хороших людей, гораздо более достойных места на верхней палубе.
непринужденно среди солидных, образованных немцев, которые жили в достатке и
к которым мексиканцы того же круга относились с величайшим уважением. Никто
и не думал насмехаться над их полнотой и над их привычками. А вот с этими
gachupmes, испанцами худшего разбора, мексиканцы умели обращаться, как те
того заслуживают! Гуттенам запомнилось ходячее мексиканское выражение, его
постоянно повторяли немцы - жители Мехико: мексиканцы терпеть не могут
американцев, презирают евреев, ненавидят испанцев, не доверяют англичанам,
восхищаются французами и любят немцев. Некий умнейший мексиканец хорошего
происхождения однажды на званом обеде сочинил эту поговорку, и она мгновенно
привилась в их тесном кругу. Вот такое помогает примириться с жизнью в чужой
стране с разношерстным населением и, в общем-то, довольно варварскими
обычаями.
Мехико, ее маленькие ученики носили круглые форменные шапочки и ранцы за
плечами, маленькие ученицы ходили в скромных неярких платьях и черных перед-
ничках, а белокурые волосы аккуратно заплетали в косы. Порой, стоя у окна
своего класса, в большом, солидном доме франко-мексиканского стиля (немецкая
колония купила его и перестроила на благоприличный немецкий лад), профессор
Гуттен смотрел, как степенными, но бодрыми стайками расхаживают эти дети, и
так безукоризненно чисты их лица и скромная одежда, так безупречны манеры и
кроток облик этих юных немцев, так безупречно правильно говорят они на
родном языке... минутами профессору даже чудилось, что он в Германии. О,
если бы весь мир мог существовать так чинно, упорядочение, опираясь на
правила строгой добродетели! Не часто осеняла его эта надежда, но она
помогала ему ощутить себя участником великого движения человечества к
совершенству, без сомнения, она-то, как он однажды признался жене, и
помогала ему жить. Но у Гуттенов свое тайное горе, своя беда. У них нет
детей и никогда не будет.
сидя на полу возле их стола, берет пищу у них из рук. С первого дня,
беспомощным крохотным щенком, лишенный материнского молока и пугающийся
темноты, он спал у них в ногах. В глубине души профессор Гуттен признавался,
что очень привязан к Детке, в сущности, он, как и его жена, любил собаку
горячей, нежной и верной любовью, несмотря на все хлопоты, которые доставлял
им Детка. Супруги не видели в этой любви ничего смешного: Детка так
благороден, так бескорыстен, он вполне заслуживает их забот и платит им
глубокой преданностью. Профессор видел по лицу жены, как больно ранили ее
хохот и насмешки на редкость грубых, худшего разбора испанцев - их
попутчиков. Он разделял ее чувства, но к огорчению у него примешивались и
досада, и, надо признаться, доля стыда. Он вовсе не считал для себя
унизительным поддерживать голову Детки, однако следовало позаботиться о
приличиях и не выставлять себя на посмешище перед этими неотесанными
грубиянами. В утешение он напомнил себе, что Детка - английский бульдог
отличных кровей, с великолепной, если и не совсем безупречной родословной;
на весьма представительных выставках он получил несметное множество наград.
Теперь он уже несколько состарился и давно не тренирован, но еще полон сил и
готовности защищать хозяина и хозяйку, а в случае чего и себя от любого
нападения. Довольно слово сказать - и он ринется на любого из этих мерзких
черномазых насмешников, вцепится ему в глотку и не выпустит, пока не
прикажет хозяин. Профессор Гуттен наклонился над спящим бульдогом и
негромко, настойчиво произнес:
равновесие, вращал глазами. Глухо, зловеще зарычал, покачнулся, ткнулся
курносой мордой в палубу и распластался на ней.
его опять стошнит.
довольный. - Он прекрасно все помнит. Да, Кетэ, хорошая кровь и выучка - вот
на чем складывается и чем поддерживается характер. Пример - наш добрый пес:
он никогда нас не подведет.
прошлое, нашу прежнюю жизнь, - сказала фрау Гуттен.
смятение, тревожно было и оглядываться назад, и заглядывать вперед, словно
прошлое никак не связано с будущим. Она почти боялась надеяться: ведь на
родине, должно быть, все стало по-другому, и к таким переменам она едва ли
готова. Она поделилась своими опасениями с мужем.
медленно, - мягко успокоил профессор. - Мы будем жить среди наших
сверстников, они думают и чувствуют так же, как и мы; они были друзьями
нашего детства и юности, не могли они стать нам чужими... по крайней мере
надо на это надеяться, - храбро прибавил он.
Мехико смотрела кинохронику - похороны императрицы Августы-Виктории. Когда
на экране появился величественный катафалк, окруженный конными гвардейцами в
касках, все молча встали. Они плакали, точно братья и сестры, что собрались
у могилы матери, они поворачивались друг к другу и обнимали того, кто
оказался рядом. Они всхлипывали, плакали, рыдали, вскоре весь зал
переполнили горестные, но и утешительные звуки - голос скорби и тоски по
родине. Все еще со слезами на глазах они пели "Могучий оплот", и "О
Tannenbaum" {Немецкий рождественский гимн.} и "Стражу на Рейне". Казалось, в
эти минуты они так близки к дому - но больше никогда уже не будут так
близки, слишком велика утрата: они потеряли добрую, кроткую,
многострадальную императрицу, а ведь она была воплощением всего, что они
чтили в семье и домашнем очаге, средоточием их самых дорогих воспоминаний.
нечего ответить, он только и скажет, что надо надеяться на лучшее, так зачем
его тревожить.
все эти годы в безрассудной надежде, что дождется дня, когда можно будет с
почетом и с кое-какими сбережениями выйти на пенсию и милосердный Господь
позволит ему снова увидеть дом в Тодмоосе, в Шварцвальде, где он родился; и
вот день этот настал, а меж тем его одолевают дурные предчувствия. Как-то
оно будет? Сидя в шезлонге, он подался вперед, закрыл лицо руками, и тотчас
желудок свело судорогой и порыв утешительного благочестия развеялся перед
ужасающим приступом тошноты. Гуттен поднял голову, его бросило в пот.
никто не видит.
поглощена другим: поисками своей пуховой подушечки, набитой чистейшим
гусиным пухом, в чехле из розовой тафты в кремовую полоску, - это был
подарок к Рождеству, он пришел к фрау Риттерсдорф в Мехико из самой
Германии, от дорогой матушки ее дорогого покойного супруга. И фрау
Риттерсдорф просто понять не могла, как это она хоть на минуту забыла о
своей подушечке, где ее оставила. Без нее просто не обойтись, шезлонги на
палубе на редкость жесткие, неудобные - по крайней мере так кажется, на этом
пароходе все далеко не первого сорта. Наверно, она забыла подушечку в
шезлонге, а потому кто-то - скорее всего, палубный стюард - просто обязан
был подобрать ее и сейчас же вернуть по принадлежности.
оказался очень учтив и внимателен, говорил с австрийским акцентом... "Meine
Dame" {Сударыня (нем.).} - называл он ее, и это звучало гораздо приятнее
обычного "Frau" {Госпожа (нем.)}.
не туда, сейчас я найду и верну вам. В конце концов, пароход у нас
небольшой, а за борт она сама не прыгнула. Так уж вы не беспокойтесь,
сударыня, я вам ее сейчас же отыщу и принесу.
над ухом, увидела - в нескольких шагах стоят эти противные маленькие
испанчата и с каким-то животным любопытством таращат на нее глаза. Она в
ответ прищурилась, сделала строгое лицо - этот ледяной, с прищуром взгляд
безотказно действовал на ее питомцев, когда она была гувернанткой в Англии,
в одной провинциальной семье.
проказливо переглянулись, и мальчик спросил:
представив себе, как бы она с ними поступила, окажись маленькие негодяи в ее
власти, фрау Риттерсдорф подошла к борту неподалеку от того места, где
оперлась на перила молодая парочка, очевидно американцы... кстати, отчего
это американцев сразу отличишь, не ошибешься? В этой несносной стране совсем
не осталось людей чистой крови, столько всякого перемешалось - и подонки со
всей Европы, вроде тех, на нижней палубе, и черные, вот и получилась
какая-то неописуемая заурядность и по внешности, и по уму. Однако любопытно,
о чем постоянно толкует эта парочка, они добрую половину времени проводят
вдвоем, кажется, могли уже исчерпать все темы для разговора. Вот они стоят -
непринужденно склонились друг к дружке, взоры устремлены на сверкающую гладь
океана - и лениво перебрасываются словами.
(она была туговата на ухо), ни разглядеть в подробностях (она была
чрезвычайно близорука). Но, учитывая эти свои слабости, она подошла поближе
к молодому человеку, облокотилась на перила и с одного быстрого взгляда
удостоверилась, что он моложе, чем она думала. Светлые волосы премило
подстрижены, красивый прямой нос, красиво очерченный рот, внешность хорошо
Шилова Юлия
Куликов Роман
Херберт Фрэнк
Прозоров Александр
Емилина Ника
Андреев Николай