избавил ее от столь неумеренного проявления чувств - его опять стошнило
морской водой, и тошнило довольно долго, а профессор с женой по очереди
растирали его коньяком и вытирали мохнатыми полотенцами, пока наконец
горничная, сверкая глазами, вся заряженная возмущением, точно грозовая туча
- молниями, не принесла им в большой миске целую кварту заказанного для
Детки мясного бульона. Она протянула миску фрау Гуттен, круто повернулась и
вышла: не желала она смотреть, как хороший, крепкий бульон, приготовленный
для людей, скармливают никчемному псу - стыд и срам! - когда на свете
столько ни в чем не повинных бедняков голодает, даже дети малые! А вот
бедолага с нижней палубы, спасая эту скотину, нахлебался соленой воды и
помер, задохнулся там, в вонючем закутке, так разве кто с ним нянчился? Он
только и дождался сухой облатки от лицемера попа, и молитву над ним
прочитали кой-как, людям на смех. Горничная почувствовала, что и сама
захлебывается в бурном океане горькой ярости; даже руки и ноги свело, и она,
точно калека, с трудом заковыляла по нескончаемому коридору. Но небеса
ниспослали ей случай отвести душу: навстречу бежал с охапкой белья
подросток-коридорный.
Собаку богача поят мясным бульоном, а бульон варят из костей бедняков.
Человеку живется хуже собаки - это что ж такое, скажи на милость? Понятно,
коли это собака богача!
весь свой век жил впроголодь), сообразил, что этот гнев обращен не на него,
и мигом оправился от испуга.
как привык говорить со старшими, то есть со всеми и каждым на корабле; в его
повадке не было ни намека на чувство собственного достоинства: все и каждый
приняли бы это за чистейшее нахальство с его стороны.
ярости. - А тот бедолага помер! Помер, чтоб спасти пса! - выкрикнула она,
размахивая длинной рукой, как цепом.
коленки.
бешеная!" - сказал он про себя. Приятно было выговорить эти слова, и он все
твердил их шепотом, пока не утихла обида.
по его нескладному телу пробегала дрожь. Наконец он приподнялся и сел,
отупело покоряясь их заботливым рукам.
вопрос. Даже своим молчанием он будто обвинял ее в каком-то недобром умысле.
всегда, доверчиво прислонилась к нему, склонив голову, и опять потекли
слезы. Ее рука искала его руку, и он тотчас ответил пожатием.
счастливого прошлого, нашей с тобой жизни.
не слышал, чтобы она плакала так горько, - Зачем затеяли эту ужасную
поездку! В Мексике мы были счастливы, там прошла наша молодость... зачем мы
все это бросили?
для твоего сердца и совсем расстроит твои нервы. - Слезы капали у него с
кончика носа. - Ты здесь в последние дни совсем на себя непохожа, - напомнил
он. - Всех наших знакомых всегда так восхищала твоя скромность, и
предусмотрительность, и твой ровный, спокойный нрав...
такой добрый. Конечно, это я оставила дверь открытой, это все моя вина, ты
всегда прав.
трудные минуты он решил быть твердым, он не даст нахлынувшим чувствам
заглушить в его сознании ни подлинно важные события этого дня, ни
справедливое недовольство поведением жены... и однако, ничего не поделаешь,
поневоле он смягчился. Ему полегчало, уже не так мучили беспокойные мысли и
уязвленное самолюбие, словно некий волшебный бальзам пролился на открытую
душевную рану. Благожелательность, великодушие, христианское милосердие,
супружеская снисходительность и даже простая человеческая нежность победным
маршем вступили в его грудь, в полном порядке, названные своими именами, и
вновь заняли там надлежащее место. Уже многие годы профессор не знал такого
богатства чувств; настоящим блаженством наполнила его эта смесь
добродетелей, которую признала и вновь пробудила в нем своими простыми
словами жена.
чуть не до гортани, ухватил за голову, как бывало когда-то, от нетерпения
больно дернул за волосы. И каждый принялся неуклюже копаться в той части
одежды другого, которая сейчас была самой досадной помехой; казалось, они
готовы разорвать друг друга на части, они обхватили друг друга и тяжело
шлепнулись, как лягушки. Непомерно долго они трудились, барахтались, охали и
кряхтели, перекатывались, точно борцы в неистовой схватке, и наконец
обмякли, слились в бессильной дрожи и долгих стонах мучительного
наслаждения; и долго лежали, упиваясь победным изнеможением: вот и
восстановилось их супружество, почти как в лучшие времена, и все их чувства
обновились и очистились.
ночь, когда после долгой пьянящей осады он ею овладел.
она повторила это слово как часть некоего обряда.
разразился полным ужаса протяжным, хриплым, рыдающим воем - это было как
болезненная встряска, обоих мигом выбило из чувственной расслабленности.
Фрау Гуттен по привычке опять захныкала.
обвинение, - Его сердце разбито!
выдержали. Он застонал, и на сей раз в стоне слышалось неподдельное
страдание.
распорядился он, вновь вступая в права мужчины, господина и повелителя. - Я
тебе запрещаю. И потом, что это за "они"? Остерегайся необдуманных речей,
дорогая моя.
испугалась его гнева: это всегда ему льстило, даже если он сердился всерьез,
а не только притворялся, как сейчас. И вдруг она подумала: а ведь в тот раз,
единственный за всю ее жизнь, когда она испугалась его по-настоящему - всего
несколько часов назад, когда она, конечно же, смертельно его оскорбила, - у
нее не оказалось над ним никакой власти, не могла она прибегнуть ни к каким
чарам и ни к какой хитрой уловке. Как странно и как страшно... такое никогда
больше не должно случиться!
рукав мужниной рубашки. И прибавила нарочито спокойным тоном: - Я имела в
виду этих ужасных детей. Конечно, больше никто не мог так с ним поступить?
ведь доказать это мы не можем. И потом, с точки зрения закона, может быть,
утопить собаку - не преступление?
кинуться в воду? Разве кому-нибудь, даже этим детям, могло прийти в голову,
что он так безрассудно поступит?
опять разболелась нога; она сжала ладонями; широкую печальную морду Детки.
запомнишь? Не мы тебя обидели. Мы тебя любим, - горячо уверила она,
поглаживая уши и шею бульдога. - Он прекрасно все понимает, - сказала она
мужу. - Спи, мой миленький, - и она опустила голову Детки на коврик.
подняться.
рубашки; корабельная качка, всегда ненавистная, сейчас убаюкивала их, точно
в колыбели. Сквозь сон профессор прошептал:
труда.
ярко-голубого неба - казалось, оно прильнуло вплотную к иллюминатору.
умывается и одевается Дженни. - Я так не могу, я слишком ленивая.
Дженни. - Подумайте, его там оставили совсем одного.
ли ему равно? Мой отец говорит, этот человек поступил очень глупо. Он
говорит, такие глупые люди всегда поступают не подумавши и от них всем одни
неприятности. Он говорит...
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Андреев Николай
Белов Вольф
Ильин Андрей
Соломатина Татьяна