начинала разверзаться дыра, черная бесконечность;
страшась безумия, он выныривал обратно из бездны. Испуганный, потрясенный,
сидел у слухового окна, хватаясь за деревянные переборки.
его испуганное сердце. Его маленькие детские саночки, в которые впрягалась
мать и радостно, мелькая валенками, везла его среди пушистого снега, и
убитый "профессор", в котором среди тазовых костей застряла его пуля. Как
связан он, сидящий на чердаке, с женщиной по имени Анна, притихшей где-то
внизу, в холодной квартире, глядящей, как и он, на туманные звезды.
свой думающий разум среди созвездий, словно прижимался лбом к замороженному
стеклу. И образы, которые возникали в сознании, оказывались размещенными
среди звезд.
старика, с морщинистым черным лицом, словно в поры и складки въелась
угольная пыль, дым паровозов, креозот шпал. Сосед кашлял, болел, тоскливо
смотрел из-за забора желтыми белками, и лишь раз в году, в какой-то ему
одному ведомый день появлялся в парадной черной форме с серебряными
позументами, в фуражке с околышком, со множеством орденов и медалей на
разглаженном кителе.
Старик в своем мундире и орденах был помещен среди звезд.
по мокрому полю, по серебристой стерне, к весенней луже, голубевшей среди
неглубоких рытвин. Вдавливался, вминался в липкую землю, волочил за собой
одностволку, пока над глыбами пашни не заскользили темные точеные головки.
Он выцеливал их, волнуясь, задыхаясь. Нажал на спуск, и сквозь дым и грохот
выстрела взлетали шумные утки, а в мелкой луже, расплескивая ее синеву,
бился селезень, золотой и изумрудный.
перьями занимал собой половину неба, был осыпан звездами.
Черно-серебряную, в листьях и цветах крышку, серебряную цепь, рубчатый по -
хрустывающий завод. Когда он болел и страдал, мать давала ему часы поиграть.
Открывала крышку, и там на фарфоровом циферблате начинала бежать хрупкая,
темная, как ресничка, стрелка, в сердцевине часов что-то легонько шуршало.
на цепи прямо из звезд, заслоняли собой созвездия.
ним кто-то неведомый, показывающий то селезня, то старика, то часы, извлекая
их из огромного таинственного сундука, наполненного туманами и мерцаниями.
другим, жившим прежде. И теперь ему дано пережить чужие, случившиеся с
кем-то иным состояния. Он вдруг представил, что в беспредельности, на другой
оконечности Вселенной, среди иных миров, на безвестной планете кто-то такой
же, как и он, сидит у слухового окна, смотрит на звезды, а на площади в
темноте лежат обломки машин и танков.
кружилась голова. И в этом головокружении, как в огромной мягкой воронке,
вот-вот должна была исчезнуть мерцающая завеса и открыться устройство
Вселенной, единая, ее наполняющая истина.
скрывала недоступную истину. В непонимании ему предстояло пребывать до конца
своих дней. Воевать, стрелять, убивать, убегать от настигающих очередей,
накрывать простыней убитых товарищей. Так и не узнать, для чего дана ему
жизнь, в которую его выманили из небытия, наделили телом, зрением, мыслью.
Кто тот, что пользуется его бытием, скрываясь в воронках и спиралях
галактик, до времени, пока он не рас-сыплется в пыль.
на лестницу. Медленно, нащупывая ступейи, спустился вниз. Дверь квартиры
отворилась, и женщина, едва белея, стала на пороге. Он обнаружил ее
появление не слухом, не зрением, а щеками и лбом, как излучение тепла.
что она его ждет в холодной квартире.
почувствовал ее мягкое плечо.
льдистой тьмой зеркала. Оставил за дверью каменную промозглую лестницу,
дремлющих солдат, убитого Филю, всю заснеженную, в обломках и воронках,
площадь.
несколько несмелых шагов, он прошел в комнату. Увидел расплывчатые очертания
кровати, полки с книгами, какой-то стеклянный мерцающий на полу предмет,
погашенную колкую люстру, под люстрой стол и на возвышении на табуретке или
тумбочке -- елку, слишком пирамидальную и густую, чтобы быть настоящей.
Сквозь ее искусственные ветви тонко струился ночной золотой дождь.
тяжелые пятерни зачернели, как каменные, на светлой матерчатой скатерти.
замерзать начал. Пришлось его в шаль завернуть.
замерзающем, спасаемом ею цветке открылось ее одиночество и что-то еще,
печальное и нежное, витавшее в сумерках комнаты над елкой, над застеленной
покрывалом кроватью.
пахнула воздухом и опять задела чем-то теплым и мягким. На кухне раздавались
ее шаги, позвякивания. Оттуда просочился легчайший, едва различимый свет.
Стал приближаться, усиливаться.
розово-прозрачной ладонью, озаренная золотой свечой, круглолицая, с голубым
блеском глаз, с расчесанными на прямой пробор волосами. Он изумился ее
преображению -- ее силе, красоте, белизне открытой шеи, выпуклости дышащих
губ.
внезапного света, он смотрел на желтоватый полупрозрачный огарок, отекающий
жидкой капелью, на беспокойно колеблемый язычок огня.
ладони на стол. Кудрявцев сравнивал ее большие мягкие белые руки со своими,
черными, стесанными о броню, о камень, о спусковой крючок. Не убирал их, а
словно оцепенел. Ждал ее следующих повелений.
золотой паутинкой. Среди хлопушек, флажков и шаров разглядел стеклянную
рыбку, слабо дрожащую на нитке, отразившую свечу.
расчесанных на две стороны светлых волос, округлая дышащая шея
гипнотизировали его, погружали в созерцание. Его остановившиеся зрачки не
мигая смотрели на пламя. Свеча распускала мягкий шар света и множество
тонких лучиков, уходящих в самые дальние углы. Ему казалось, они медленно
поднимаются, окруженные пушистым лучистым светом, и их уносит высокий ветер.
окруженное стеклянным сиянием. Катится, плывет над бурьяном, над старым
забором, над коньком ветхой крыши. И в самом центре летучего семени, в
темной сердцевинке, сидят они. Между ними свеча. Их руки, не касаясь, лежат
на матерчатой скатерти.
в ссадинах и мозолях пальцы скрылись под ее белой ладонью. Он боялся
пошевельнуться, чтобы все не исчезло, не погасло, а продолжал гореть,
отекать восковой огарок, мерцала на елке стеклянная рыбка, и ее теплая
большая ладонь прижимала к скатерти его грубые закоченелые пальцы.
его голову и прижала к себе. И он, сидя, обнял ее. Погрузил свое лицо, свои
закрытые глаза, свое дыхание в ее теплоту и мягкость. Сквозь закрытые веки
видел ее груди, тяжело склонившиеся к нему. Ее округлый, откликавшийся на
его поцелуи живот. Ее гладкие округлые бедра, по которым скользили его
ладони. Целуя ее, задыхаясь, прячась в ней, спасаясь от недавнего ужаса, от
предчувствия смерти, он погружался в нее, как в темный непроглядный лес, без
тропы, без птицы, непроходимый для Преследователей. Как в темную, без
берегов, без огней и без лодок реку, которая подхватит его и унесет прочь от
этой площади, от оставленного в прихожей автомата, от замерзшего, колом
стоящего на снегу бушлата -- по темной могучей воде, туда, где никто его не
отыщет.
отвернула, отдернула покрывало, открыв белизну постели:
стать ею, перелиться в нее. Перенести в нее свое существование. Она казалась
ему огромной, больше земли и неба, заслоняла его со всех сторон, делала его
невидимкой, брала обратно его жизнь, которой когда-то его наделила.
Быков Василий
Березин Федор
Березин Федор
Самойлова Елена
Махров Алексей
Сертаков Виталий