Чтение 8–й страницы книги ~Форпост~

навозной кучи.

- Эк куда меня занесло! - крякнул он. - И не мудрено. Хуже нет: водку
мешать с горячим. Пшено-то ведь - чистый огонь...

Ночь была темная, так что он едва разглядел свою хату. Он побрел к ней,
но очень медленно, словно колеблясь, и даже с минуту посидел на пороге,
опустив на руки отяжелевшую голову. Но дождь становился все назойливее, и
Слимак отважился войти.

В сенях он снова постоял, послушал, как храпит Магда. Потом осторожно
отворил дверь в горницу, но дверь не просто заскрипела, а, казалось ему,
заревела, как корова. Сразу его обдало жаркой духотой, от которой еще больше
захотелось спать, и он решил - будь что будет - добраться до постели.

В первой горнице на лавке у окна дышал Стасек, но в боковушке было
тихо. Слимак понял, что жена не спит, и ощупью стал пробираться к кровати.

- Подвинься-ка, Ягна, - сказал он, силясь говорить сурово, хотя сам
замирал от страха.

Молчание.

- Да ну... подвинься малость...

- Пошел вон, пьяница, пока я добром говорю!..

- А куда я пойду?

- В хлев иди или на навозную кучу, там тебе место! - сердито ответила
жена. - Хозяином тебе захотелось быть, вот и хозяйствуй, а от меня уходи
прочь, пропойца!.. Кнутом вздумал мне угрожать; погоди, я тебе это
попомню...

- Эх, да что зря болтать, раз ничего с тобой не сделалось, - прервал ее
муж.

- Ничего не сделалось? А кто уперся и надумал платить за корову
тридцать пять рублей да еще рубль за повод, когда сам Гроховский вот-вот
отдал бы за тридцать?.. Я насилу вымолила у него, чтобы взял тридцать три...
Видать, три рубля для тебя ничего не стоят?

Но Слимак ее не слушал. В отчаянии он схватился за голову, хоть в
боковушке было темно, и попятился назад, в горницу, где спал Стасек. Там он
бросился на лавку и нечаянно придавил мальчику ноги.

- Это вы, тятя? - проснувшись, спросил Стасек. - Да, я.

- А что вы тут делаете?

- Так, просто присел; что-то меня мутит.

Мальчик поднялся и обнял его за шею.

- Хорошо, что вы тут, - сказал он, - а то по мне все ходили эти немцы.

- Какие немцы?

- Да те двое, что были в поле: старик и бородатый. Ничего не говорят,
чего им надо, а сами все топчут меня, топчут.

- Спи, сынок, нет тут никаких немцев.

Стасек еще крепче прижался к отцу, но Слимака совсем разморило, до того
ему хотелось спать, и они оба повалились на лавку; однако вскоре мальчик
снова заговорил:

- Тятя, а правда, - спросил он вполголоса, - правда, что вода видит?

- Что ей видеть?

- Все, все... Небо, наши холмы и вас тоже она видела, когда вы шли за
бороной.

- Спи, сынок, а то ты невесть какую несуразицу понес, - успокаивал его
Слимак.

- Видит, видит, тятя, я знаю, - прошептал мальчик и уснул.

В хате было очень жарко; Слимак, вконец разомлев, поплелся во двор и, с
трудом передвигая неповиновавшиеся ноги, добрался до риги. У входа он едва
не наступил на Гроховского, затем после нескольких неудачных попыток
наткнулся на скирду соломы и весь зарылся в ней, так что не видно было даже
сапог.

- А корову-то я купил, все-таки купил, - буркнул он, засыпая.

"IV"

На другой день Слимака разбудил окрик жены:

- Долго ты еще будешь валяться?

- А что? - спросил он из-под соломы.

- Пора в имение идти.

- Звали меня?

- Чего тебя звать? Сам должен идти насчет аренды.

Мужик заохал, но поднялся и вышел на гумно. Вид у него был
сконфуженный, лицо отекло, в волосах торчала солома.

- Ого! На что стал похож, - брюзжала жена. - Зипун мокрый, весь
замызгался, сапожищи небось всю ночь не снимал, а теперь смотрит на людей,
как разбойник какой. Пугалом в конопле тебе стоять, а не с паном толковать.
Обрядись хоть, - куда ты такой пойдешь?

Не сказав больше ни слова, она опять пошла к коровам в закут, а у
Слимака от сердца отлегло, что на том все и кончилось. Он-то думал, что она
полдня будет его теперь пилить.

Он вышел во двор. Солнце уже высоко поднялось, и земля успела обсохнуть
после ночного дождя. Подул ветерок и принес из оврагов птичий щебет и
какой-то запах, влажный и веселый. За ночь зазеленели поля, на деревьях
распустились листочки, небо синело, словно вымытое, и мужику показалось, что
даже хата его побелела.

- Ох, и хорош денек! - пробормотал он, ощущая прилив бодрости, и пошел
в горницу одеваться.

Вытряхнув из волос солому, он надел чистую рубашку и новые сапоги. Но,
на его вкус, они недостаточно лоснились; он взял кусок сала и смазал им
сперва волосы, а затем сапоги - от голенищ до каблуков. Наконец, подошел к
зеркалу и, взглянув сначала на ноги, а потом на свое отражение, ухмыльнулся
от удовольствия, такое яркое сияние исходило от его головы и сапог. К тому
же что-то нашептывало ему, что при виде столь великолепно напомаженного
мужика пан не устоит и отдаст ему луг в аренду.

В эту минуту вошла жена и, окинув его презрительным взглядом, сказала:

- Ты чего вымазался? Салом от тебя разит - не продохнешь. Что бы тебе
умыться да волосы причесать?

Признав справедливость ее замечания, Слимак достал из-за зеркальца
частый гребень и до тех пор расчесывал и приглаживал волосы, пока они не
заблестели, как стеклышко. Потом взял мыло и умылся с таким усердием, что от
жирных пальцев на шее остались темные полосы.

- А где Гроховский? - уже смелее спросил он жену, повеселев от холодной
воды.

- Ушел.

- А деньги как же?

- Я заплатила. Только он не захотел брать тридцать три рубля, а взял
тридцать два: раз, говорит, Иисус Христос прожил тридцать три года на свете,
не годится брать столько же за корову.

- Это правильно, - подтвердил Слимак, надеясь теологической эрудицией
снискать расположение жены.

Но она повернулась к печке, вытащила горшок ячневой похлебки на молоке
и, небрежно сунув его мужу, проговорила:

- Ну, ну... Ты не болтай, перекуси да ступай в имение. И поторгуйся с
паном, вроде как вчера со старостой, я тебе скажу спасибо!.. - прибавила она
насмешливо.

Мужик, присмирев, молча принялся за еду, а жена тем временем достала из
сундука деньги.

- На вот десять рублей, - сказала она. - Отдай их пану в задаток, а
остальные снесешь завтра. Ты, главное, слушай: как только скажет пан,
сколько за луг, сейчас же целуй ему руку, кланяйся в ноги и проси, чтобы он
хоть рублика три уступил. Не скинет три рубля, выторгуй рубль, но до тех пор
кланяйся и ему и пани, пока сколько-нибудь не уступят. Ну что, будешь
помнить?

- Чего тут не помнить? - ответил мужик.

Он сразу перестал есть и ложкой легонько отстукивал такт, видимо,
повторяя про себя наставления жены.

- Ты много не раздумывай, а надевай зипун, - снова заговорила жена, -
да ребят прихвати с собой.

- Их-то для чего?

- Для того, чтобы просили с тобой вместе, и еще для того, чтобы Ендрек
мне рассказал, как ты там торговался. Теперь понял, для чего?

- Холера с этими бабами! - буркнул Слимак, видя, что жена уже все
заранее обдумала, а про себя добавил: "Вот чертова баба, как она все смекнет
да распорядится! Сразу видно, что отец ее служил экономом".

С большим трудом влез он в новенький зипун, расшитый вдоль карманов и
по воротнику разноцветными шнурками, и подпоясался великолепным кожаным
ремнем, шириной без малого в две ладони. Потом завязал в тряпицу десять
рублей и спрятал за пазуху. Мальчики давно уже были готовы, и все втроем они
направились в имение прямо по большаку.

Не успели они уйти, как Слимаковой стало не по себе; она выбежала за
ворота - поглядеть им вслед.

Посредине дороги, засунув руки в карманы и задрав голову кверху, шел ее
муж; чуть позади, слева от него - Стасек, а справа - Ендрек. Потом ей
показалось, будто Ендрек стукнул по голове Стасека, вследствие чего очутился
по левую руку отца, а Стасек по правую. А затем все как-то смешалось... Как
будто Слимак дал подзатыльник Ендреку, после чего Стасек снова очутился
слева от отца, да и Ендрек тоже шел слева, но уже по краю канавы и оттуда
грозил кулаком младшему брату.

- Вишь, какую забаву нашли, - усмехнулась женщина и вернулась домой
стряпать обед.

Пустив в ход кулаки, Слимак уладил возникшие между сыновьями
недоразумения и сперва замурлыкал себе под нос, а потом запел вполголоса:

При дворе не сыщешь