже старый, домашний, больной.

ВРАГИ

Зам сидел в кают-компании на обеде и жевал. У него жевало все: уши,
глаза, ноздри, растопыренная челка, ну и рот, само собой. Неприступно и
торжественно. Даже во время жевания он умудрялся сохранять выражение
высокой себестоимости всей проделанной работы.

Напротив него, на своем обычном месте, сидел помощник командира по
кличке "Поручик Ржевский" - грязная скотина, матерщинник и бабник.

Зам старался не смотреть на помощника, особенно на его сальные
волосы, губы и воротничок кремовой рубашки. Это не добавляло аппетита.

Зам был фантастически, до неприличия брезглив. Следы вестового на
стакане с чаем могли вызвать у него судороги.

Помощник внимательно изучал лицо жующего зама сквозь полузакрытые
веки. Они были старые враги.

"Зам младше на три года и уже капитан 3-го ранга. Им что - четыре
года, и уже человек, а у нас - пять лет - и еще говно. Замуууля. Великий
наш. Рот закрыл - матчасть в исходное. Изрек - и в койку. X-х-хорек твой
папа".

Помощник подавил вздох и заковырял в тарелке. Его только что отодрали
нещадно - площадно. Вот эта довольная рожа напротив: "Конспекты
первоисточников... ваше полное отсутствие... порядок на камбузе... а ваш
Атахаджаев опять в лагуне ноги мыл..." - и все при личном составе,
курвеныш.

Увы, помощника просто раздирало от желания нагадить заму. Он, правда,
еще не знал как.

Рядом из щели вылез огромный, жирный, блестящий таракан и зашевелил
антеннами.

Помощник улыбнулся внутренностями, покосился на зама, лживо вздохнул
и со словами: "Куда у нас только доктор смотрит?" - потянувшись,
проткнул его вилкой.

Зам, секунду назад жевавший безмятежно, испытал такой толчок, что у
него чуть глаза не вышибло.

Помощник быстро сунул таракана в рот и сочно зажевал.

Зам забился головенкой, засвистал фистулой, вскочил, наткнулся на
вестового, с треском ударился о переборку и побежал, пуская во все
стороны тонкую струю сквозь закупоренные губы, и скоро, захлебываясь,
упал в буфетной в раковину и начал страстно ей все объяснять.

Ни в одну политинформацию зам не вложил еще столько огня.

Помощник, все слыша, подумал неторопливо: "Вот как вредно столько
жрать", - достал изо рта все еще живого таракана, щелчком отправил его в
угол, сказав: "Чуть не съел, хороняку", - ковырнул в зубах, обсосал и
довольный завозился в тарелке.

На сегодня крупных дел больше не было.

"...РАССТРЕЛЯТЬ!"

Утро окончательно заползло в окошко и оживило замурованных мух,
судьба считывала дни по затасканному списку, и комендант города Н.,
замшелый майор, чувствовал себя как-то печально, как, может быть,
чувствует себя отслужившая картофельная ботва.

Его волосы, глаза, губы-скулы, шея-уши, руки-ноги - все говорило о
том, что ему пора: либо удавиться, либо демобилизоваться. Но
демобилизация, неизбежная, как крах капитализма, не делала навстречу ни
одного шага, и дни тянулись, как коридоры гауптвахты, выкрашенные
шаровой краской, и капали, капали в побитое темечко.

Комендант давно был существом круглым, но все еще мечтал, и все его
мечты, как мы уже говорили, с плачем цеплялись только за ослепительный
подол ее величества мадам демобилизации.

Дверь - в нее, конечно же, постучали - открылась как раз в тот
момент, когда все мечты коменданта все еще были на подоле, и комендант,
очнувшись и оглянувшись на своего помощника, молодого лейтенанта,