Чтение 8–й страницы книги ~Слой~

полководцем. Поднимаю солдат в атаку, красиво погибаю, потом выбираю себе
памятник посолиднее... Это просто такая разгрузка, ее не надо стесняться.
- Значит, все - бред, - монотонно произнес Петр. - Все, что удается
выцарапать из памяти, - обычные глюки. Толстый такой слой глюков, а под
ним - дырка.
- Не дырка, мой дорогой, а настоящая жизнь, - сказал Валентин Матвеевич,
выбивая из пачки еще одну сигарету.
- С дачей, с качелями, с сыном-приборостроителем... Все чужое, все не мое.
- А то, про войну, - ваше? Про какого-то сотника - ваше? Ну-ка, назовите
мне прицельную дальность автомата Калашникова. А вес пули?
- Девять граммов, - неуверенно ответил Петр.
- "Девять граммов", - передразнил доктор. - Это, милый мой, из песни. А
песню писали, уж конечно, не про автомат. Ну, а люди какие-нибудь из той
жизни? Живые люди, а?
- Морозова, Панкрашин, - не задумываясь, назвал Петр.
Валентин Матвеевич осекся и сразу поскучнел.
- А эти откуда?
- Из жизни. Вернее, не знаю. Просто помню фамилии.
- Та-ак. А еще?
- Нуркин, Батуганин, - безо всякого напряжения выудил Петр.
- Может, это из вашего фильма персонажи? Хотя... Батуганин... что-то мне
тоже... Постойте! Это же банкир, которого на прошлой неделе убили, -
обрадовался Валентин Матвеевич и, шутливо погрозив пальцем, сказал: -
Признаюсь, сперва озадачили. Ну теперь-то ясно. Увидели по телевизору и
вплели в свои мнимые воспоминания. Сколько раз санитарам говорил, чтоб
никаких криминальных репортажей, ничего такого! Кем же он У вас числился,
несчастный банкир Батуганин? Постарайтесь вспомнить, это может быть важным.
Петр и так старался - не для доктора, для себя.
- Предателем, - только и сказал он.
- Естественно, - неожиданно возбудился Валентин Матвеевич. Кажется, в его
мозгу постепенно проклевывалась будущая диссертация. - Если убит - значит,
враг. Ведь хорошего человека убить нельзя, это несправедливо, правда?
Узнали о чьей-то смерти, а подсознание тут же определило жертву в
предатели - задним числом, как говорится.
Оно, подсознание, продолжает вас оберегать от всяких непонятных и жестоких
вещей нашего мира. Детское восприятие, немного упрощенное. Все стремитесь
объяснить, всему найти причину. Ну, еще? Еще кто-нибудь.
- Кочергин.
- Так-так. Что у нас с Кочергиным?
- Он из того же списка.
- Гм, из списка... Из какого?
- Из черного, - вздохнув, сказал Петр. - Помню длинный столбец фамилий, а
сверху: "черный список но". "Но", и все. Бессмыслица какая-то.
Будто не успели дописать.
- "Но"? Н-да... А какими буквами - маленькими или большими?
- Большими.
- Значит, не "но", а "Н.О.". Другое дело. Это же и есть ваше Народное
Ополчение.
- Ополчение?.. Народное Ополчение?.. Да! Народное Ополчение!! - выпалил
Петр. - А я сотник! Я вспомнил! Сотник, Валентин Матвеич! Я сотник! Я все
вспомнил!!
В нем словно прорвало какую-то мембрану - за буковками "НО" повалил целый
водопад образов, настолько зримых и осязаемых, что сомневаться в их
реальности не приходилось.
Улица где-то в центре, в районе Кузнецкого Моста. Горящий дом. Из окна с
диким криком выпрыгивает снайпер. Катается по асфальту - без толку, напалм
не гаснет. Стрелок поднимает винтовку, но Петр жестом показывает:
отставить. Эта гнида должна умереть медленно. Дальше - тихо, почти
ползком. Группу в подъезд, проверить этажи. Вторую группу - во двор. Кто
местный? Пойдешь старшим. Смотреть растяжки! Кто с "мухой"?
Бегом сюда. Вон по тому чердаку. Да пригнись ты! И пакет не трогай. Что
там за пакет? Не трогать!!
Поздно. Сверток ослепительно вспыхивает, и квартал застилает черным
непроницаемым туманом. Проходит минута, другая, но мгла не рассеивается.
Поздно...
- Я вспомнил...
- Это уже было. Взрыв на Кузнецком - один из ваших любимых моментов. Раз
пять я эту историю слышал. Кстати, вы будете смеяться, но Кочергин... это
же я. Кочергин Валентин Матвеевич, честь имею, - кивнув, заявил доктор.
- Ну да. А я смотрю - знакомое в тебе что-то. По имени-отчеству не
приходилось, а рожу видел. Хоть бы бороду сбрил. Специально оставил? Я
раньше думал, ты здесь шестерка, а ты, оказывается, и есть главный.
По части общения с больными Валентин Матвеевич имел опыт обширный, но
относительно счастливый. На четвертый этаж, к буйным, он не заглядывал -
не его профиль. Что же касается обитателей общего отделения на втором
этаже, то это были люди по большей части спокойные, погруженные в себя.
Иногда попадались балагуры вроде Зайнуллина, рассказывали всякую дрянь про
вырванные ноздри и снятую кожу, но это так, говорильня.
Одним словом, к активным действиям Валентин Матвеевич был не готов. Не
сразу сообразил. Не сразу решился. А пока соображал и решался,
запамятовал, где же эта чертова кнопка тревоги. Не сразу нашел. А пока
дотягивался...
Петр фильмов не любил, поэтому ударил неэффектно - без длинного замаха,
без нравоучительных предисловий, без крика "кия". Просто воткнул пальцы в
кадык и, убедившись, что доктор потерял голос, двинул ногой в солнечное
сплетение. Кочергин вместе с креслом перевернулся на спину, при этом его
голова громко стукнулась о пол. Петр проверил - дышит. Обшарив его
карманы, он нащупал увесистую связку ключей и запер кабинет изнутри. Потом
взял со стола полупустой графин и, шумно глотнув, вылил остальное
Кочергину на лицо.
- Помогите, - смешно просипел доктор. Он попробовал крикнуть, но
мучительно закашлялся и сплюнул на голубой линолеум что-то розовое.
- Разговор есть, - деловито сообщил Петр. - Жизни тебе не обещаю, слишком
много за тобой всего накопилось, но смерть - она ведь разная бывает.
Выбирай.
- Что?.. О чем вы?
- Все о том же. Мне бы найти кой-кого. Нуркина.
Петр сделал паузу. Валентин Матвеевич трясся, как заяц, но на фамилию
своего шефа не реагировал.
- Боишься, но не дрищешь, - заметил Петр. - Молодец, Кочергин. Посмотрим,
сколько ты продержишься. Гориллы твои не явились, значит, кнопочку ты
потрогать не успел. Так? Значит, время есть.
Он вернул доктора в исходное положение и, сняв с него узкий брючный
ремень, связал руки за спиной. Оценивая качество узла, отошел назад и
хватил согнутым локтем по ключице. Кочергин замычал от боли и снова
кашлянул - кровяная слюна долетела до самой занавески.
- Адрес Нуркина, - потребовал Петр.
- Отпустите!.. Что угодно... Немедленная выписка или диагноз. Любой. Какой
хотите.
- Хочу адрес.
- Кого?
- Нуркина, мой дорогой, Нуркина.
- Не знаю такого, - взмолился Валентин Матвеевич. - Ну не знаю я!!
Петр мельком осмотрел кабинет - самым стоящим была пепельница. "Тупым
тяжелым предметом". Да, это про нее, про пепельницу. Чугунная, грамм на
семьсот. Либо в висок, либо по темени. Как получится.
- Еще одна попытка, - сказал он, хватая Кочергина за волосы.
- Вы же здоровы! - неожиданно прошептал доктор. - Дьявол, вы ведь
действительно здоровы! А я-то... - Он так удивился, что даже перестал
бояться. - Я не мог понять... А вы ведь здоровы!
Получилось в висок. Нормально.
Петр торопливо опрокинул кресло, не давая крови измазать костюм. Кочергин
был повыше, но размер примерно тот же. Переступая через труп, Петр
развязал ему руки и раздел до белья. В оклеенном календарями шкафу нашлась
вешалка. Доктора он уложил на дно; попинал ногой, чтоб не вываливался, и
прикрыл створки. Так хорошо.
Ах, черт, кровь на полу! Вряд ли сюда войдут, но если вдруг...
Пришлось открыть шкаф, выволочь Кочергина наружу и снять с него трусы с
майкой. Пятно все же осталось, но бледное, почти незаметное. Петр задернул
занавески - теперь точно не видно.
Немного отдышавшись, он перебрал трофеи: мелкая пластмассовая расческа,
пятьдесят рублей одной бумажкой, полпачки "Пегаса", спички, носовой
платок. Поплевав, вытер о него ладони и забросил туда же, в гардероб.
Осмотрел свой халат, тапки. Нигде не испачкался. Молодец.
Жалко, что Кочергин не раскололся. "Череп раскололся, а сам он - нет", -
скаламбурил Петр.
Он присел и посмотрел в замочную скважину - часть стены, кусок фикуса.
Людей нет и до обеда не будет. А что будет после, ему все равно. Что бы ни
случилось, это будет уже без него. Он вставил ключ и осторожно повернул.
Твой выход, сотник.

Глава 4

- Умоляю, умоляю, умоляю... - зачастила женщина.
Ах, как люди умеют надеяться, как умеют себя успокаивать - в тот момент,
когда нужно вцепляться, вгрызаться, когда нужно просто выживать. Но это
приходит потом, после сто первого облома, а пока человечек валяется на
пузе, мешает слезы с соплями и надеется, надеется, дурашка, что это все не