Кэтрин Энн Портер

Тщета земная

Часть I. 1885-1902

Она была молода и, казалось, полна живости, темные вьющиеся волосы
подстрижены и разделены косым пробором, на чуть удлиненном личике прямые
брови и крупные, с четким изгибом губы. Над черным, наглухо застегнутым
корсажем белеет круглый воротничок, от белизны круглых манжет отчетливей
выделяются праздные руки в ямочках, спокойно лежащие среди складок пышной
юбки с турнюром и воланами. Так она и сидит, навек застыв в позе, принятой
перед фотографом, недвижный образ в темной раме орехового дерева, украшенной
по углам серебряными дубовыми листьями, и, когда проходишь по комнате,
следит за тобой серыми улыбчивыми глазами. От этой небрежной, равнодушной
улыбки племянницам молодой женщины, Марии и Миранде, становится не по себе.
Сколько раз они недоумевали, почему все старшие, глядя на портрет, говорят
"какая прелесть" и почему все и каждый, кто ее знал, считают ее такой
красивой и очаровательной.

Каким-то поблекшим оживлением веет и от фона - от вазы с цветами и
спадающих складками бархатных портьер, - таких ваз и таких портьер теперь
никто у себя держать не станет. И платье даже не кажется романтичным, просто
оно ужасно старомодное, и все вместе кажется девочкам таким же неживым, как
запах бабушкиных лекарственных сигарет, ее мебель, пахнущая воском, и давно
вышедшие из моды духи "Флер д'оранж". Женщину на портрете звали тетя Эми, но
теперь она лишь привидение в раме да красивая грустная повесть о
давних-давних временах. Она была красива, очень любима, несчастлива и умерла
молодой.

Марии двенадцать лет, Миранде восемь, обе знают, что они молодые, хотя
чувство такое, словно живут они уже очень давно. Они прожили не только свои
двенадцать и восемь лет, но как бы помнят то, что было задолго до их
рождения в жизни взрослых, - вокруг люди уже старые, почти всем за сорок, но
они уверяют, будто тоже когда-то были молодыми. В это трудно поверить.

Отца Марии и Миранды зовут Гарри, он родной брат тети Эми. Она была его
любимой сестрой. Иной раз он взглянет на эту ее фотографию и скажет:
"Неудачный портрет. Больше всего ее красили волосы и улыбка, а здесь этого
совсем не видно. И она была гораздо стройнее. Слава богу, в нашей семье
толстух не бывало".

За такие слова Мария с Мирандой не осуждают отца, а только недоумевают,
что он, собственно, хочет сказать. Бабушка худа как спичка; давно умершая
мама, судя по фотографиям, была тоненькая, прямо как фитилек. Бойкие молодые
особы, которые приезжают на каникулы навестить бабушку и, к удивлению
Миранды, тоже оказываются просто бабушкиными внучками, хвастают осиными
талиями - восемнадцать дюймов. Но что же отец думает про двоюродную бабушку
Элизу, ведь она еле-еле протискивается в дверь, а когда сядет, похожа на
большущую пирамиду, расширяющуюся от шеи до самого пола? А другая двоюродная
бабушка, Кези из Кентукки? С тех пор как весу в ней стало двести двадцать
фунтов, ее муж, двоюродный дедушка Джон-Джейкоб, не позволяет ей ездить на
своих отличных лошадях. "Нет, - сказал он тогда, - рыцарские чувства пока не
умерли в моей груди; но во мне жив еще и здравый смысл, не говоря уже о
милосердии по отношению к нашим верным бессловесным друзьям. И первенство
принадлежит милосердию". Дедушке Джону-Джейкобу намекнули, что из милосердия
не следовало бы ему ранить женское самолюбие супруги подобными замечаниями о
ее фигуре. "Женское самолюбие излечится, - хладнокровно возразил он, - а у
моих лошадей не такие крепкие спины. И уж если бы у нее хватало женского
самолюбия, она не позволила бы себе так расплыться". Итак, двоюродная
бабушка Кези славится своим весом, а разве она не член семьи? Но видно,
когда отец говорит о молоденьких родственницах, которых знавал в юности, ему
изменяет память и он неизменно утверждает, все они до единой, во всех
поколениях были гибкими, как былинки, и грациозными, как сильфиды.

Так верен отец своим идеалам наперекор очевидности, и питается эта
верность родственными чувствами и преданностью легенде, равно лелеемой всеми
членами семейства. Все они любят рассказывать разные истории, романтические
и поэтичные либо забавные, но и в их юморе есть романтика - они не
прикрашивают событие, важно, с каким чувством о нем повествуют. Сердца и
воображение этих людей остаются в плену прошлого - того прошлого, в котором
житейская рассудительность значила ничтожно мало. И рассказывают они почти
всегда о любви - о чистой любви под безоблачно чистыми, сияющими небесами.

Живые образы, что возникают перед ними из захватывающих дух рассказов
старших, девочки пытаются связать с фотографиями, с портретами неумелых
живописцев, искренне озабоченных желанием польстить, с праздничными
нарядами, хранящимися в сушеных травах и камфаре, но их постигает
разочарование. Дважды в год, не в силах устоять перед наступлением лета или
зимы, бабушка чуть не целый день просиживает в кладовой подле старых
сундуков и коробов, разбирает сложенные там одежды и маленькие памятки;
раскладывает их вокруг на разостланных на полу простынях, иные вещицы, почти
всегда одни и те же, заставляют ее прослезиться; глядя на портреты в
бархатных футлярах, на чьи-то локоны и засушенные цветы, она плачет так
легко, так кротко, словно слезы - единственное удовольствие, какое ей еще
остается.

Если Мария с Мирандой тихие как мышки и ни к чему не притрагиваются,
пока бабушка сама им не даст, она позволяет в такие часы сидеть с нею рядом
или приходить и уходить. Как-то без слов всеми признано, что бабушкина
печаль больше никого не касается, замечать ее и говорить о ней не следует.
Девочки разглядывают то одну, то другую вещицу - сами по себе эти памятки
вовсе не кажутся значительными. Уж такие некрасивые веночки и ожерелья,
некоторые из перламутра; и траченные молью султаны из розовых страусовых
перьев - украшение прически; и неуклюжие огромные броши и браслеты, золотые
или из разноцветной эмали; и нелепые - их вкалывают торчком - гребни с
длиннющими зубцами, изукрашенные мелким жемчугом и стеклярусом. Миранде
отчего-то становится грустно. Уж очень жалко, что девушкам в далеком прошлом
нечем было щегольнуть, кроме таких поблекших вещичек, длинных пожелтевших
перчаток, бесформенных шелковых туфелек да широких лент, посекшихся на
складках. И где они теперь, те девушки, где они, юноши в каких-то чудных
воротничках? Молодые люди кажутся еще неестественней, призрачней девушек -
так наглухо застегнуты их сюртуки, такие у них пышные галстуки, и
нафабренные усы, и аккуратно начесанные на лоб густые подвитые волосы. Ну
кто примет такого всерьез?

Нет, Мария и Миранда никак не могут сочувствовать безнадежно
старомодным девицам и кавалерам, застывшим когда-то в чопорной позе, как
усадил их фотограф; но притягивает и манит непостижимая нежность тех, кто,
оставшись в живых, так любит и помнит этих покойников. Сохранившиеся вещицы
ничего не значат, они тоже умирают и обращаются в прах; черты, запечатленные
на бумаге или на металле, ничего не значат, но живая память о них - вот что
завораживает девочек. Обе - жадное внимание и ушки на макушке - они
настороженно ловят клочки разговоров, склеивают, как умеют, кусочки
рассказов, будто связывают воедино обрывки стихотворения или мелодии, да все
это и вправду походит на услышанные или прочитанные стихи, на музыку, на
театр.

- Расскажи опять, как тетя Эми уехала из дому, когда вышла замуж.

- Она выбежала в туман, на холод, вскочила в карету и обернулась,
улыбается, а сама бледна как смерть и кричит:

"До свиданья, до свиданья!" Плащ взять не захотела, сказала только:
"Дайте мне стакан вина", и никто из нас больше не видел ее живой.

- А почему она не захотела надеть плащ, кузина Кора? _ Потому что она
не была влюблена, милочка. "Надежды рушились, и я постиг, что нам любовь
дается лишь на миг".

- А она правда была красивая, дядя Билл?

- Прекрасна, как ангел, детка.

Вокруг трона святой девы хороводом вьются златокудрые ангелы в длинных
складчатых голубых одеждах. Они ни капельки не похожи на тетю Эми, и совсем
не такой красотой девочек приучили восхищаться. Для красоты установлены
строгие мерки. Во-первых, требуется высокий рост; какого бы цвета ни были
глаза, волосы должны быть темные и чем темней, тем лучше, а лицо бледное и
кожа безупречно гладкая. Очень важно двигаться быстро и легко. Красавица
должна отменно танцевать, превосходно ездить верхом, никогда не терять
спокойствия, держаться любезно и весело, но с неизменным достоинством.
Нужны, разумеется, красивые зубы и красивые руки, но превыше всего - некое
таинственное обаяние, оно привлекает и чарует сердца. Все это восхитительно,
но сбивает с толку.

В детстве Миранда твердо верила, что хоть она маленькая и худенькая,
курносый нос ее осыпан веснушками и в серых глазах тоже пятнышки, и
частенько на нее находит - вдруг вспылит и раскричится, - но, когда
вырастет, она каким-то чудом превратится в высокую брюнетку со сливочно
белой кожей, совсем как кузина Изабелла, и непременно станет носить белые
шелковые платья с длинным треном. Мария, обладая врожденным здравым смыслом,
таких лучезарных надежд не питала.

- Мы пошли в мамину родню, - говорила она. - И ничего с этим не
поделаешь. Мы никогда не будем красивые, и никогда у нас не сойдут веснушки.
А у тебя, - сказала она Миранде, - еще и характер плохой.

Да, Миранда признавала, в этих недобрых словах есть и правда, и
справедливость, однако втайне все равно верила, что в один прекрасный день
красота будет ей дарована, так же как однажды, вовсе не за какие-то ее
заслуги, а просто по наследству, ей достанется богатство. Она долго верила,
что в один прекрасный день станет похожа на тетю Эми - не такую, как на
фотографии, а на ту, какой ее помнят все, кто видел ее при жизни.

Когда кузина Изабелла в черной облегающей амазонке выходит из дому,
окруженная молодыми людьми, грациозно вскакивает в седло и, натянув поводья,