Чтение 27–й страницы книги ~Солдат и мальчик~

- А синяки... Подрался?

- Да так, - сказал Васька. Солдат сказал строже:

- Ладно, вставай. Нечего валяться в грязи. Пойдем...

- Куда? - вяло спросил Васька. Но, кажется, ему нравилось, что так с
ним заговорили.

Он повернулся, и солдат отметил про себя, что драка была нелегкая. Уж
не по поводу ли их совместных дел?

- В школу пойдем.

Это решилось само собой, Солдат в следующую минуту сам понял, что иначе
он сказать не мог. Кто сейчас поможет Ваське, если не он, единственно
заинтересованный в мальчике человек.

Впрочем, единственный ли?

Вот и Ксана подала голос:

- Нужно идти, как же иначе, Вася?

Тот хмуро посмотрел на девочку, на солдата. Нехотя приподнялся,
отряхиваясь от прилипшей грязи, полез наружу.

- Кто у вас там главный-то? - спросил солдат.

- Завуч Клавдия Петровна, - дорогой говорила Ксана - Понимаете, Вася
пришел и сел сзади. Я сразу увидела, что ему плохо. Он сидел, сидел и никому
не мешал, пока не увидела Клавдия Петровна. Она как закричит:

"Что это такое? Посмотри на себя, где ты дрался?" А Вася взял и вышел,
ничего не объясняя. И под платформу полез...

Школа была двухэтажная, деревянная. Они прошли прохладным коридором,
поднялись на второй этаж. Ксана указала на дверь учительской: "Она сейчас
здесь".

- Ждите.

Солдат помедлил, постучался.

Никогда бы не смог он так прийти, чтобы защитить себя. Учительская с
детства внушала ему страх.

Несколько женщин и старичок сидели вокруг письменного стола и пили чай.
На солдата посмотрели с любопытством.

- Мне бы Клавдию Петровну, - произнес он от дверей.

- Слушаю вас, товарищ... боец.

Одна из женщин поднялась, не выпуская из рук стакан Немолодая,
грузноватая, она сделала навстречу солдат несколько шагов, и он увидел, что
у нее отечное лицо и толстые ноги - признак больного сердца.

- Здравствуйте, - сказал он, совершенно робея. - Я пришел по поводу
мальчика, которого выгнали...

- Садитесь, пожалуйста, - предложила завуч и сама села. - Какого
мальчика?

- Да Василия...

Он вдруг подумал, что не знает Васькиной фамилии.

- Ах, Василия, - сказала завуч, оглядывая солдата - А вы кто,
родственник?

Он подумал и кивнул. Оглянулся на учительниц, скользнул взглядом по
стенам, где висели, как во всякой учительской, расписания уроков, диаграммы
успеваемости и крупно написанная инструкция по эвакуации детей во время
воздушной тревоги.

На стене висел плакат; "Двойка - шаг к измене Родине!" В углу, под
портретами вождей, на столике лежала винтовка.

- Что же вы так поздно хватились? - спросила завуч вежливо. -
Дубровский совсем забросил школу.

- Кто? - спросил солдат.

- Вася Дубровский... Я понимаю, что условия жизни у детдомовцев хуже,
чем у остальных, но мальчик не посещает уроков, перестал заниматься. А
теперь еще драки, как видите. Куда это заведет?

- Трудное дело, - согласился солдат, снова посмотрел в угол на винтовку
и вздохнул. - Но вы уж не гоните, куда он пойдет?.. Без школы ему еще хуже.

- Вы-то как, вернулись или временно, так сказать?

- Временно, - сказал Андрей. - Уеду, Василий у меня совсем один
останется.

- Если бы не уезжали, - произнесла заведующая. - Нам в школе военрук
требуется.

Она указала на винтовку, с которой солдат и так не спускал глаз. Может,
заметила его внимание к оружию.

- У нас женщины в основном. Мужчина качественно бы изменил коллектив.

Старичок и учительницы хоть и делали вид, что пьют чай, но исподволь
смотрели на солдата и прислушивались к разговору. Две из них, помоложе,
отчего-то смутились, когда солдат оглянулся.

- Винтовка... боевая? - спросил он.

- А что мы в ней понимаем, - отвечала завуч. - Дети учатся военному
делу, разбирать, собирать... И маршировать тоже.

Солдат встал, подошел к столику. Потрогал ложу, приподнял, ощущая, как
забилось от привычной тяжести сердце. Щелкнул затвором, пробормотав:
"Стебель, гребень, рукоятка..." Ложа... Магазин... Все настоящее. Заглянул в
канал ствола: грязновато. Старший сержант Потапенко всыпал бы за такое.

- Настоящая винтовка, - повторил дважды Андрей и вдруг заметил в
боковой части ствола дырочку, рассверленную для того, чтобы из винтовки не
стреляли. Упавшим голосом произнес: - Настоящая... Учебная винтовка... -
сразу потеряв к ней интерес.

Завуч теперь говорила, что Дубровский, судя по всему, скрытный мальчик,
никогда не упоминал он о родственнике на фронте. Это, безусловно, меняет
дело. К семьям фронтовиков отношение вдвойне внимательное.

- Хорошо, что вы зашли, - добавила завуч и протянула руку. Она впервые,
кажется, улыбнулась. - Возвращайтесь с победой.

Старичок и сидевшие за столом женщины тоже поднялись. А две молодые
учительницы смутились, покраснели, когда солдат стал с ними прощаться.

Так все стояли, провожая, пока он не вышел.

- 19 -

Ребята ждали на лестничной площадке.

- Как? - спросила по-взрослому Ксана. Она вообще чувствовала себя с
солдатом на равных. Васька ничего спрашивать не стал.

Солдат посмотрел на мальчика и впервые подумал, отчего такая
неожиданная фамилия у него: Дубровский... Может, сидел в детприемнике
изобретательный человек? Может, он Пушкина в это время читал?

И потом... Долгушин... Дубровский - чем-то сходни между собой.
Начинаются на одну букву.

- В порядке, - сказал солдат, все рассматривая Ваську. - Тебе бы,
парень, в лазарет сходить да подлечиться...

- Пусть к нам зайдет, - предложила Ксана. - Мама йодом замажет.

- Йодом? - закричал Васька.

- Да. Именно йодом, - твердо произнесла девочка. - Зато не будет
заражения.

- У меня и так не будет, - отмахнулся Васька. - Я гильзу медную
приложу. Я от всего умею лечиться. Если заноза в ноге, ее надо выковырить и
разжевать, быстрей пройдет. Если кровь, глиной замазать...

- Фу, Вася, как противно, - сказала Ксана.

- Лекарства всегда противные, - рассудил он просто. - А знаешь, как
навозом можно лечиться?

По лестнице поднималась женщина в темном платке, похожая на тетю Маню.
Когда ступила она на верхнюю площадку, ребята одновременно с ней
поздоровались.

Она узнала солдата, всхлипнула:

- Андрюшенька! - Заплакала, прислонясь к его плечу. - Оля... Оля моя...

- Тетя Маня...

- Вы отомстите, убейте их. Я всю жизнь учила детей человечности... Даже
кошку... Даже кошку не трогать...

- Тетя Маня, - позвал солдат, она не слышала.

- До чего они довели меня? Я хочу, я требую, чтобы вы их убивали, как
насекомых! Никто, ни я, ни другие женщины не могут этого сделать. Мы все
отдали, а вы отдали не все. У вас есть возможность и оружие. Так убейте,
прошу вас!

Андрей оглянулся, знаком показал ребятам, чтобы не глазели, а шли на
улицу. Молча стоял, понимая, что ничем не может утешить бедную женщину. Не
бывает такого утешения, когда родители переживают своих детей.

Тетя Маня перестала плакать, вытерла платком лицо.

- А ты ведь изменился, Андрюша, - произнесла в нос. - У тебя-то ничего
не случилось?

- Да нет, что вы...

- Мы уж думали-гадали, в каких ты там боях... На каком фронте?

- А я все не на фронте, - отвечал он, не поднимая глаз.

Эти слова о фронте были как раскаленное железо. Тетя Маня смотрела на
него как на защитника, бойца, который должен быть там, где до этого была
Оля. А он увяз в своих поисках, в адресах, в делах, которые не имели прямого
отношения к ее святым слезам.

Стыдно стало, как от пощечины.

- Зашел бы, Андрюша, - попросила она. - Мы-то с Мусей вдвоем кукуем.
Олег Иванович за продуктом в деревню уехал.

- Зайду, тетя Маня, - пообещал он, потупясь. Ее больной взгляд, в
котором мерещилось ему уже недоверие, сомнение и осуждение его, был сейчас
невыносимым.

- Мы все вдвоем и вдвоем... Поплачемся друг дружке на тяжелую бабью
долю, вроде легче станет. Но ведь еще детишки меня ждут. Надо идти, нельзя
своему горю поддаваться. У всех сейчас одно горе, война проклятая. У всех,
Андрюша.

Она двинулась медленно по коридору, а ему подумалось, что надо что-то
еще ей сказать. Но слов никаких не было.