Чтение 39–й страницы книги ~Господин Гексоген~

Вторым счастливым порывом он унесся на северо-запад, к псковским синим
озерам. Он смотрел на них с высоты, видел туманные сосняки, слюдяной след от
лодки, красного коня на лугу, низкое, туманное облачко летящих скворцов.
Третьим мощным порывом он вознесся в Космос, глядя оттуда на далекую Землю,
похожую на живое яйцо, где что-то переливалось, дышало. Оттуда, к черному,
усыпанному звездами небу, летели души умерших, прозрачные, похожие на пучки
разноцветных лучей. Одна душа пролетела близко от него, и это была женщина,
которую он когда-то любил. Она не узнала его, улыбнулась, увлекая с собой, и
он смотрел, как она удаляется, переливаясь словно капля росы.

Белосельцев стоял перед картиной, не понимая, что с ним только что было.
Служительница с седыми буклями, державшая на коленях вязанье, удивленно на
него смотрела.

Он вернулся домой счастливый и верящий. Мир, в котором он пребывал, на
своих отдаленных окраинах был ввергнут в жестокость и хаос. Но по мере
приближения к центру становился все ясней и прозрачней. И там, куда
стремилась душа, находился божественный синий кристалл.

Утром он проснулся от звонка. Среди осколков сна он схватил телефонную
трубку. Услышал голос чеченца Вахида, едва узнаваемый, без оксфордских
замшевых интонаций, с кавказским косматым акцентом:

- Фальшивые!.. Вы нас обманули!.. Чеченца нельзя обманывать!.. Русский не
понимает язык дружбы!.. Русский понимает язык пули!.. Арби сказал, что за
это оскорбление вы заплатите кровью!..

- Не понимаю? Что случилось? - встревожился Белосельцев. - Объясните
толком, Вахид?

- Вы нас подставили!.. Пять миллионов фальшивых долларов!.. Это обман,
оскорбление и насмешка!.. Чеченцы не прощают насмешки!.. Я не отвечаю за
последствия!..

- Постойте, Вахид, надо во всем разобраться?

Но уже пульсировали гудки в трубке.

Он понимал, что случилось нечто ужасное. И это ужасное заключалось в том,
что он, Белосельцев, не понимал природу окружавших его опасностей. Двигался,
действовал, переносил предметы, садился в автомобиль. Тешил себя мыслью, что
прозорливо угадывал ход событий, опережал соперников, предвосхищал их
коварные замыслы.

Он попытался обратиться к Гречишникову, чтобы выяснить суть происшедшего,
но того не было ни дома, ни в "Фонде". Поехал в офис Копейко, но охрана у
входа отчужденно сообщила ему, что Копейко отсутствует и едва ли будет
сегодня. Он пытался дозвониться к Зарецкому по одному из многочисленных
телефонов, но повсюду его вначале спрашивали, кто он такой, а потом холодно
сообщали, что Зарецкий вне досягаемости.

Он пытался понять, что случилось. Вспоминал мельчайшие эпизоды последних
дней, которые казались незначительными и ненужными, но теперь именно они
должны были объяснить истинную сущность событий, выявить скрытую линию
заговора. Астрос, желая ослабить Премьера, сдал Шептуна чеченцам, оговорив
себе долю в выкупе. Зарецкий, извечный соперник Астроса, желая помешать его
сделке, подсунул фальшивые доллары. Стремясь подвигнуть Премьера к "малой
войне" в Дагестане, обрек Шептуна на заклание. Чокнулся рюмкой с экраном, на
котором колыхалось опухшее, с обвислыми усами, лицо. Назвал чемоданы с
долларами "ящиками Пандоры", откуда вырвутся война, разрушения, смерть.

Все мешалось и путалось. Белосельцев кружил по городу, не находя себе
места, и ему казалось, что повсюду - из туманных, перечеркнутых проводами
небес, из-за сетчатой Шуховской башни, из-за университетского золоченого
шпиля, из рекламного щита "Ламонти", из солнечного разлива реки, - отовсюду
корчит рожи Зарецкий.

К вечеру, не найдя никого из вероломных сподвижников, он отправился на
Лубянку, где в Доме офицеров проводилась встреча Премьера с ветеранами
спецслужб. В вестибюле было людно и шумно. Мелькали генеральские лампасы,
слегка увядшие на прежних, советского покроя, мундирах. Дородные, вальяжные
директора концернов и фирм узнавали друг в друге былых полковников внешней
разведки. Строгие, в дорогих костюмах и галстуках, банкиры лишь неустранимой
выправкой выдавали прежнюю свою профессию. Белосельцев встречался с былыми
сослуживцами, обнимался, обменивался рукопожатиями. Он искал среди них
поддержки, искал возможных союзников. Быть может, вот тот генерал, гроза
диссидентов, автор хитроумных кампаний в прессе, после которых вольнодумцы,
надышавшись мордовским ветром, высылались самолетами за границу,
обменивались на пленных разведчиков. Генерал был стар, жалок, старался
бодриться. Многие из тех, кого он когда-то преследовал, сидели теперь в
Президентском совете, были законодателями мнений, травили старика злыми
нападками. Или тот полковник внешней разведки, кто готовил боевиков для
"Фронта Фарабундо Марти", обучал сандинистов, теперь, с модной стрижкой, в
нежно-сиреневом галстуке, протянул ему руку нефтедельца, фрахтующего
либерийские танкеры, снабжающего Кубу венесуэльской нефтью.

Многих он помнил в лицо. От многих получал указания. Многих сам отправлял
на опасные боевые задания. Но никто из них не внушал доверия. Время всех
изменило, выкрасило в иные цвета. И ему казалось, все они имеют на лбу
тайную мету, включены в "Проект Суахили".

- Виктор Андреевич, вот так встреча!.. - Его остановил широкоплечий
крепыш в сером вольном костюме. Белосельцеву потребовалась секунда, чтобы
вспомнить, кому принадлежит это круглое, скуластое лицо, волосы, то ли
седые, то ли белесо-желтые, умные, ярко-голубые глаза. Кадачкин, полковник
военной разведки, с кем свела судьба в Лубанго. Его лицо почти не изменилось
с тех пор. Казалось, хранило гончарный африканский загар, в складках его
пиджака еще оставалась пыльца фиолетовых ядовитых акаций и где-нибудь в гуще
волос притаились частички красной африканской земли. - Сколько лет, сколько
зим!..

Они обнялись, и Белосельцев почувствовал - вот кому он может довериться,
вот кто может стать сотоварищем, отвратить беду.

Они ходили по вестибюлю кругами, не обращая внимания на толпящихся
ветеранов, бестолково и радостно вспоминали.

- А помнишь, - Белосельцев обращался к Кадачкину на "ты", хотя, возможно,
в те давние дни они оставались на "вы", - помнишь, как ты меня спас, когда
этот стервец Маквиллен собирался меня похитить? Может, ангел тебя перенес на
этот отрезок дороги Лубанго - Порт-Алешандро?..

- А помнишь, как ты ловил своих дурацких бабочек, а я те-бя прикрывал с
автоматом? - радостно подхватывал Кадачкин, принимая это панибратское "ты".
- Думаю, ну сейчас разведка буров появится, а у меня только один магазин с
патронами?

- А помнишь, как ты вытащил нас с Аурелио из-под коряги и мы пробирались
на бэтээре по сухому ручью и слушали, как стонет по соседству раненый
слон?..

- Не было в моей жизни ничего прекраснее, чем та дорога в Кунене, где мы
поджидали "Буффало", и я никогда не видел разом столько горящих броневиков и
машин?

- А в моей жизни не было ничего лучше той бани, где твой прапорщик
хлестал меня эвкалиптовым веником, вытапливая из кожи всю ядовитую гарь и
копоть?

- А помнишь кубинку, с которой я отплясывал на веранде, и она расстегнула
блузку и показала свою грудь?.. Нет, этого Белосельцев не помнил, это было
уже без него. Но он радостно кивал головой, представляя, как кубинка, выпив
лишнего, колышет бедрами, расстегивает военную блузку, освобождает смуглую,
глянцевитую от пота грудь.

В вестибюле зазвенел звонок, приглашая участников встречи в зал.

- Ты где обретаешься? - Белосельцеву не хотелось расставаться со старым
товарищем. - Чем на хлеб зарабатываешь?

- Так, кое-чем. Экспорт-импорт, сам знаешь, - отмахнулся Кадачкин.

- Нам надо с тобой повидаться, посидеть, выпить рюмку. - Белосельцев
вытащил визитную карточку и уже на ходу, увлекаемый в зал, написал домашний
телефон. - Позвони, не откладывай, буду рад? - И они расстались, потерялись
среди хлопанья кресел, в просторном зале с освещенной сценой, на которой был
установлен стол для президиума и возвышалась старомодная трибуна с дубовым
советским гербом.

Еще несколько минут разноголосого ропота, нарастающая тишина, и на сцену
вышел Премьер. Избранник, изящный и скромный, быть может, впервые в новой
роли директора ФСБ появившийся на публике. Несколько молодых генералов,
неизвестных Белосельцеву, из тех, что стремительно вознеслись среди
бесконечных чисток и перестановок в спецслужбах. Шествие замыкал
Гречишников.

Зал поднялся, приветствуя руководство. Белосельцев из первых рядов
всматривался в Премьера, который казался окруженным легкой мутью. Избранник
был подчеркнуто сдержан, слегка улыбался, но не залу, а какой-то своей
отрешенной мысли, которая занимала его. Гречишников был строг, сосредоточен,
как будто вел невидимое управление.

Слово было предоставлено Премьеру, и он, бравируя военной выправкой,
бодро, твердо прошел к трибуне и сразу тронул стакан воды, повинуясь
рефлексу оратора.

Он начал с того, что передал привет ветеранам от Президента, который, по
его словам, все силы отдает укреплению спецслужб:

- Я военный, и готов подчиниться любому приказу Верховного. Но должен
честно сказать, все приказы, которые я получаю как генерал и
Премьер-министр, наполнены заботой о благополучии и величии России?

Несколько деликатных хлопков были ему наградой.

Затем он говорил о реформах, о трудностях, которые они встречают на своем
пути:

- Демократия - дорогое удовольствие, но мы готовы платить за нее самую
высокую цену, ибо за пределами демократии находится слепое насилие? - Многие
поняли это как намек на разгром Парламента и, удивляясь его смелости,
одобрительно захлопали.

Он перешел к обзору международных проблем.

- Сегодня у России нет внешних врагов, но я бы не сказал, что нет внешних
долгов, - скаламбурил он, весело оглядывая зал, который наградил остроту