испортилась зажигалка, и долго щелкал ею, поглядывая по сторонам. С
конспирацией этой идиотской совсем к черту помешаешься, а не принимать мер
предосторожности тоже нельзя. Хотя всего ведь и не предусмотришь - любого
выходящего отсюда можно в принципе сфотографировать с помощью телеобъектива
хотя бы вон из того дома напротив...
соглядатаев; об опасности подумалось скорее машинально, в силу привычки.
Странное дело - за то недолгое время, что он пробыл в консульстве, все
здешнее как бы отдалилось от него, уменьшилось в масштабе, словно он смотрел
теперь в перевернутый бинокль. Все то же самое, но уже мелкое, удаленное...
Вообще же разобраться в ощущениях было трудно, слишком их оказалось много. А
если попытаться выделить что-то главное - главным было, пожалуй, ощущение
какой-то новизны... или чего-то, может быть, не такого уж нового, но, во
всяком случае, давно им не испытанного. Чего-то почти забытого...
чужбине, от взаимопонимания отвыкаешь очень скоро. И дело вовсе не в том,
что нет приятелей. Приятелей можно найти где угодно и сколько угодно.
Друзья, конечно, дело другое, но ведь встретить настоящего друга не так-то
просто и у себя дома. Здесь и подавно. Тот же Филипп - казалось бы, друг, во
всяком случае в общепринятом смысле; но полного взаимопонимания между ними
никогда не было и быть не может. К друзьям можно причислить Надежду
Аркадьевну, однако и с ней они на очень многое смотрят совершенно
по-разному...
и двух часов; но это первый за многие годы встреченный им человек, с которым
они говорили действительно на одном языке. Им вовсе не обязательно быть
единомышленниками, не обязательно во всем соглашаться, с таким человеком
можно и спорить; но они всегда друг друга поймут, вот что важно! Они могут
по-разному отвечать на тот или иной вопрос, но подойдут-то к нему с общих
позиций, одинаково понимая его суть и оценивая его значение. Короче говоря,
они просто люди одного мира.
занимал: почему мы не можем адаптироваться там, где так легко адаптируются
другие? Дело не в разности культур, традиций и тому подобного. Конечно,
испанцу или французу проще освоиться в стране романской культуры, чем,
скажем, славянину; но ведь здесь так же быстро осваиваются и выходцы с
Ближнего Востока. Почему коммерсант из Бейрута чувствует себя в
Буэнос-Айресе как дома, хотя его предки со времен крестовых походов
воспитывались в презрении к "гяурским собакам", - а наш интеллигент, с
детства зачитывавшийся Гюго и Сервантесом, постоянно ощущает вокруг себя
словно какой-то вакуум?
- политические, моральные, какие угодно. Сводить все к политическим - тоже
упрощение; социальный строй, при котором жили до революции русские
эмигранты, не так уж отличался от того, при котором они живут здесь. Но и
этого фактора не сбросишь со счетов, - между советскими гражданами и бывшими
"белыми" полного взаимопонимания что-то не наблюдается...
словно почувствовал наконец себя в каком-то своем, привычном и родном мире.
И это открытие - хотя оно пока и не сулило никаких конкретных перемен в его
жизни - странным образом изменило вдруг для него все его восприятие
окружающего.
визите в консульство, он вышел из метро на станции "Кальяо". Этот
буржуазный, респектабельный район, застроенный в стиле конца века и хорошо
озелененный, напоминающий чем-то некоторые кварталы Парижа, вылощенной своей
ухоженностью обычно вызывал у Полунина какое-то подспудное, неподвластное
рассудку осуждение. Рассудок-то понимал, что глупо винить страну за
счастливое сочетание геополитических факторов, удержавших ее в стороне от
двух мировых побоищ; но чувство восставало при мысли, что все те страшные
годы - и в сорок первом, и в сорок втором, и в сорок третьем - здесь так же
пеклись о своем комфорте, занимались коммерцией и любовью, наживали и
проматывали деньги, сочиняли эпигонские стихи и по воскресеньям ездили в
Палермо играть в теннис. А корреспонденции из-под Сталинграда и Курска
прочитывались за утренним кофе ничуть не более заинтересованно, чем биржевой
бюллетень или рецензия на премьеру в театре "Майпо"...
вымытому мылом и щетками мозаичному тротуару, поглядывал на дубовые двери
подъездов с протертым замшей зеркальным стеклом за кованым узором решеток и
ярко надраенными бронзовыми ручками, на все эти выставленные напоказ
атрибуты самодовольного благополучия, сытой, покойной и бесконечно чужой
жизни, - и не ощущал ничего, кроме растущего чувства отчужденности. Что ему
до этого буржуазного Буэнос-Айреса? Он и в самом деле человек другого мира,
и ничто не связывает его с этим городом... кроме временных обстоятельств.
вопрос тактично обошел молчанием. "Решили, значит, посмотреть Южную Америку"
- и ни слова больше, будто и говорить тут не о чем. Ждал, возможно, что сам
расскажет? А он в ответ пробурчал нечто невразумительное - так, мол,
получилось...
демобилизуйся он сразу после войны, как и рассчитывал, все было бы иначе;
худо-бедно, но ведь возвращались же люди и тогда... Его, однако, не
демобилизовали, - начали со старших возрастов, стали увольнять в запас
семейных, а у него в солдатской книжке стояло: "холост, близких
родственников нет". Двадцать четыре года к тому же, идеальный возраст для
солдата, да и послужной список был неплох - медаль Сопротивления, "Военный
крест", нашивки...
пойти с Филиппом на вербовочный пункт. Не учел того, что уставшие от войны
французы отнюдь не склонны будут разделять мечты де Голля о возвращении
Франции в разряд великих держав и предпочтут мирный труд проблематичной
чести служить под знаменами Четвертой республики; не учел того, что -
вследствие этого - новая французская армия будет остро нуждаться в имеющих
боевой опыт кадрах; и уж никак не мог он предвидеть тех событий, которые
вскоре после окончания второй мировой войны разыграются в далеком Индокитае.
непосредственным образом. В августе, как только капитулировала Япония, в
Ханое вспыхнуло восстание. Хотя Франция и признала Вьетнам независимым
государством, ее руководители явно не склонны были примириться с потерей
бывшей колонии. До начала открытых военных действий оставалось еще больше
года, но подготовка к ним уже шла.
демобилизоваться в начале сорок шестого. Уезжая, он пообещал принять меры,
похлопотать, но главным козырем - национальностью мнимого Мишеля Баруа -
ходить было уже опасно: липовые документы могли сойти во время войны, когда
в армию брали, как в Иностранный легион, любого желающего и практически без
проверки. Чиновники мирного времени наверняка отнеслись бы к открывшемуся
подлогу куда серьезнее. Словом, пришлось служить дальше, продолжая тянуть
лямку в осточертевших уже казармах Рейнской оккупационной армии.
начиналась "Холодная война", Черчилль выступил в Фултоне со своей знаменитой
речью. В общем-то, наверное, можно отчасти и понять тех товарищей на рю
Гренель*, куда он наконец явился, получив отпуск в Париж, - эдакий кондотьер
в мундире американского образца, с французскими боевыми наградами и
фальшивыми документами в кармане. Но, с другой стороны, и им следовало бы
постараться понять его. Как бы фантастично ни выглядела его история, он
рассказал ее подробно и откровенно, ничего не скрывая - ни фактов, ни
мотивов. Мотивы, как скоро выяснилось, никого не интересовали, а факты
выглядели подозрительно, особенно факт пребывания в плену. Что поделаешь, в
сорок седьмом году на любую подобную биографию неизбежно накладывались
обстоятельства, ни в малейшей степени не зависевшие ни от него самого, ни от
тех людей, с которыми ему тогда пришлось иметь дело...
безоговорочного и огульного осуждения тех, кто, как выразился один из его
собеседников, "отсиживались в плену", - разум противился этому чудовищному
отождествлению всякого военнопленного с изменником Разумеется, были и
изменники, были и сдавшиеся добровольно, - но такие, кстати сказать, в
лагерях не задерживались, они довольно скоро уходили оттуда в разведшколы, в
"национальные легионы", в РОА. А те, для кого воинская присяга не была
пустым словом, оставались умирать несломленными. И согласиться - хотя бы
молчаливо - с тем, как судил о них его собеседник, значило бы для Полунина
предать мертвых, самому стать предателем.
нечего было и думать прийти сюда еще раз; он просто не мог бы заставить себя
снова слушать эти разговоры об "отсидевшихся", отвечать на вежливые
расспросы - когда, почему, при каких обстоятельствах...
показался мерзким: инфляция, черный рынок, разряженные по новой заокеанской
моде профитеры* в широченных пиджаках с вислыми плечами, в коротковатых
брючатах и туфлях на белом каучуке в два пальца толщиной... Неужто ради этой
мрази горели танки на кольмарских холмах, гибли в ночных перестрелках парни
из "Дюгеклена"? Полунин за неделю пропил отпускные, подрался в последний
вечер с какими-то подонками в заведении на пляс Пигаль и вернулся в Германию
с пустыми карманами и подбитым глазом. И совершенно не представляя себе -
как жить дальше.
Лукин Евгений
Контровский Владимир
Прозоров Александр
Куликов Роман
Херберт Фрэнк
Каменистый Артем