Чтение 17–й страницы книги ~Ночевала тучка золотая~

- Ладно, - рассудил Колька. - Сейчас загоним барахло - нажремся! И
страх пропадет!

11

Илья с ходу уперся глазами в узел, пригласил в дом.

Окошки занавесил, лампу керосиновую зажег. Притащил картошки вареной,
блинов толстых из кукурузы, которые он звал чуреками. Сала нарезал, и сало у
него, жука, тоже оказалось. Никогда перед Кузьменышами не выкладывался
хозяин так богато.

Да ведь и братья теперь не те: купцы! Хозяева! Со своим товаром пришли!
Какой же тут может быть толк без застолья?

Илья и бутылку поставил:

- Гуляй, Ванька! Ешь опилки! Мы живем на лесопилке!

Разлил по кружкам, пригласил угощаться. Братья посмотрели друг на
друга.

Оба подумали: пить страшновато, а опозориться и того страшней. Впервые
в жизни их так угощают, принимают на равных. Впервые наливают, как взрослым,
сивуху.

А Илья кружку свою тянет.

- Поехали, поехали! - как говорят проводники. За удачу! Да?

Братья взяли каждый свою кружку, понюхали. Воротит, как от помойки.
Лучше бы им морса сладкого... Как-то разок угощали, вкуснотища, не то что
это.

Но вида не подали, не показали, что противно. Наоборот, чокнулись
громко с Ильей, будто всю жизнь только и делают, что выпивают!

Проследили глазами, как Илья без напряжения опрокинул в себя, не
глотая, капли стер с подбородка и корочкой занюхал. Сразу видать, мастак!

Заметив, что братья медлят, весело приказал:

- Залпом, ну? Пить так пить, сказал котенок, когда несли его топить...

Братья натянуто засмеялись. Колька закрыл глаза, глотнул, еще глотнул,
и у него сразу все потянуло обратно. Пересилив себя, сделал он еще несколько
глотков, пока не закашлялся, слезы брызнули из глаз.

А Илья уж догадливо корочку с сальцем подсунул, так ловко, что попал в
рот.

Колька стал жевать солененькую корочку, а слезы все текут, и судороги в
горле. Ни дыхнуть, ни слова вымолвить.

И вдруг, как это произошло, сам не понял, легко, приятно стало.
Счастливое тепло разлилось по телу, жаром ударило в голову. Поглядел он на
Сашку, будто другими глазами увидел, что тот еще не знает, как это
замечательно, когда выпьешь. А Сашка еще мучается, головой мотает, губы
вывернул наизнанку.

- А вы думаете, мы мед тут пьем! - кричит озорно Илья и по-свойски
стучит Сашку по спине. И тоже ему корочку с беленьким, с тающим на языке
сальцем.

- Ешь, пока живот свеж! Завянет, ни на что смотреть не станет!

Откуда-то достал спичечный коробок, стал показывать братьям, как у них
на транспорте вымеряют бутылку. Спичечная коробка в рост называется
"машинист", на ребро - "помощник машиниста", а плашмя - "кочегар"... Так и
спрашивают, когда садятся, как, мол, будем поддавать, по машинисту или по
его помощнику?

Братья дружно попросили лить по машинисту! Им эта игра понравилась.

Через полчаса, разрумяненные, осмелевшие, они уже хозяйничали за
столом, иной раз будто покрикивали на Илью.

И вот что диво-то: он лишь улыбался, но все, все сносил! Без бинокля
видно, славный и покладистый парень, этот Илья! Свой парень в доску!
Подливает да подкладывает, на узел и не глядит, будто его нет.

- Тряпье и есть тряпье, - сказал, как отрезал. - Не за то принимаю, что
в узле, а за то, что своими вас обоих тут почувствовал!

И предложил выпить - по "машинисту", конечно, - за смелых братьев, хоть
не семеро смелых, как в кино, но уж точно, что каждый семерых стоит! С
такими да с молодцами любое дельце провернуть можно. И склад, и еще что...

- Любой... Скад... - пытается отвечать Колька, но у него никак не хочет
складываться слово. Все вроде сознает, слышит, а губы будто чужие, не его
губы, проворачивают вместе с деревенеющим языком. - Любовь... Скад...

Сашка и не пытается говорить, лишь мотает головой.

- Там ведь этого барахла-то... Завались? - допытывается Илья, и вдруг
лицо его делится надвое, натрое, множится и расплывается в глазах у Кольки.
- Надо только брать да брать? А?

- Брат! - невпопад подтверждает Колька. - Я всегда брат... И он всегда
брат...

Сашка согласно кивает головой и, уронив ее на руки, не поднимает от
стола.

Илья, что-то сообразив, меняет тон и сам меняется, будто и не пил
совсем.

- Ах, глупыши... Ах, дурачки мои зеленые... Чего мне с вами делать-то
теперь? - бормочет. - Ведь, ей-бо, не дойдете до своей колонии... Не
дойдете, а? - И потряс Кольку за плечо.

- Я... Готов... Я вперед... по машинисту... - выкрикнул, поднимаясь,
Колька и вдруг стал валиться на стол, свою кружку с остатками самогона
опрокинул. Удивился, обмакнул в лужицу палец, лизнул, и его затошнило.

Илья подхватил Кольку, потащил к порогу.

- Я и говорю... Готов! - уже другим, вовсе не дружеским голосом сказал
он и, поддерживая, выволок на двор. Оставил блевать, вернулся за Сашкой.

Потом отвел обоих под навес, где лежало у него сено - Тут дрыхните!
Машинисты! Завтра разбужу! Вернулся домой и накрепко запер дверь. Схватил
узел и вывалил его содержимое прямо на пол. Поднимал, каждую вещь отдельно
осматривал, не спеша, и складывал рядком на постель.

Потом снова прошелся, в обратном порядке, щупал, прикидывая, сколько же
такие пальто, да шапка, да ботинки крепкие, высокие, на кожемите стоят...
Пальто суконное, новенькое, с заграничным клеймом. А шапка своя, в Казани
делали, гладенький мех, ласковый на ощупь... Не мех, кыска... Погладил, и
душа размягчела. Все любят добро, да не всех любит оно. У Ильи в жизни
по-разному было, но только теперь почувствовал: фарт ему шел в руки! Не
упустить бы!

12

Говорится: с кем поживешь, у того и переймешь. Рос Илья без родителей,
тех еще в тридцатом раскулачили да увезли из деревни. С тех пор сгинули
Видно, на пути в далекую Сибирь сложили свои косточки. Остался он с бабкой,
так и жил, бедствовал, словом.

С малолетства ишачил в колхозе - очень уж бедный колхозик тот был.
Запомнил Илья анекдотец. Ехали Черчилль, Рузвельт и Сталин, а на дороге бык.
Черчилль кричит ему: "Линкор пришлю!" Рузвельт "летающей крепостью" стал
пугать. Бык ни с места. А Сталин шепнул словцо, и бык, задрав хвост, убежал.
Спрашивают господа, чего же он испугался больше самолета и линкора. Сталин
отвечал: "А я сказал ему, что в колхоз отдам!" Это как раз их колхоз и был.

Не успел Илья на общественных харчах окрепнуть - война. Мал он для
фронта, а на трудработы годился, хоть и недобрал веса. Тощ да мал, да зубы
не все выросли.

Согнали их по повестке со всей округи, погрузили в товарняки и через
всю Россию, по пути родителей, в далекую Сибирь. За дорогу оголодали они,
сено ели, которым пол был устлан. В Омске их впервые покормили в грязноватой
станционной столовке. Кто поопытней - Илья запоминал, - тот немного ел. А
все больше запасался. Корки за голенище, кашу в носовой платок.

Как в воду глядел! Под Новосибирск привезли, там и бросили. Месяц
бездельничали: ни начальства, ни работы. Ни питания. Стали разбойничать, на
возки с продуктами, с хлебом, картошкой налетать. Расхватывали да
разбегались. Посмотрел сейчас Илья на колонистов, как это все на них самих
похоже. Большая Россия, много в ней красивых мест, а бардак, посудить, он
везде одинаковый...

Решил Илья, звали его между своими по фамилии Зверев - Зверек, с тремя
дружками к дому подаваться. Такая трудармия их не устраивала.

Сели они в проходящий товарнячок, поехали. Но глупо ехали, почти не
скрываясь, и где-то перед Уралом, на перегоне их забрали.

Посадили в пустующий домик стрелочника, заперли, часовою приставили.
Они в окошко увидали состав с углем, попросились будто по нужде. Часовой
молод был - отпустил. Они за домик, да прямо на тот состав. Только их и
видели!

Стали осмотрительней. Как железнодорожный узел, слезают на подъезде.
Пешочком по кругу обойдут, а у семафора свой состав караулят. Так и Урал
проскочили.

Жили впроголодь, понятно. Где что выпросят или украдут. Однажды у
проезжего дядьки удалось свистнуть чемодан. Съестного в нем не оказалось, но
лежало офицерское нижнее белье, гимнастерка, штаны суконные. Попробовали на
себя напялить: все на шесть размеров больше, для маскарада и то не годится.

И опять Илья об этом вспомнил сегодня, рассматривая пальто.

Послали с обмундированием Зверька в деревню, но он не такой лопух был,
как эти братья. Продуктов набрал, молока, мороженного в кусках, яиц,
творога, а за гимнастерку выменял рубаху по себе.

Под Тутаевом, бывшим Романовом, сонных от жратвы, их снова прихватили.
Бросили до окончательного выяснения в колонию для малолетних. А колония та -
под охраной да за колючей проволокой.

"Мы к Тутаеву подходим, видим сразу три угла: сборный пункт, больница
рядом да проклятая тюрьма..." Так у них про свою колонию пелось. А вид, надо
понимать, открывался подобный со стороны матушки Волги.

К тому времени, как попался Илья, накопилось в колонии подростков