Геннадий Прашкевич

Война за погоду

Глава первая. МОРСКАЯ СКУКА

1

Не окажись на "Мирном" собак, Вовка Пушкарев помер бы со скуки
прямо посреди Карского моря.

Понятно, скука скуке рознь.

Заскучать можно и на родной Кутузовской, на прекрасной этой и
широкой набережной, где прошла почти вся Вовкина четырнадцатилетняя
жизнь. Но в Питере, где Вовка знал тайны всех ближайших проходных
дворов, скука не проблема. Свистни закадычного дружка Кольку
Милевского - и вот она перед тобой развеселая и свободная жизнь!
Хочешь, плыви в Петергоф, хочешь, гуляй по Новой Голландии, хочешь,
добирайся хоть до Дудергофской горы, хоть до Комендантского аэродрома!

Заскучать, понятно, можно и в чужой деревянной Перми, куда Вовку
с мамой эвакуировали осенью сорок первого. Но и в Перми скука не такая
уж проблема. Читай книги. Включай черный картонный репродуктор, слушай
сообщения Совинформ-бюро, а если уж совсем невмоготу в холодной чужой
квартире, борозди себе на воображаемом корабле необозримые ледовые
пространства замерзших оконных стекол!

Но в море!..

Раньше Вовка так и думал: заскучать можно где угодно, только не в
море, тем более в настоящем. Но вот вздыхает, всхлипывает за кормой
второе море подряд, а он, Вовка, так и не увидел пока ничего
интересного.

Ничего!

На две-три минуты глянул из тумана голый, каменный лоб мыса Канин
Нос, но в тот день Вовке было не до наблюдений. В тот день Вовку
укачало до тошноты и он валялся на рундуке в тесной душной каютке. В
беспросветной, в промозглой мгле (в жмучи - так объяснил боцман
Хоботило) прошло за кормой еле различимое желтоватое плато острова
Колгуева. Укрытая мутным, с изморозью дождем (морозгой, по объяснению
того же боцмана), явилась и исчезла по левому борту узкая полоска
Гусиной Земли, обживал которую когда-то и его, Вовкин, отец - полярный
радист Павел Дмитриевич Пушкарев. А еще несколько часов торчали они
зачем-то под обрывистыми утесами мыса Большого Болванского. Но
попробуй расскажи закадычному дружку Кольке, что он, Вовка, за все
свое путешествие видел лишь этот Болванский! Колька, понятно, его на
смех поднимет.

Из тумана в туман, из жмучи в морозгу.

Он, Вовка, предпочел бы видеть рычары - этот крошащийся,
выдавленный на берег лед.

"Странный у тебя род занятий, - сказал бы Колька Милевский. - Не
мужской род!"

И оказался бы прав, потому что интересным морское путешествие
было для Вовки только в самый первый день, когда караван грузовых
судов под прикрытием сторожевика вышел из Архангельска и на борт
"Мирного" поднялся военный инспектор. Весь экипаж морского буксира, а
с ними и всех следующих на нем полярников собрали в кают-компании,
даже Вовку пригласили - сиди, мол, только не вякай! - и этот военный
инспектор, худющий и очень спокойный капитан-лейтенант (на кителе его
строго поблескивали узкие погоны с четырьмя звездочками), деловито и
как-то очень по-хозяйски заметил, что так, мол, и так, идет уже осень
одна тысяча девятьсот сорок четвертого года и победа наша уже не за
горами, а вот об осторожности забывать не надо. Совсем недавно,
пояснил капитан-лейтенант, старика Редера сменил в фашистских верхах
молодой адмирал Дениц, и этот адмирал - та новая метла, что чисто
метет. Оживилась обер-команда дер кригсмарине, обнаглели гитлеровские
подводники - опять стали заглядывать в наши внутренние моря. Недавно,
например, потопили у Новой Земли транспорт, а у Ямала загнали на мель
баржу.

Больше всего удивило Вовку то, что нашему командованию, а значит,
и военному инспектору были известны не только номера четырех
прорвавшихся в Карское море подлодок, но даже фамилии их командиров -
Мангольд, Шаар, Франзе и Ланге. "Интересно бы на них взглянуть, на
этих фашистских командиров, - подумал Вовка. - Наверное, маленькие,
злые, зубы железные. Лежат под водой на грунте, зарылись в ил, жрут
кофе с печеньем, ждут, когда появится над ними кто-нибудь послабее.
Над слабыми, вроде той несчастной баржи, чего не покуражиться?"

Никаких подлодок в море, правда, пока не встретили, но капитан
буксира "Мирный" Григорий Федорович Свиблов неустанно требовал от
экипажа осторожности. А Вовку капитан Свиблов откровенно невзлюбил. Не
место пацану на буксире! Все ему казалось, что шумит Вовка на все
Карское море, все ему казалось, что отвлекает Вовка внимание вахтенных
от страшного, низкого полярного горизонта. Натянет морскую фуражку с
крабом на самый лоб, а сам так и зыркает: где Вовка? На шее белый
шарфик, будто вышел капитан прогуляться по Невскому, на губах
презрительная улыбочка - знает он, дескать, таких, как Вовка!

Понятно, время военное, но Вовка тоже мог помочь экипажу.

Карское море шумно вздыхало, предчувствовало долгую зиму. Старый
буксир (каким только судам не пришлось поработать на победу!) срывало
с волны, он проваливался в воду, вздымал тучи холодных брызг,
встряхивался, как собака. Жалобно поскрипывали металлические
шпангоуты, на палубах, на баке, в узких коридорных переходах
однообразно и скучно, как в мастерской, пахло олифой, суриком, сырым
пеньковым тросом. Круглая корма "Мирного" сильно раскачивалась. От
качки немели ноги, но Вовка не уходил с палубы. Свой долг морю он
отдал под Каниным Носом и теперь, бледнея, упрямо цеплялся за леера.
"Не те пошли капитаны! - думал Вовка. - Пусть "Мирный" оторвался от
каравана, далеко от серьезного сторожевика, но чего уж так бояться
подводных лодок! Это ведь наш, это советский бассейн! Не мы, а нас тут
должны бояться!"

Но, думая так, Вовка старался не упускать из виду ни один квадрат
морской поверхности. Военный инспектор просил не забывать об
осторожности. Не трусить просил, не прятаться в мертвые туманы, а
именно - не забывать об осторожности! И это он, Вовка, поднял боевую
тревогу, первым заметив невдалеке хищный вражеский перископ! Здорово и
страшно рявкнула сирена, на корме в один момент расчехлили спаренные
крупнокалиберные пулеметы. И разве он, Вовка, виноват в том, что
"подлодка" оказалась полузатопленным бревном?

После ложной тревоги Вовку невзлюбил и боцман Хоботило.

Будь Хоботило похож на настоящего боцмана - свисток на груди,
клеенчатая зюйдвестка, высокие морские сапоги, волевой подбородок, -
Вовка многое бы ему простил. Но боцман Хоботило больше всего был похож
на пермского возчика: он таскал черный, отсыревший от тумана бушлат,
разношенные кирзовые сапоги, от него вечно пахло суриком и олифой, а
на голове красовалась самая обычная меховая шапка с отогнутыми вверх
ушами.

Боцман в шапке! Ну какой это боцман?

А еще - фамилия.

Мама пыталась объяснить: дескать, из поморов боцман. Дескать, у
них там, у поморов, все фамилии чудные, а хоботило - это всего лишь
узкий криво изогнутый мыс, глубоко вдающийся в море. Но лучше бы
боцман Хоботило не вдавался так глубоко в Вовкину личную жизнь, и не
мешал бы Вовке спускаться в машинное отделение, где так сладко и жарко
пахло машинным маслом, и не запрещал бы подниматься на бак, откуда
даже в туман можно было кое что увидеть, и не мешал бы подкармливать
ездовых собак, которые жили на корме в специально сваренной для них
металлической клетке.

Собак везли на остров Крайночной Вовкина мама - метеоролог
Клавдия Пушкарева и радист Леонтий Иванович.

Мама есть мама. А с радистом Вовке опять не повезло. Ведь что
такое полярный радист? Человек волевой, сильный, как, скажем, старый
друг отца Эрнст Теодорович Кренкель. Зимовал на Северной Земле,
зимовал на Земле Франца-Иосифа. С Новой Земли, с ее каменистых
безжизненных берегов связывался по радио с антарктической экспедицией
американца Берда! Летал на дирижабле "Граф Цеппелин", плавал на
знаменитом "Челюскине", держал связь с родной страной, находясь на
дрейфующей льдине! Веселые песни знал! "Снега у нас просторные,
пространства - без конца... " С таким не заскучаешь.

Или отец.

В свои сорок четыре года Вовкин отец успел облетать пол-Арктики.
Обживал Новую Землю, заведовал зимовкой на острове Врангеля, ни при
каких обстоятельствах не срывал сеансов радиосвязи. А дело непростое -
достучаться из полярной мглы до далеких советских портов или до идущих
по морям караванов.

А Леонтий Иванович, мамин радист, оказался человеком очень
близоруким. Он носил круглые смешные очки в такой же круглой смешной
металлической оправе, он абсолютно ко всем на буксире обращался
одинаково - братец! - он вообще напоминал веселый, но плохо
управляемый воздушный шар. Кругленький, толстенький, он постоянно
находился в движении: то снимет шапку, пригладит ладонью розовую
лысину, то вскочит, услышав склянки, будто только сейчас узнал, что