Чтение 71–й страницы книги ~Особые условия~

- И ты молчал? Володя, и ты молчал?

- Видите ли, Николай Петрович, я подумал... Понимаете...

- Ну! Телись, наконец! Скажи, что ты там поду"

мал! - не сдержавшись, крикнул Панюшкчп.

- Николай Петрович, - вмешался Мезенов, - я должен вам сказать...

- Да подождите вы! - отмахнулся Панюшкин.

И вдруг уронил лицо в большие жесткие ладони. - Володя, пойми меня
правильно, - он поднял голову и посмотрел на Званцева. - Я рад за тебя.
Ливнев не даст соврать, я сам предлагал именно тебя в случае, если вопрос
со мной будет решен вот так. Но ты, ты не поговорил со мной, не сказал мне
ничего, хотя мы с тобой встречались за эти два дня не один раз! То, что ты
утаивал от меня самое важное и знал... Это нехорошо. Я считаю твой
поступок некрасивым. Я не смогу относиться к тебе, как прежде. Я
присоединяюсь к выводам Комиссии и прошу записать об этом в заключительной
части. - Пакюшкин чуть повернул голову в сторону Мезенова. - Запишите в
тот последний абзац, что прежний начальник строительства полностью
доверяет Званцеву, отмечает его техническую грамотность, самоотверженное
отношение к работе, умение общаться с людьми и выражает уверенность, что
на новом посту он справится со своими обязанностями.

Панюшкин хотел выйти из-за стола, но его остановил Мезенов.

- Подождите, Николай Петрович. Разговор продолжается. Вы несколько
поторопились со своей обидой.

Званцев отказался от предложенной ему должности.

- Как отказался? - не понял Панюшкин.

- Категорически, - усмехнулся Мезенов.

- Володя, - Панюшкин повернулся к Званцеву. - Что же ты молчал?

- Вы не дали сказать мне ни слова. Вы так торопились высказать свое
разочарование во мне...

- Перестань! - Панюшкин грохнул пальцами об стол. - Будем здесь еще
выяснять, кто кого больше обидел! Почему ты отказался от должности
начальника?

- Вы считаете, что я не должен был этого делать? - удивился Званцев.

- Да. Я считаю, что ты не должен был этого делать. Такие предложения в
жизни бывают не часто.

И пренебрегать ими нельзя. Может не быть следующих.

Это неграмотно. Это бездарно. Надо принимать подобные предложения с
благодарностью и заверять, что приложишь все силы... И так далее. Я не
говорю-должность, карьера, зарплата... Я говорю-становление.

- Тогда я вас не понимаю, - Званцев озадаченно посмотрел на Мезенова,
на Чернухо, как бы спрашивая-понимают ли они?

- Господи, что тут странного! Мне показалось, что ты вел игру за моей
спиной. Только и того. Это было бы ужасно. Я не знаю ничего более подлого.
Так почему ты отказался?

- Я подумал, что так будет лучше. Я объяснил Олегу Ильичу, и он со мной
согласился.

- В таком случае, тебе не трудно будет объяснить все еще раз, - быстро
сказал Панюшкин.

- Хорошо, постараюсь. Я считаю, что главное здесь, на Проливе, отнюдь
не работа Комиссии и не ее выводы. Главное здесь-трубопровод. Завершение
строительства. Какую бы должность я здесь ни занимал, какие бы выводы ни
повезла уважаемая Комиссия в своем портфеле, заканчивать строительство
вам. И это будет правильно по многим показателям. Экономическим,
производственным, моральным.

- Моральным? - удивился Тюляфтин.

- Да. Я думаю, потому еще у пас получился этот ужин, что все мы
поступили порядочно. Комиссия приняла жесткое решение, но никто не
упрекнет ее в недоброжелательстве, предвзятости. Николай Петрович тоже
поступал правильно,, отстаивая себя и свое право закончить работу, которую
начал. Считаю, что и я поступил правильно, отказавшись от столь лестного
предложения. Помимо производственной целесообразности, плановых
показателей, экономических результатов есть еще кое-что, не менее
важное... Как бы это сказать...

Каждый человек только тогда сможет работать хорошо, если он будет
уверен - в любом случае с ним поступят порядочно, более того, великодушно.
Возраст ли подошел, промашку допустил, сорвался на чем-то... Суд может
быть самым жестким, но в нем все равно должно присутствовать великодушие,
- Званцев говорил медленно, размеренно, даже с какой-то отстраненностью.

И смотрел он не на людей, сидящих с ним за столом, а прямо перед собой,
в розовато-зеленый, выцветший лист карты страны, прикнопленной к стене. -
Когда утром люди выйдут на Пролив, они тоже должны быть уверены - с ними
поступят великодушно, что бы ни произошло. Только тогда они смогут
относиться к работе самоотверженно, заинтересованно, сознательно. Если бы
я принял ваше предложение, Олег Ильич, у них не было бы такой уверенности.
Во всяком случае, ее было бы меньше. Нужна не надежда на справедливое к
тебе отношение, нужна железная уверенность. А великодушие входит в понятие
справедливости. Нельзя быть справедливым, не проявив великодушия.

- Послушай, Николаша! Кто это говорит-ты или он! - восхищенно
воскликнул Чернухо. - Голос вроде не твой, помоложе голос, но все
остальное...

- Надо же, - пробормотал Панюшкин, не слыша Чернухо. - А я уж побоялся,
что ты пожалел меня, думаю, раз уж до этого дело дошло, то плохи твои
дела, Коля.

- Нет, - невозмутимо сказал Званцев. - Вас еще рано жалеть.
Перебьетесь. И потом... я не уверен, что пожалел бы вас, если бы все
сводилось к этому. Если бы вы позволяли себя жалеть, то я бы не пожалел
вас.

Больше того, постарался бы поступить как можно жестче. Разумеется, для
пользы дела.

- Вот это уже слова Званцева, - удовлетворенно сказал Чернухо. - Вот
теперь все стало на свои месга.

Но скажи мне, Володя, положа руку на сердце, скажи так, чтобы и я,
человек простоватый и невежественный в высоких понятиях, чтобы и я понял
наконец-почему же ты йсе-таки отказался?

Званцев снял очки, и глаза его сразу стали беспомощными, но, когда
тяжелая темная оправа снова легла на переносицу, когда глаза оказались за
большими с фиолетовыми бликами стеклами, в них опять сверкнула
холодноватая отчужденность.

- Попробую объяснить проще... Не уверен, правда, что это окажется
понятнее. Мне показалось, что принятие предложения было бы предательством.
- Заметна, как Чернухо восторженно ткнул Панюшкина локтем в бок, Званцев
счел нужным пояснить. - Нет, не по отношению к Николаю Петровичу. Я имею в
виду предательство в более широком смысле слова, - Званцев посмотрел на
Тюляфтина. - Есть много показателей, по которым оцениваешь самого себя,
свои поступки, людей, их отношение к тебе. Так вот, приняв предложение
высокой и уважаемой Комиссии, мне пришлось бы многое в себе. пересмотреть.
Считайте, что я просто поленился это сделать. Это так хлопотно... И
потом... слишком мнего поправок пришлось бы вводить в систему собственных
ценностей, в отношения со многими людьми...

К этому я не готов. Лень.

- За лодырей! - крикнул Чернухо. - Тут у нас осталось немного
женьшеневой водки, на тост хватит...

А не хватит, Николаша еще по закромам своим поскребет, глядишь, и
найдет чего-нибудь запыленного, а, Николаша?

- А вы знаете, - церемонно поднялся со своего места Опульский. - Не
отрицая тоста Кузьмы Степановича, я хочу дополнить его... У нас у всех
хорошее настроение, особенно у Кузьмы Степановича, мы все охотно шутим,
веселимся... Но мне хотелось бы сказать и нечто серьезное, если это не
покажется вам смешным... Мы как-то стесняемся говорить друг другу хорошие
слова, шуточками все отделываемся, как-то не принято стало в последнее
время относиться друг к другу всерьез, даже пожилым, уважаемым людям, я
замечал, льстит, когда к ним обращаются с этакой милой бесцеремонностью...

Ну, ладно, я заболтался... Давайте выпьем за Панюшкина и за Владимира
Александровича, который сказал такие хорошие слова... Кузьма Степанович
даже пошутил-не Панюшкин ли это говорит... Позвольте мне вылить за
преемственность, за уважение друг к другу... За порядочность.

- Качать Опульского! - взвизгнул Чернухо, но тут же в смущении смолк,
как-то растроганно чокнулся со всеми и затаенно выпил.

Предательство друга всегда обиднее и подлее предательства подлеца. Оно
обессиливает. Лишает уверенности. Заставляет усомниться в вещах очевидных
и необходимых. А предательство подонка придает силы. Более того, оно
кажется закономерным и естественным. Словно бы. иначе и быть не могло.
Значит, ты прав, и твоя оценка людей, событий, самого себя верна.

Панюшкин. Из невысказанного.

* * *

Еще не проснувшись, еще блуждая в вязком, рвущемся сне, Панюшкин с
облегчением почувствовал, что наступает утро. Ему снилась охота. С ружьем
в руках он шел по бесконечному, затянутому туманом болоту, шел за собакой,
но не видел ни дичи, ни собаки. Знал только, что где-то впереди идет его
собака. И спешил, боясь отстать от нее, упустить момент выстрелить. Он не
знал, куда ему потом придется возвращаться, не знал, какая дичь может
попасться, просто испытывал какой-то страх перед этой возможностью -
вернуться ни с чем. И еще он опасался, что собака уйдет и оставит его
одного в этих зыбких, сумрачных болотах. Панюшкин торопился, задыхаясь от
усталости, падая без сил, снова поднимался и не мог ни ускорить шага, ни
позвать собаку. Было такое ощущение, будто невидимая рука поднимала его,