через час, через два, если остались в России войска, если остались русские
люди, должны подойти морпехи.
над которыми краснели черепичные и железные крыши, из близкого проулка
появился человек. Один, в пальто, в зимней шапке, нахохленный и сутулый.
Неловко, по-стариковски передвигал нестойкие ноги. Нес в руках флаг,
сине-бело-красное полотнище. Не белое -- знак переговоров и перемирия, не
зеленое, чеченское, с изображением какой-то зверюги, а трехцветный
российский флаг, необычный и нелепый среди поверженной российской бригады.
выглядывая. -- Идет на полусогнутых!
намерения, его маршрут, место, откуда он вышел, и место, куда направляется.
Он производил впечатление слепца, идущего с флагом долгие километры, много
дней подряд. Теперь он пересекал эту площадь, попавшуюся ему на пути, не
ведая о вчерашнем побоище. Пройдет со своим флагом сквозь обломки танков,
посты чеченцев, кварталы домов и канет, растворится в зимнем тумане.
его, и некоторое время их не было видно. Через минуту человек показался. В
руках его был мегафон, желтый, как огромный лимон. Он несколько раз
прокашлялся, и мембрана направила его металлический стариковский кашель в
окна дома.
Думы, э-э-э!.. Депутат... -- Человек говорил расслабленным стариковским
голосом, прерываясь и издавая странные блеющие междометия. Эта
расслабленность, усиленная мембраной, наполняла площадь стариковской
немощью, и эта немощь расслабляла и угнетала.
залетела огромная муха, заглушила слова. Кудрявцев не смог разобрать фамилию
депутата -- то ли Кораблев, то ли Кобылев. -- Я нахожусь здесь по поручению
Думы, э-э-э... и российской общественности, э-э-э... которая возмущена
развязанной войной в Чечне, э-э-э... и требует прекращения военных
действий...
Грозного с дымными остатками бригады, среди чеченцев, которые радостно и
свирепо торжествовали свою победу. Стремились добить последний хрупкий оплот
обороны, засевших в доме солдат. Кудрявцев стиснул в кулак тающие остатки
сил, чтобы выдержать удар победителей, а этот старикашка с развернутым
российским флагом пришел под защитой чеченских стволов, дует и блеет в
чеченский мегафон. Это походило на мираж, возникший в переутомленном
сознании.
вибрировать, словно транслировало голос бекаса:
мировой общественностью как акт агрессии, э-э-э... и противоречит
Конституции... Многострадальный чеченский народ перенес столетний геноцид,
э-э-э... как во времена царя, так и во времена Сталина... Нуждается в защите
и самоопределении, э-э-э...
голос, его металлическое верещание слышали солдаты. Бекас верещал и
выблеивал о многострадальном чеченском народе ему, Кудрявцеву; который
только что в черно-красной, как бред, ночи потерял бригаду, видел, как
грузили на платформу обгорелые трупы товарищей, гнали колонну пленных. В
зимнем саду его взводный захлебнулся кровью, посаженный на чеченский нож.
Чеченцы, передавшие старику мегафон, застрелили Филю. И теперь этот чахлый
депутат, превратившись в желтого бекаса, вещает им о какой-то Конституции.
представитель российской власти, э-э-э!.. Сложите оружие, э-э-э!.. Это не
будет считаться пленом, а поступком совести!..
напускала в белки дурную кровь, застилала разум красной поволокой. Мямлящий
стариковский голос, наложенный на железные колебания мегафона, слышали не
только засевшие в доме, но и сожженные, превращенные в обгорелые кости, кто
еще лежал среди танков, висел в остывающих люках, смотрел провалившимися,
выкипевшими глазами, скорчился, обклеванный вороньем. Они слушали и ждали,
что ответит Кудрявцев.
-- Куда он нас вызывает?
картон. Сверни в рупор. Я ему отвечу.
Продолжал вслушиваться в мегафонные свисты и трели. Старался спасти свой
рассудок от помутнения. Убирал с подоконника подрагивающий автомат.
осажденном доме, не с малой горсткой русских обреченных солдат, а с
чеченцами, чьи автоматы в нагаре после расстрела бригады? Почему московская
власть, все эти журналисты, артисты, говорливые мужчины и женщины,
заполонившие телеэкран, не с ними, русскими солдатами, захлебнувшимися в
крови? Почему ненавидят Кудрявцева, его лицо, его оружие, его мундир, его
речь, ненавидят его способ жить, который является не чем иным, как верностью
присяге, которую он дал своей несчастной, забитой и расклеванной Родине,
напоминающей разгромленную обезображенную бригаду? Почему ненавидят его,
Кудрявцева?
картона, на котором виднелись следы старушечьих чайников и сковородок.
Протянул рупор Кудрявцеву.
свой сип из желтого ядовитого сосуда. -- Я гарантирую вам гуманное обращение
со стороны чеченских властей, э-э-э... Я лично доставлю вас к самолету, и вы
улетите в Россию, сохраняя честь и достоинство воинов... Сложите оружие!..
Выходите!.. Не проливайте кровь!..
словно он натолкнулся лицом на раскаленную стальную плиту.
Закричал, вдувая в площадь всю свою ненависть:
сука!.. Убери свою трехцветную половую тряпку, повесь ее в своей сучьей
Думе!.. Или я расшибу твою тухлую башку из "Калашникова"!.. Скотина, тебя на
фонаре вздернут!.. Через десять секунд, если ты не закроешь свою вонючую
пасть, стреляю!.. Раз!.. Два!.. Три!..
укрытие кузова. Оттуда, из-за сырого брезента, еще некоторое время хрипел и
посвистывал мегафон.
залил лицо и волосы прилипли ко лбу. -- Педераст!..
подрагивал на коленях, и он отрешенно повторял: "Где войска, вашу мать!.."
пустынной. Из туманных проулков показались люди. Плотно сбитые, казавшиеся
издали ватагой подвыпивших, обнявшихся гуляк, медленно, путаясь ногами,
приближались. Кудрявцев всматривался, ожидая новых испытаний. Площадь
по-прежнему являла собой арену, на которую выходила очередная группа
артистов. А они у грязных подоконников были зрителями. Артисты со сцены были
готовы стрелять в зрительный зал, по ложам, а оттуда, из-за немытых стекол,
в ответ в них полетят автоматные очереди и гранаты.
окна пронесли трехцветное полотнище, за которым последовала его ненависть и
тоска. Теперь же колыхалась грязно-белая тряпица, и от нее исходила угроза,
сулящая все ту же тоску и ненависть.
они двигались медленной тесной гурьбой. Часть их была в армейской форме, в
серо-зеленых брюках, комбинезонах, бушлатах, в танковых шлемах или с
непокрытыми головами. У одного был перевязан лоб, у другого перемотана шея.
Руки их были заложены за спину, и, шагая, они мешали друг другу, словно их
связывала веревка.
прикрывались пленными, управляли их нестройным движением. Кудрявцев издали
узнал Исмаила, его большую косматую голову. Это он держал белый флаг,
покачивал им в сыром воздухе. Среди пленных, по мере того как они
приближались, среди их серых размытых лиц одно показалось Кудрявцеву
знакомым. Он напряженно, остро всматривался, упирая в подоконник цевье
автомата.
вытянутыми шеями напоминала бурлаков, которые впряглись в ремни и тянули по
перекатам и мелям непомерный груз. Среди бурлаков, упиравшихся в землю
ногами, Кудрявцев узнал комбрига. Не того, чисто выбритого и румяного, с
маленькими дерзкими усиками над розовой губой, когда утром вышел из кунга и,
сладко потягиваясь, пошевеливал упитанными плечами, из-за которых сочно
блеснуло овальное зеркало. Комбриг был в растерзанном комбинезоне, без
шапки, его темные усики казались грязными мазками копоти, одутловатое лицо
было обведено снизу неопрятной щетиной. Даже издали было видно, что это лицо
несимметрично. Одна половина распухла, и под узким, заплывшим глазом чернел
синяк. Комбриг шел покачиваясь, и его тело, еще недавно холеное, тяготевшее
к удобствам и наслаждениям, к вкусной еде и женщинам, источавшее здоровье и
запах дорогого одеколона, теперь страдало при каждом шаге, и он совершал над
собой усилие.
вышли и схоронились за спинами пленных. А те, построенные лицом к дому,
Посняков Андрей
Прозоров Александр
Распопов Дмитрий
Василенко Иван
Херберт Фрэнк
Маркелов Олег