размещался в длинной палатке, притороченной к военному фургону. Санитар с
засученными рукавами, в замызганном белом халате устало курил у входа,
провожая глазами две пары носилок, которые с силой, бегом, тащили к
вертолету солдаты - по четыре на каждого раненого. Пятый солдат бежал сбоку,
держа на весу над раненым флакон с капельницей, поддерживая резиновую
трубку. Солнце блестело в стекле флакона. Вертолет свистел лопастями.
Летчики взмахами рук торопили солдат. Носилки погрузили в зев вертолета,
скинули на землю пустые. Дверь закрылась, и машина, раздувая пышную пыль,
взлетела, ушла на солнце. Солдаты медленно, устало возвращались, тащили
пустые носилки.
внутрь, где слышались невнятные голоса. Его побуждение было необъяснимым,
болезненным. Могло показаться бестактным любопытством, и он не решался
войти, оставался у входа, где валялись бинты, коробки от медикаментов,
стояло эмалированное ведро. Солдаты сидели на земле у носилок и устало
курили.
рокот. Наматывая на гусеницы ворохи пыли, ошалело светя фарами, подкатывал
санитарный транспортер. Замер у лазарета, сбрасывая с себя облако пыли,
звенящий раскаленный звук. Солдаты кинулись к транспортеру, раскрыли
торцевые стальные двери, потянули носилки с раненым.
разглядел на продавленном брезенте длинное обмякшее тело в разодранной,
окровавленной форме, белое остроносое лицо с офицерскими усиками и выпуклые,
бредящие глаза. - На первый стол!.. - Немолодой врач в зеленоватом
комбинезоне и шапочке вышел из палатки, пропуская носилки, глядя, как из
транспортера выносят второго раненого. - Вы мне носилки поштучно сдавать
будете!.. Не напасешься! - прикрикнул он на солдат, запаренный и
раздраженный, с потемневшими от пота усами.
только огромный забинтованный куль головы с проступившими ржавыми пятнами.
грузовиком в тени, и оттуда потекли табачные дымки.
очках, в зеленом хирургическом колпаке, зло, не находя солдат, осмотрела
замусоренную землю, на которой стояло эмалированное ведро. - Ведро, быстро!
- приказал Белосельцеву доктор, и тот схватил ведро, послушно и торопливо
нырнул в палатку.
булькали, лежали пластом, вяло шевелились раненые, в слизи, сукрови, источая
кислый запах страданий, больных выделений, закатив недвижные, полные слез
глаза, над которыми, прикрепленные к брезентовой кровле висели капельницы.
хромированными лампами. За обоими работали бригады хирургов. На полу
валялась скомканная одежда. В слепящем свете лучилась сталь инструментов,
брызгала кровь; сахарно-белая, расщепленная, в розовых острых осколках,
сверкала кость. Лицо раненого было закрыто накидкой. Мелко вздрагивал
впалый, с грязным пупком, живот. Волосатая голая нога была согнута дважды -
в выпуклом, голубоватом колене, и ниже, там, где на сухожилиях и обрывках
кожи висела раздробленная голень. Эту голень со скрипом и хрустом, как
водопроводную трубу, перепиливал ножовкой хирург, скаля от напряжения зубы.
Его помощник поддерживал ногу за пятку и скрюченные пальцы. Нога отпала,
помощник, поискав глазами, увидев в руках Белосельцева ведро, сунул в него
ногу. Белосельцев ощутил ее тяжесть, увидел торчащие желтые ногти и
мозолистую, чернильного цвета стопу. Хирурги склонились над остатком ноги,
выхватывали пинцетами ломкие костяные иглы, смачивали рану спиртом и йодом,
накладывали быстро промокавшие тампоны. Накидка на лице раненого шевелилась,
втягивалась в яму рта и вновь выдувалась.
смотрел, не падая в обморок, уберегаемый от умопомрачения чьей-то
беспощадной, карающей волей.
выглядывали ноздри и дырка рта. По мере того, как разворачивались бинты,
ржавое и сухое пятно на них становилось красней и влажней, пока не открылась
белобрысая голова с пулевым ранением в череп. Из круглой просверленной раны
поднимался и опадал крохотный красный пузырик. Глаз под белесой бровью был
наглухо стиснут, словно от боли. Другой, выдавленный пулей, вывалился с
набухшим белком, с рубиновой сетью сосудов, расширенным омертвелым зрачком.
Хирурги промывали рану, вставляли тампон, и звуки флейты меняли тембр,
словно игрок накладывал палец на отверстие в дудке.
смотрел, чувствуя, как выдавливается у него один глаз и в сердцевине мозга
разгорается колючая звезда боли.
рушниках, кто-то начинал вышивать красные листья и ягоды. Их место на столах
заняли двое других.
раненого, сволакивают с него закопченные мокрые лоскуты, обратился к другому
хирургу, протиравшему спиртом очки:
спины вместе с кожей, как горчичник. Санитары отделяли лоскуты кожи, словно
открывали на спине переводную картинку - красную, мокрую, пузырящуюся,
изрытую пламенем, прикосновением раскаленной брони. Раненый лежал без
чувств, щетинистая щека была темна от копоти, и доктор вкалывал в набухшую
черную вену полный шприц наркотика.
было собрано вдоволь свидетельств.
операционном столе лежал обнаженный солдат, стройный, с округлыми мышцами,
похожий на античную статую. На его груди, доставая крыльями до сосков, был
выколот синий орел. Белокурый чуб, который утром так лихо раздувался от
ветра, был темен от липкого пота. Солдат громко дышал, и при каждом вздохе
из пробитого живота выталкивался фонтанчик крови.
Маменька, родная, больно!.. Приди, помоги!..
его. Не мог знать, что этот сутулый, несчастный, немолодой человек, с худым
заостренным лицом, был причиной его смертельной раны.
котором крохотной личинкой приближался вертолет за очередной порцией
раненых.
санитарного вездехода. Машина подлетела и встала, светя огнями. Люди
попрыгали с брони, и Белосельцев увидел дагестанских ополченцев, в
запыленных камуфляжах, с карабинами, в кепках, папахах, панамах. Торцевые
двери открылись, из них извлекли носилки, на которых, бородой вверх, сцепив
на животе большие пятерни, лежал Исмаил Ходжаев. Белосельцев узнал его
насупленные суровые брови, крепкие губы, горбатый нос, казавшийся высеченным
из камня.
подносили к палатке.
который еще недавно в старом саду Ходжаева жарил в яме барана.
под всклокоченную бороду и пощупал артерию. - Мертвый? Остывает? Несите его
к вертолету?
доме как желанного гостя. Уложил на шелковые подушки в чистой спальне под
старинным горским оружием. Не ведал, что где-то в стволе уже находится
меткая пуля, которая пробьет ему сердце.
отставая от носилок, провожая взглядом убитого. - С свинцом в груди лежал
недвижим я? - Носилки удалялись, и на них виднелась торчащая борода и
крупный каменный нос. - В груди моей еще дымилась рана? - Из транспортера
вытаскивали новые носилки, и кто-то лежал на них без сознания, и капельница
над ним чуть мерцала. - По капле кровь точилася моя?"
отъезжающим транспортером, и две горы зажгли на вершинах погребальные
рубиновые лампады.
под развалинами. Другая часть вместе с неуловимым Басаевым пробилась в горы
и, окровавленная, унося на плечах раненых, вернулась в Чечню. Мирные селяне,
унося на руках детей, расточились по окрестным тропинкам, хоронясь в
соседних ущельях, слыша, как ухают взрывы среди испепеленных домов.
Штурмовые части, обескровленные, утомленные, отходили из Кара-махи. Им на
смену в село входили части внутренних войск. Вели "зачистку", прочесывали
изувеченные сады, взорванные постройки. Забрасывали гранатами подвалы.
Пускали наугад очереди в сараи и курятники. Впрыскивали рыжие струи
огнеметов в амбразуры, где еще отстреливались обреченные снайперы
ваххабитов.
шел в гору по сельской улице, в ребристой танковой колее, прорубившей в
дороге длинный мучнистый желоб. Под ногами, раздавленный танком, лежал
черно-красный ковер. Цветная шерсть была перетерта стальными траками,
кавказский орнамент был в рубцах гусениц. Глаза слезились от гари, горло
жгло от едкого зловонья, кругом истлевало тряпье, остывала окисленная броня,
дымились остатки сгоревшей плоти. Окровавленные бинты, раздавленные медные
Контровский Владимир
Роллинс Джеймс
Посняков Андрей
Конан-Дойль Артур
Шилова Юлия
Распопов Дмитрий