Чтение 42–й страницы книги ~Донские казаки в борьбе с большевиками~

дерзнувшего публично восстать против Подтелкова, продавшегося красным и будто бы
изменившего идеологии фронтового казачества. В связи с этим, положение в
Новочеркасске стало крайне тревожить красный Ростов. Чувствовалось, что
назревает близкая развязка событий. Жизнь в Донской столице напоминала тогда
таковую в осажденной крепости. Сведений извне почти не было. О том, что
происходит на белом свете, мы могли знать только из тенденциозных информации
"Известий" Новочеркасского совета рабочих и казачьих депутатов, обычно
пестревших призывами к священной войне с буржуазией. Другого печатного слова
Новочеркассцы не видели. При таких условиях, жители с жадностью ловили всякую
весть о событиях вне Новочеркасска. Такое состояние неизвестности значительно
способствовало распространению фантастических и совершенно ни на чем не
основанных слухов. Часто по секрету, передавали, будто бы отряд ген. Корнилова
атакует Ростов, а Походный Атаман двигается к Новочеркасску и что большевики
готовятся к бегству. Иногда таинственно шептали, будто бы в Москве власть
Совнаркома уже свергнута и немецкие полки наступают на восток, занимая Украину,
или, наконец, -- в портах Черного моря союзники высадили огромный дессант с
целью начать освобождение России от большевистской власти. Так, терзаясь
сомнениями и обольщая себя надеждами, коротали дни Новочеркасские горожане. Но
проходил день--два и эти приятные слухи сменялись печальными вестями. Говорили
будто бы и Походный Атаман и Добровольческие отряды уже погибли, что Советская
власть очень прочна и что союзники уже признали ее законной Всероссийской
властью.
Что касается большевистской печати, то она ежедневно пела хвалебные гимны
Советской власти, громила "контрреволюцию" и лишь изредка упоминала об
антибольшевистских отрядах.
"Белый генерал" -- сообщали как-то "Известия" -- "которого знает вся Россия с
августовской авантюры, в данный момент с кучкой бес-
146

сознательных проходимцев, находится где-то за Кубанью, в глухой деревушке, куда
его загнали после Екатеринодара Советские войска ... Отступая последний раз из
Екатеринодара, Корниловский отряд, насчитывающий в своих рядах совершенно
ничтожное число бойцов, по пути бросал обозы с продовольствием, фуражем,
снарядами и патронами ... Такое обстоятельство и еще то, что некем пополнить
поредевшие ряды контрреволюционных отрядов, невидимому и приблизили конец
Корниловской авантюры и если еще не приблизили настолько, чтобы можно было эту
авантюру считать ликвидированной, то во всяком случае конец ее близок. И в этом
не может быть никакого сомнения"51).
От таких официальных сообщений делалось совсем жутко, ибо в сознании обывателя
рушилась и последняя надежда на какую-то помощь извне.
Большой сенсацией в городе было появление в советской печати обращения к
партизанам М. П. Богаевского 52). Его все знали, как убежденного противника
большевизма. Поэтому, никак не укладывалось в сознание, чтобы М. Богаевский, как
говорилось в обращении, открыто признал советскую власть за подлинно народную,
считал бы борьбу с ней бесполезной и призывал партизан покориться этой власти и
сложить оружие. Скорее можно было предполагать, что это ничто иное, как
очередная проделка большевиков, выпустивших от его имени воззвание, с целью
смутить казачьи души и у партизан поколебать веру. Мне было известно, что после
смерти Ген. Каледина, М. Богаевский покинул Новочеркасск и со своей супругой,
скрываясь от большевиков, скитался по разным станицам. Его судьба, как-то
фатально была связана с Голубовым, который сыграл гнусную роль и в истории Дона
и в жизни М. Богаевского. Еще в конце 1917 года Голубов за свои большевистские
деяния сидел в Новочеркасской тюрьме и был оттуда выпущен только благодаря
заступничеству М. Богаевского, причем Атаман Каледин согласился на это
освобождение скрепя сердцем. И вот, как бы в благодарность за это, Голубов в
марте месяце 1918 года арестовывает своего спасителя и предает его большевикам.
Необходимо иметь в виду, что предательство Голубова имело большее значение в
судьбе Донского казачества. Только благодаря этому обстоятельству, события на
Дону пошли ускоренным темпом в пользу советской власти. Но использовав Голубова
полностью, большевики резко изменили к нему свое отношение, быть может, опасаясь
его казачьей ориентации. Действительно, уже вскоре Голубова отодвинули на задний
план, перестали ему верить, устранили от участия в местных делах и на его глазах
на главные посты начали выдвигать новых лиц (Подтелков, Смирнов, Медведев) с
меньшими, по его мнению, "революционными" заслугами. Мятежная душа Голубова не
могла мириться с таким положением. Оби-
51) Известия Новочеркасского совета рабочих и казачьих депутатов 28 марта 1918
года.
52) Он был помощником ген. Каледина по гражданской части. К сожалению, при
бесчисленных переездах в условиях беженской жизни, у меня затерялась пачка
большевистских газет и я лишен возможности воспроизвести обращение к партизанам
М. Богаевского.
147

да, ревность, зависть, жажда славы, вновь стали толкать его на авантюры. Дабы
подняться в глазах "власть имущих" и восстановить былое доверие к себе, Голубов
предложил большевикам свои услуги -- поймать и доставить в Новочеркасск опасного
контрреволюционера, скрывающегося в Задонье и угрожающего спокойствию Донской
советской республики.
Мне думается, что вызвавшись на эту роль, Голубов руководился еще тайным
желанием побывать в сердце области, выяснить настроение казачества и, в
соответствии с этим, взять ту или иную линию поведения. Возможно, что имел также
намерение, если обстановка позволит, увеличить свои красные части новыми
единомышленниками.
Советская власть приняла предложение Голубова и он с ватагой красных казаков
отправился в Задонье, где скоро и напал на след М. Богаевского. Голубов поимку
Богаевского приписал себе в заслугу, но фактически это не отвечало
действительности, ибо Богаевский, будучи измучен физически и нравственно, терпя
голод и холод, не в силах был дальше выносить скитание и сам добровольно сдался
Голубову. Вначале Голубов своего пленника держал в тюрьме в станице
Великокняжеской, а затем доставил его в Новочеркасск. В городе, тотчас же стало
известно, что Голубов привез Богаевского и что даст ему возможность выступить на
"покаянном" митинге в здании Донского кадетского корпуса. Вскоре этот слух
подтвердился и большевики уже открыто говорили, что на днях, известный
контрреволюционер М. Богаевский, правая рука Каледина, даст народу отчет в своих
преступлениях. Внимание целого города привлекал к себе тогда этот митинг. И я
сам испытывал непреодолимое желание послушать М. Богаевского, но боязнь быть
узнанным, удержала меня от этого рискованного шага. Мои друзья, присутствовавшие
на этом митинге, рисовали мне странную и необычайную картину этого собрания.
Аудитория была крайне буйно настроена и резко делилась на два враждебных лагеря:
первый составлял пришлый элемент, главным образом, матросы, красногвардейцы,
латыши и иногородние -- они требовали немедленной расправы с
"контрреволюционером" и второй -- были казаки -- они сначала заняли
выжидательную позицию, но после речи Богаевского, их симпатии склонились на
сторону последнего. Богаевский говорил три часа: три часа без перерыва звучало
слово Донского баяна -- его лебединая песня. В глубокой по содержанию и внешне
красивой речи, Богаевский дал яркую характеристику донских событий от начала
революции до последних дней Он красочно излил все, что было у него на душе,
смутив одних, расстроив других и взволновав остальных слушателей. Часть казаков
плакала и обещала сохранить ему жизнь. М. Богаевский так обрисовал свои
переживания: "Ушел из города. Скрывался в станицах. Пришлось мне самому
прикоснуться, стать близко, близко, увидеть все ужасы гражданской войны. В это
время, как раз, разыгрались события в Платовской станице, где вырезывались от
мала до велика целые семьи. Пришли одни -- вырезывали калмыков. Другие пришли,
кровь за кровь, стали резать крестьян. Не мог вынести этого, не имел больше сил
скрываться и решил написать письмо партизанам, а самому пойти открыться
Голубову, который обещал и доставил меня в Новочеркасск". Едва ли надо
доказывать, что это признание Богаевского дает основа-
148

ние полагать, что обращение к партизанам он написал, будучи уже сильно удручен и
психологически подавлен ужасом сложившейся обстановки. Не исключается и то, что
на него влиял и Голубов. Быть может, последний обещал сохранить ему жизнь лишь в
том случае, если Богаевский повлияет на партизан и убедит их в бесполезности
дальнейшей борьбы с Советской властью. Что душевное состояние М. Богаевского
было тогда сильно потрясено и что он уже сошел с прежних позиций, можно судить
также и по следующим его словам: "Я еще молод -- говорил он, -- на том же
митинге. -- Мне всего 36 лет. У меня семья. Мне хочется жить. Я хочу и могу
работать. Если я нужен вам, если могу быть полезным вашей работе для Дона, я
готов работать с вами. Готов помочь вам опытом и знаниями, которые есть у меня"
53). Но большевики отвергли просьбу М. Богаевского и сотрудничать с ним не
пожелали. Возможно, они сильно боялись его влияния на казачье население. С целью
застраховать себя от неожиданных сюрпризов, Ростовский "совдеп" приказал
немедленно доставить Богаевского в Ростов, как более надежное место. Этот факт
наглядно показывает, что большевистские верхи Новочеркасску уже не верили. Это
недоверие усилилось, когда Ростовский совдеп, сомневаясь в революционной
твердости Голубова и Смирнова, потребовал от них прибыть в Ростов и перед лицом
Областного съезда советов, собравшегося там, дать отчет о положении дел. Но ни
Голубов, ни Смирнов в Ростов не поехали. Большевики видели, что хотя часть
казаков по виду и сделалась красными, но тем не менее, она продолжает оставаться
казаками. Последнее обстоятельство сильно тревожило местную советскую власть,
побуждая ее все время быть настороже и особенно не доверять красным казакам.
В "Донской летописи" 54) напечатан "Ответ перед историей" М. Богаевского,
написанный им в тюрьме станицы Великокняжеской в первой половине марта 1918
года, т. е. в тот же период, как и его пресловутое обращение к партизанам.