Чтение 11–й страницы книги ~Война за погоду~

вернем.

- Как?

- Забыли про Угольный? Там, на разрезе - резервная рация, спасибо
Римасу. Срочно надо связаться с Карским штабом, пусть шлют самолет,
надо утопить эту сволочь.

- А мы? - охнул Николай Иванович. - Они ведь и нас разбомбят!

- Заслужили,- отрезал Лыков.

Николай Иванович заметался под окошечком, зашаркал унтами:

- Хватятся нас. Не сегодня, так завтра хватятся!

- Если хватятся, - мрачно подсчитал радист, - то не сегодня и не
завтра. В лучшем случае, через неделю. Осень, Николай Иванович. Решат,
пурга нас накрыла. Бывало такое, знаете. Так что неделю, а может, и
все две наши фрицы могут работать спокойно.

- А "Мирный"? - не соглашался, настаивал Николай Иванович. - Нас
не хватятся, ладно. А "Мирный"? Он что, иголка? Его-то уж начнут
искать!

- Недели через две, - мрачно подсчитал радист. - Здесь же зона
радиомолчания. Молчит и молчит. Выйдет из зоны, сам объявится.

- Илья! - взмолился Николай Иванович. - Ты толком нам объясни,
что с "Мирным", какой боцман, откуда пацан?

- Он хороший пацан, - коротко объяснил Лыков. - Это потом. Что на
материке, Римас?

- Наши под Яссами, - радист сразу повеселел. - Румыны сбросили
Антонеску, они объявили фрицам войну. - И скрипнул зубами: - Война к
концу, а мы в мышеловке.

2

Вовка слушал. Вовка ничего не понимал.

Лиц не видно, темно. Бревенчатые холодные стены. На дверях замок.
Рядом фашисты. А они теряют время на разговоры! Бежать, бежать надо на
Угольный! Срочно надо бежать!

Он не выдержал, сполз с мешка, на ощупь исследовал дверь.

Хорошая оказалась дверь. Прочная. А для большей прочности ее еще
оковали металлической полоской. От холода на шляпках гвоздей проступил
бархатный иней.

А ночью?

- Судьбинушка, - расслышал он глухой голос радиста. - Я, братаны,
совсем по-другому мог устроить судьбу. Я, братаны, хоть и литовец, а
родился в Средней Азии, станция там есть - Каган. А в Москву приехал
поступать в училище. Рисовал понемножку - урюк цветет, ишаки бегают.
Один хороший человек присоветовал, я поехал. Хороший город Москва,
только ночевать негде. Спустился в пивной погребок, думаю - досижу до
утра, нет, в полночь вытолкали. А я одурел - Москва! Бродил всю ночь
по улицам. Дворники метут, весело. А в училище привязался ко мне
старичок, говорят, профессор, чем-то я ему не понравился. Сунул мне
гипсовую головку - богиня греческая. Я списал ее, а старичок:
"Старовата она у вас. Постарела, она, - говорит, - под вашим
карандашом лет на полтораста". Я обидчивый был, плюнул. Вышел
перекурить, на стене объявление. "Курсы радиотелеграфистов... Форма...
Питание..." Чего мне эти богини, если они так стареют? Клюнул на
форму. А не засуетись, найди я подход к тому старичку, смотришь, сидел
бы сейчас в Самарканде...

- Как это в Самарканде? - обиделся Николай Иванович.

- А так! - отрезал радист. - В любом случае, не в складе!

Вовка ничего не понимал. Бежать надо на Угольный, а они про
судьбинушку! Все воевать должны! При чем тут Самарканд? Вот и дядя
Илья причитает, мол, собачек жалко, пулями их посекли.

- Ты себя жалей, Илья, - сказал Лыкову Николай Иванович. -
Собачки дело наживное, новых завезем. За ночь не замерзнем, у меня тут
одежда есть, а вот утром? Что утром?

- А ты не думай. Страшись, а не думай, - заметил радист. - Я
вчера с Пашкой болтал, с Врангеля. Он мне стучит: жену, сынишку не
видел почти три года. А я ему: увидишь на материке, потерпеть надо.

- С Врангелем? - Вовку как током ударило. - Вы с Врангелем
разговаривали?

- С Пашкой, - возразил радист. - Но это все равно. С Врангелем.

- А фамилия?

- Врангеля? - опешил радист.

- Да нет. Пашки. Вы же сами назвали Пашку.

- Зачем тебе фамилия? - насторожился Елинскас. - Фамилии радистов
есть военная тайна.

- Я все равно знаю! Это ведь Пушкарев! Это папа! - задохнулся
Вовка.

- Отец? - радист шевельнулся, пытался всмотреться в сумрак. -
Брешешь!

А Лыков положил руку на Вовкино плечо, погладил его:

- Садись ближе. Когда рядом - теплее. Я вот думал угостить тебя
засахаренными лимонами, а оно, видишь, как получилось. Уж прости... -
И сказал в темноту: - Ты, Римас, не шебурши. Дельный у нас пацан, не
брехливый.

- Пашка-то! - неизвестно чего обрадовался радист. - Это он,
Пашка, выручил нас на Белом. Нас там сидело пять человек, и все, как
один, чахли от фарингита. Першит в глотке, сопли по колено, кашель. Мы
как только не обогревали домик. Приспособили даже лампу паяльную.
Утром врубишь - газит. Зато через десять минут хоть в трусах бегай.
Если бы не фарингит. Вот тут-то и явился Пашка. Сошел с "Красина".
Пузо вперед, щерится от удовольствия. Он всегда как с картинки. И
удивляется. Зачем, дескать, стране больные полярники? Зачем, дескать,
стране сопливые зимовщики? "Не помогают, кхе-кхе, лекарства, -
поясняем. - Таблетки, кхе-кхе, грызем, нет, кхе-кхе, толку". Пашка:
"Воду на чем греете?" - "На паяльной лампе. Так быстрее". - "Домик чем
прогреваете?" - "Паяльной лампой. Так быстрее". - "Вот и дураки, -
говорит. - Угар, он первым делом воздействует на слизистую". И
приказывает: "Лампу на склад! Печку топить углем, угля вам завезли.
Лучше вилку рукавицей держать, чем бегать в маечке вокруг паяльной
лампы!" Деловой у тебя отец, Вовка!

Вовка сжал зубы.

"А мама?.. Где мама?!"

Лыков почувствовал. В темноте, стараясь не потревожить
покалеченную ногу, обнял, притянул Вовку. Дохнул в ухо:

- Ты тоже неплох, братан!

Понятно, ничего другого не мог сказать, но Вовке сразу стало
легче.

- Бежать надо!

- Это опять ты? - удивился радист.

- Я!

- Точно, ушлый! - одобрил радист и помахал в темноте белыми
полотенцами. - Если я убегу, паря, носом мне, что ли, стучать по
ключу?

- И я, похоже, отбегался, - как эхо отозвался Лыков. - Не вижу,
что там с ногой, но, похоже, отбегался. Крови нет, а немеет нога,
совсем я ее не чувствую. Да и с рацией не управлюсь. Не по мне наука.

- Так я же есть! - плачуще, обиженно выкрикнул из темноты Николай
Иванович. - Я могу. Я справлюсь. Римас подтвердит - справлюсь.

- Оставь, Коля, - хмыкнул Лыков. - С твоей фигурой лезть через
угольный лючок! Не смеши. Сам выпиливал лючок. Щель в два бревешка.
Вовка может пролезть, может быть, Римас бы вытолкнулся, но не мы.

- Илья, - вдруг спросил радист, - ты съел кашу?

- Какую кашу?

- Пшенную. Я на Угольном целый круг оставлял. В мешке у входа.

- Не видел. Она мороженая, ничего с ней не будет.

- А если расширить лючок? - суетился Николай Иванович.

- Чем? Зубами? - хмыкнул радист. - Это не бланки для гелиографа.

- Что ж получается? - забегал под окошечком Николай Иванович. -
Что ж получается?

И умолк.

Плотная тишина затопила темное пространство склада. Даже окошечко
погасло окончательно - сумерки сошли на Крайночной.

- Ну, а ты? - нарушил тишину Лыков. - Чего ты молчишь, Пушкарев
Владимир? Болит у тебя что-нибудь?

- Ничего у меня не болит.

И тут до него дошло - это же они ему предлагают! Это же они ему
предлагают бежать к Угольному. Опять одному бежать!

Плечо у него ныло, ныли ноги, ныла обожженная щека. Еще хуже была
мысль - опять один останется! Совсем один! Посреди тундры. Без мамы,
без Белого, без Лыкова, без боцмана Хоботило. Куда он пойдет?

Но вслух сказал:

- Я пойду.

Думал, фыркнут на него - тоже, мол, герой! Но никто не фыркнул,
тишина в складе теперь стояла уважительная. Елинскас спросил:

- Сядешь за рацию?

- Я попробую. Я быстро не могу, но я попробую. Я на курсы ходил,
только не сдал экзамен.

- Экзамен? - обрадовался радист. - Ну, паря! Знаешь, кто все
экзамены сдает не глядя?

Но объяснить, кто это сдает все экзамены не глядя, радист не
успел. Заторопился, подобрал ноги, и Вовка услышал быстрое, точное
притоптывание. я1 Тире точка... Точка... Точка точка точка... Тире...
я1Точка тире точка... Точка точка тире...