женщина - эти отвлеченности ничего для него не значили. Дженни - вот
загадка, и к ней он никак не подберет ключа. Вот она снова сидит в шезлонге,
ноги крест-накрест, колени приподняты, рисунок прижала к груди. Веселым и
лукавым взглядом встречает взгляд Дэвида.
хохочет-заливается, всем своим существом хохочет, даже пальцы босых ног в
открытых мексиканских сандалиях без каблуков и те корчатся от смеха.
очаровательно смеется Дженни, так весело, искренне; утробным этот смех не
назовешь, уж очень мал ее плоский животик, но всякий раз смех рвется
поистине из самых глубин ее существа.
весело улыбаясь, сказала нежно: - Дэвид, лапочка, знал бы ты, какой ты
сейчас красивый, просто не налюбуюсь. Давай никогда-никогда не будем старыми
и толстыми.
на том, что растолстеть - значит совершить смертный грех против
нравственности и красоты духовной и телесной, против всего, что есть в жизни
хорошего.) - Не будем такими, как Гуттены.
про этих танцоров и их общественную деятельность?
им отчего-то довольно быстро наскучило их тайное общество, в которое никто
не стремился проникнуть, и газета, которую, кроме них самих, никто не читал,
- и они взялись за шахматы и пинг-понг. Но по-прежнему напускали на себя
таинственность, словно за их многозначительными словечками и ужимками
хранятся хитроумнейшие и завлекательные секреты, доступные лишь посвященным.
Однако мало-помалу до них дошло, что их просто не замечают; никому они не
мешали настолько, чтоб стоило обращать на них внимание. И они приготовились
к атаке. Танцоры-испанцы только впивались в свою жертву злобным взглядом да
обдавали ее язвительным смехом, который неизменно вызывал на всех лицах
краску гнева или стыда; студенты же придумали способ издеваться, по их
мнению, более утонченный и убийственный. Они пресерьезно совещались между
собой, потом обводили намеченного пациента холодным невозмутимым взглядом
хирурга, и кто-нибудь достаточно громко говорил другому:
склонялись над шахматной доской.
мгновенным испугом, отразившимся на ее лице: - Случай безнадежный.
Гуттенов, которые тяжело ступали им навстречу и вели на поводке еле-еле
ковыляющего Детку. - Случай безнадежный!
слышала, и вновь уязвлена в лучших чувствах. Профессор вспомнил: он с самого
начала не одобрял этих молодых дикарей и поражался, что они среди
нечленораздельной своей болтовни запросто перебрасываются благородными,
священными именами Ницше, Канта, Шопенгауэра; уж не ослышался ли он - или
они и вправду осмелились помянуть всуе самого Гете? Мелькали в их болтовне и
менее чтимые, но все же достойные имена, например Шекспир и Данте. Лица этих
мальчишек даже в относительно спокойные минуты никогда не бывают серьезными,
в речи не слышно осмысленных интонаций. Трещат как мартышки и тут же смеют
произносить имя Ницше - уж наверно, толкуют его вкривь и вкось и унижают, и
находят в этом гнусное удовольствие. Никакой почтительности, ни следа
смирения, какое надлежит испытывать пред истинным величием, - таковы пороки
всех рас, кроме нордической, пороки, особенно характерные для иберов,
латинян и галлов; легкомыслие присуще им от природы, это чума, которую они
принесли в Новый Свет - недаром он угнетает совершенным отсутствием
трезвости ума. Казалось бы, раз и навсегда можно утратить веру в РОД
человеческий, но нет, нет, остается какая-то надежда, что все переборет
древний германский дух. Итак, профессор Гуттен встряхнулся, овладел собой и
попытался утешить жену:
всегда зла, ни на что другое она не способна.
эхо... чего? Не верит же он, будто человек, любой человек, сколь глубоко он
ни погряз бы во грехе, неисправим? Что это на него нашло? Просто непостижимо
- и однако он вынужден себе признаться: эта столь ему чуждая мысль потрясла
его как бесспорная истина, как откровение. Да, есть в душе человеческой
неизлечимая страсть к злу! Профессор вдруг ощутил во рту такую горечь,
словно все содержимое желчного пузыря излилось ему на язык.
Гуттен. - Я думала, они про футбол, а они сказали про нас - мясобол.
люди совсем не жалеют друг друга.
латыни, на которой изъясняются все студенты-медики, сказали, что мы страдаем
тяжелой формой врожденного мясоболизма, это, как ты знаешь, воспалительный
процесс. Если уж не можешь не слушать неприятных вещей, хотя бы слушай как
следует. И во всяком случае, это шутовство не может нам повредить.
над ними никогда не насмехалась. Почему же они насмехаются над нами?
прогулки и потом за кружкой пива он не умолкая разъяснял жене, в каком
непостижимом разнообразии сочетаются в каждом отдельном человеке обычные
черты и свойства, составляя неповторимый характер, - да ведь и с
четвероногими так, и со всякой живой тварью, будь то насекомое, рыба, цветок
или птица, даже на дереве нельзя отыскать двух в точности одинаковых
листьев! А отсюда - бесконечное разнообразие самых неожиданных воззрений,
страстей и желаний, счету нет разнородным стремлениям, за то, чтобы их
удовлетворить, люди нередко борются не на жизнь, а на смерть, и одни при
этом опускаются до любой гнусности, до оскорблений, жестокости и
преступления, а другие возвышаются до истинной святости и мученичества.
Когда низменный по природе ум, не способный усвоить высокие понятия,
получает образование, превышающее его возможности, он органически не в силах
обратить это образование во благо - и вынужден по-скотски тащить все высокое
вниз, до своего жалкого уровня, - кубинские студенты прискорбный тому
пример. Этим ничтожествам попросту невыносима, даже ненавистна самая мысль о
каком бы то ни было благородстве и величии.
то тем самым докажут, что он нисколько не лучше их самих, - с торжеством
сказал профессор. - Но это с их стороны большая ошибка, - утешил он в
заключение, - придет время, и они получат хороший урок.
переменились взгляды мужа, теперь они вполне совпадают с ее собственными!
Почтительно помолчав в знак согласия, она вновь заговорила о том, что ее
занимало:
видела, они всей компанией читали какой-то печатный листок и смеялись.
развивать и разъяснять свою точку зрения. - У нас позиция вполне
определенная, тут нечего сомневаться. Нам, как и прежде, не следует их
замечать, не следует отвечать им ни словом, ни взглядом, не надо обращать на
них ни малейшего внимания - этого удовольствия мы им не доставим. Если же
они станут упорствовать в своих диких выходках, так что молчать будет уже
невозможно или несовместимо с нашим достоинством, - тогда последует кара,
быстрая, суровая и неотвратимая. Я найду способ дать им почувствовать всю
тяжесть моего негодования. Не тревожься, дорогая. Нам не впервые иметь дело
с бунтовщиками.
по кафедре и просторной аудитории. Очевидно, в голове у него уже
складывается солидный цикл новых лекций. Что ж, она предложит записать их
под его диктовку, надо попробовать подыскать в Шварцвальде какой-нибудь
скромный институт, где он мог бы прочитать курс лекций, а может быть, даже
удастся напечатать кое-что в журнале или каком-нибудь философском
периодическом издании. А может быть, когда он снова очутится за письменным
столом, среди своих рукописей и книг, а у нее столько будет хлопот по дому,
он с удовольствием запишет свои лекции сам и даст ей хоть небольшую
передышку. Наконец-то фрау Гуттен созналась себе, что ей до смерти
опостылели Идеи. Не слышать больше никаких новых идей - вот было бы счастье!
Она все гладила Детку и продолжала улыбаться мужу...
слова так, чтобы и непосвященному все стало ясно, - просто длинная и
глубокая рана, проникающая до кости, и небольшое сотрясение. Сознание к нему
еще не вернулось.
зависть крепкое сердце, я бы сказал, как у быка.
почувствовал, что сравнения, взятые со скотного двора, тут самые подходящие.