это за шум?
силами, села на кровати.
и молодой голос, который все приближался и звал: "Увертюра! Участники
первого акта, на сцену, на сцену!"
Она упала на подушки, и тут же черный ветер с воем ворвался из необъятной
тьмы, и вся сцена сразу высохла и поблекла, как поблек бы зеленый лист, если
бы целую осень втиснули в одно мгновение: и как лист с дерева, ее унесло
прочь. И снова была пустота.
странный механизм этого вечера, вспомнив строчку из справочника: "Дженни
Вильерс, актриса, умерла 15 ноября 1846 года в возрасте 24 лет". И теперь
все кончилось; больше ничего не могло быть. Он снова услышал спокойный голос
Отли: "Дженни Вильерс приехала сюда из Норфолка и стала играть главные роли.
Влюбилась в первого любовника Джулиана Напье, но тот внезапно оставил труппу
ради ангажемента в Лондон. Она заболела и умерла. Напье ненамного пережил
ее. Он уехал в Нью-Йорк, запил и вскоре покончил с собой. Вот, собственно,
что там сказано". Это был благоразумный голос истории и здравого смысла.
Дженни Вильерс - вчера, Мартин Чиверел - сегодня; и каждый год первое
дуновение зимы сметает с деревьев остатки их увядшего золота - что же
особенного в том, что и маленькую сценку у смертного одра унесло прочь, как
опавший лист.
остановилась и сказала ему удивительные слова. Впрочем, тогда это скорее
всего была сложная игра его собственного воображения. Ведь никакой Дженни
Вильерс, говорившей с ним из другого времени, явно не могло быть, и,
несомненно, он говорил сам с собой, а потому здесь все еще оставалась
какая-то тайна. Кто же наконец предстал ему в образе давным-давно умершей
актрисы и попытался воздействовать на его ум таким необычным способом? И что
за неведомый источник вновь обретенного волшебства - энергии, вдохновения,
восторга - открылся в нем в этот миг? Он увидел тогда родник, сверкающий в
пустыне, - почему же он не видит его теперь?
Кейва. Ведь он принял четыре вместо двух, и эти таблетки и химические
процессы, которые смогли превратить какой-то уголок его мозга в настоящий
театр, разумеется, сыграли тут немалую роль. Прежнее сухое утомление быстро
возвращалось, и вокруг опять простерлась пустыня, усеянная древними белыми
костями. Он открыл глаза и обвел внимательным взглядом Зеленую Комнату: да,
вне всякого сомнения, это была единственная в своем роде Зеленая Комната в
Бартон-Спа, в театре "Ройял", который простоял закрытым всю неделю, но
должен открыться в понедельник (_По специальному приглашению! Контрамарки не
выдаются!_) долгожданной премьерой "Стеклянной двери" Мартина Чиверела с
полным уэст-эндским составом исполнителей. Теперь комната спокойно стояла на
своем месте в колее времени. Это были заурядные Здесь и Сейчас. Вполне
резонно, согласился он, так оно и должно быть. Но едва он снова закрыл
глаза, у него вырвался глубокий вздох, почти стон.
стон, но слегка аффектированный, театральный, и человек в черном, шедший по
темному коридору, обернувшись, принял от другого едва различимого человека
пачку писем и записок. Затем отворилась дверь в залитую светом комнату, и
тот, в черном, попав в раму дверного проема, оказался Гамлетом, принцем
Датским. Гамлет что-то ворчал, впрочем, без малейшего признака подлинного
неудовольствия, ибо после спектакля дамы забросали его записками с
изъявлениями восторга и даже намеками на возможность тайных свиданий.
"Ройял" в Бартон-Спа. Она предназначалась для премьера лондонского театра
"Олимпик". На столе пестрели цветы в вазах и сверкали хрустальные графины, а
над ним висело роскошное, ярко освещенное большое зеркало. Ковер, софа и
стулья были темно-малинового цвета. И Джулиан Напье в костюме Гамлета,
поверх которого он теперь набросил широкий шелковый халат, был очень красив
и импозантен, как и подобает настоящему лондонскому премьеру. Он улыбался,
что-то весело мурлыкал и явно был в восторге от самого себя и от всего мира.
Он швырнул письма и записки на стол, налил себе порядочную порцию бренди и
уселся перед зеркалом, собираясь разгримировываться. В дверь постучали.
иссиня-черной козлиной бородкой. Держался он подчеркнуто торжественно,
смотрел холодным пристальным взглядом, говорил в нос, растягивая слова, -
короче, это был настоящий янки старых времен.
карточку. - Отлично известен миссис Броуэм и всем ведущим импресарио
Лондона, мистер Напье.
исполнением роли Благородного Датчанина. Чрезвычайно ловко сыграно, мистер
Напье.
своем кабинете. Но хочу вам сказать, мистер Напье, что для вас уже
приготовлена целая куча долларов и двести тысяч наших достойнейших граждан
мечтают о том дне, когда Джекоб Манглс даст им возможность увидеть вас в
роли Гамлета и во всех ролях, которые вам желательно будет сыграть на
Бродвее или где-либо в другом месте. Ваши условия, мистер Напье?
нет желания отправляться в Америку.
еще будете в театре...
женщину ждать...
предложении, и вы будете бесконечно поражены его щедростью; речь идет о
сезоне в моем нью-йоркском театре.
все же рискну. - И он вышел.
целиком погрузился в это занятие. Он стирал последние следы краски со своего
мрачного красивого лица, когда в уборную без стука ворвался следующий
посетитель. Это был Уолтер Кеттл, еще более возбужденный и измученный, чем
обычно, и похожий на пугало.
наконец от старика Ладлоу?
это ты убил ее!
Напье, свирепо глядя на него и крича: - Мы хороним ее послезавтра. И клянусь
богом, Напье, это ты убил ее, ты, и больше никто, убил так же верно, как
если бы всадил ей пулю в сердце. Ты убил ее...
отшвырнул Кеттла так, что тот перелетел через всю комнату. Униженный и
обессилевший, Кеттл прислонился к стене. - Что случилось? Я даже не знал,
что она болела. Болела она?
что ты сбежал от нас. - Он дышал с трудом, словно каждый вздох причинял ему
боль.
поправиться. Твое бегство прикончило ее. Ты убил ее, Напье. И покуда я жив,
я не дам тебе забыть об этом. - Но в его словах не чувствовалось ни силы, ни
настоящей угрозы.
на него глаза.
Кеттл ом.
затолкал тебе все твои слова обратно в глотку. Я играл с ней на сцене. Я
любил ее. Я жил с ней. Запомни это.
Шилова Юлия
Белов Вольф
Лукин Евгений
Акунин Борис
Никитин Юрий
Каменистый Артем