от нас не ускользнула, но не зная причину ее, мы полагали, что он переживает
какую-то душевную драму, с чем делиться с нами не считает нужным.
К парому со всех сторон тянулись люди. Вмешавшись в толпу, мы заняли на нем
места и через несколько минут переправились на другую сторону. От места
причаливания парома шла только одна дорога, по ней двинулись все. То же сделали
и мы с таким расчетом, чтобы избегать надоедливых разговоров и праздных
вопросов, а в то же время и не отделяться далеко от толпы, дабы своей
изолированностью не привлекать на себя внимание. Часов в 8 утра, вдали за холмом
слева показалась мельница, а затем немного правее маленькие домики деревни, что
в точности соответствовало описанию хозяйки гостиницы и. следовательно, мы
находились на верном пути. Умышленно замедлили шаг, позволив другим нас обогнать
и последними подошли к деревне. На наше счастье, в самом ее начале встретили
крестьянина, которого я попросил указать где бы можно было нанять подводу до
деревни Федоровки (если память не изменяет, -- она так называлась). "Да вот мой
сосед может вас отвести" -- ответил он, показав на одну хату, а сам спеша
удалился. Отыскали соседа. Последний согласился, но заломил высокую плату. Долго
и упорно торговались, полагая, что этим мы убедим его в нашей несостоятельности
и оградим себя от возможных с его стороны подозрений. Наконец, когда обе стороны
исчерпали все свои доводы и достаточно утомились, уговорились на плату с головы.
В момент отправления, вдруг неожиданно крестьянин ошеломил нас вопросом: "А что
вы за люди и зачем едете в Федоровку?" Я поспешил ответить, что мы солдаты,
возвращаемся с фронта домой, они юзовские, а мы мелитопольские, при этом я
неопределенно махнул в воздухе. По железной дороге доехали до Никополя, а дальше
поезда не шли. Там встретил наших ребят из с. Дубовки (я назвал село, лежавшее в
верстах 50 восточнее Федоровки), ну и порешили добраться до них, а затем по
домам. Все это я старался говорить с равнодушным видом, тщательно подбирая
соответствующие выражения, не спеша, с большими паузами и постепенно переводя
разговор на трудности и неудобства переезда теперь по железной дороге. Не могу
сказать насколько поверил он моему рассказу, но только пытливо оглядев нас еще
раз, мужик предложил нам садиться на подводу.
Деревня была большая и мне показалось, что мы никогда из нее не выберемся. Чем
ближе подвигались мы к ее центру -- обширной площади, тем более становились
предметом общего внимания. Очевидно присутствие новых, незнакомых лиц в деревне,
составляло явление незаурядное, вызывавшее крайнее любопытство всех ее
обитателей. На каждом шагу слышалось: "откуда вы -- куда держите путь?" -- какие
вы будете?" Приходилось строить приветливую мину и улыбаясь
53
отвечать: "с фронта, -- домой, -- мы юзовские". Иные более энергичные, не
ограничивались одними вопросами, подбегали к подводе, останавливали ее, вступал
в разговор и с нами и с нашим возницей. Не проходило и минуты, как нас окружала
праздная, жадная до зрелищ толпа, среди которой были и солдаты и бабы. Те же
вопросы, то же испытующее и подозрительное оглядывание нас с ног до головы.
Временами становилось жутко: раздавались замечания явно не в нашу пользу и судя
по ним, нельзя было сомневаться, что в наш маскарад, они не особенно верят.
Обычно положение спасало какое-нибудь шутливое, острое словечко, брошенное в
толпу, по поводу кого либо из присутствующих, чаще бабы, вызывавшее смех и
делавшее на момент ее центром общего внимания, -- пользуясь этим мы толкали
возницу, подвода трогалась, а мы снимали шапки и надрываясь во все горло
кричали: "Прощайте товарищи". Через 100-200 шагов снова остановка, снова
любопытные, иногда злобно пронизывающие взгляды, опять неожиданные,
двусмысленные, колкие вопросы.
Для нас это была ужасная и томительная пытка. Еще в начале деревни, мы по многим
признакам, пришли к выводу, что население ее в известной мере восприняло
большевизм и наслаждается наступившей свободой. Приветствие новой власти, угрозы
по адресу калединцев и офицеров, проклятия помещикам и контрреволюционерам,
слышанные нами, теперь убеждали нас, что мы не ошиблись. Приходилось, поэтому,
быть готовым ко всему. Не исключалась возможность, что по требованию какого-либо
пьяного солдата, нас позовут в комитет для проверки документов и обыска. В этом
случае, не говоря уже о документах, меня сильно бы компрометировала моя военная
форма (без погон), скрываемая бекешей и особенно контраст между нею и старым
плащом, а кроме того, нас всех -- наличие револьверов. Мы сознательно шли на все
и, в крайности решили дорого продать свою жизнь, для чего держали оружие
наготове.
На деревенской площади критичность нашего положения достигла своего
кульминационного пункта. Между собравшимися и нами произошел последний
решительный бой. Ободренные предшествовавшими успехами и приобретя уже некоторый
опыт, а вместе с тем отчаявшиеся и бившие, так сказать, ва-банк, мы решительно и
энергично огрызались, смело отвечая на сыпавшиеся со всех сторон вопросы,
обращали все в шутку и в результате победили. После этого, возница круто
повернул в боковую малую улицу, где одиночные прохожие, не проявляли к нам уже
столько любопытства, как раньше. Опасность, как будто временно миновала. Мы,
повеселели, довольные, что так удачно вышли из неприятного положения, грозившего
нем в случае осложнения роковыми последствиями. Скоро выехали в поле.
Чувствовалось, что все утомлены, говорить не хотелось, да и, кроме того,
стесняло присутствие возницы. Заметно потеплело и дорога становилась топкой.
Начались ранние зимние сумерки, когда мы никем не тревожимые, достигли деревни
Федоровки. По совету возницы подъехали к дому старосты, у которого, по его
словам, можно было нанять подводу на дальнейший путь. Наступившая темнота
избавила нас от любопытных. Навстречу нам вышел седой, как лунь, глубокий
старик. Черты его лица были резки, даже грубы, но в то же время необыкновенная
54
одухотворенность скрашивала эту неправильность, придавая лицу особую
привлекательность. Его живые, умные и проницательные глаза, составлявшие резкий
контраст с морщинистым лицом, на момент остановились на нас и, надо полагать,
этого ему было достаточно, чтобы сразу определить, что мы не то, за кого себя
выдаем. Однако и после такого открытия, он ничем себя не выдал. Только его
особенная услужливость и предупредительность указывали на то, что в глазах его
мы -- интеллигенты. Говорил он мало, быть может, умышленно не желая создать
неловкое положение и заставить нас смутиться. С изумительным тактом он советовал
нам ехать сейчас же ночью, говоря, что если прежде человеку ночью иногда было
жутко в поле, то теперь наоборот безопаснее быть там, а не в деревне, где люди
забыв Бога и законы, из-за одного озорства, не считаясь ни с чем, чинят
расправы, самосуды, совершая даже убийства. Он считал, что народ заболел ужасной
болезнью, которая быстро заражает здоровых. Надо временно прекратить общение с
людьми и оградить себя от этой заразы, лишающей людей здравого рассудка, совести
и доброго сердца. Много видимо пережил на своем долгом веку этот старик, много
видел, был когда то крепостным, на его глазах произошло раскрепощение крестьян,
дожил до революции и теперь глубоко верил, что все пройдет, народ образумится,
излечится, успокоится и жизнь войдет в обычную колею. С чувством большого
удовлетворения внимательно слушали мы его старческие пророчества и от всего
сердца желали скорейшего их осуществления.
Перекусив, мы с особенным удовлетворением пожали руку этому честному крестьянину
и двинулись дальше напутствуемые его пожеланиями. Своему внуку он приказывал
благополучно доставить нас до места назначения.
Дорога оказалась тяжелой, временами телега грузла по ступицу и слабая, маленькая
лошаденка, напрягая последние силенки, едва ее тащила.
Наш возница на редкость приветливый, но лгало словоохотливый, свое внимание
уделял только лошади; не садясь на подводу, он шел рядом, понукая и все время ее
подбадривая. Решили и мы облегчить груз и, поочередно по парам, шагали за
телегой, обмениваясь впечатлениями минувшего дня и рисуя перспективы возможных
будущих испытаний.
Несмотря на все наши меры, примерно через десять или двенадцать верст, лошаденка
окончательно выбилась из сил и стала. Ни крики, ни кнут уже не помогали, она не
могла сдвинуть с места даже пустую телегу. Дали ей отдохнуть, проехали с
полверсты, стали опять. Видя, что двигаясь так, мы далеко не уедем, наш возница
предложил свернуть на ближайший хутор, обещая там у своего знакомого достать
подводу. Иного выхода не было, пришлось согласиться. Свернули с дороги и общими
усилиями дотащили телегу до ближайшей хаты, за ней в темноте виднелось несколько
других.
Под громкий лай огромной своры собак, набросившихся на нас, после
продолжительного стучания, окриков и переговоров возницы, в избе зажегся огонь,
открылась дверь и нас впустили внутрь.
Хозяин, мужик лет сорока, с лицом избитым оспой, был угрюм и неприветлив. Злобно
косясь на нас, испрошенных гостей, нарушивших
55
его покой, он вначале наотрез отказался везти нас ночью и только энергичное
вмешательство возницы и наши горячие доводы о необходимости нам скорее попасть
на железную дорогу, немного его смягчили. В конце концов, он сдался, натянул
тулуп и вышел запрягать.
Очевидно лай собак, шум телеги, громкие разговоры, -- все вместе взятое, привело
к тому, что для хуторян ночной приезд каких-то неизвестных, не остался тайной.
Не прошло и несколько минут, как они один за другим постепенно наполняли
комнату, располагаясь вдоль стены, здоровались с нами, а затем тупо молчаливо
уставившись на нас, рассматривали нас с жадным любопытством. Сначала длилось
тягостное молчание. Но вот наиболее храбрые из них, в солдатских шинелях,
нарушили молчание -- начав задавать нам все те же старые, знакомые вопросы.
Внутренне волнуясь, но подавляя смущение, мы бойко отвечали, стараясь из
допрашиваемых обратиться в допрашивающих, с целью выиграть время, лучше
ориентироваться, узнать с кем мы имеем дело, дабы неудачным ответом не
восстановить против себя наших слушателей.
Я сильно нервничал: в голове зрела мысль, что заехав сюда мол поступили
Контровский Владимир
Шилова Юлия
Корнев Павел
Куликов Роман
Влодавец Леонид