блуждающая память водила ею потом по лицу Альбертины и помещала то здесь, то
там.
поездке в Кемперле, в Понтавен и в Венецию, и точно так же, несмотря на
разочарование, постигшее меня, едва я обнаружил, что мадмуазель Симоне очень
мало отличается от других девушек, я утешал себя, что, по крайней мере, -
пусть сама Альбертина не оправдала моих надежд, - благодаря ей я могу свести
знакомство с ее подружками из стайки.
много времени, до моего тоже, и потому я счел за благо не стараться
попасться ей на глаза, а ждать случая. Но у меня возникли большие опасения,
что даже при ежедневных встречах она будет отделываться ответом на мой
поклон издали, и тогда этот случай, хотя бы он и представлялся мне каждый
день, ничего мне не даст.
девушка в шапочке и с муфтой, до такой степени непохожая на ту, которую я
видел у Эльстира, что казалось просто немыслимым признать ее за одно и то же
лицо; все-таки мне это удалось, но в первую секунду я растерялся, и эта моя
растерянность, должно быть, не укрылась от взгляда Альбертины. Я вспомнил ее
"хорошие манеры", которыми она меня так поразила у Эльстира, и поэтому
сейчас меня особенно удивили грубый ее тон и замашки стайки. Да и висок уже
не являлся центром внимания и не ручался за то, что это Альбертина, - то ли
потому, что я смотрел на нее с другой стороны, то ли потому, что его
прикрывала шапочка, то ли потому, что он не всегда был багров. "Ну и погода!
- сказала она. - Нескончаемое бальбекское лето - все это одни разговоры. Вы
здесь ничем не занимаетесь? Вас не видно ни на гольфе, ни на вечерах в
казино; и верхом вы не ездите. Скучища смертная! Вы не находите, что можно
одуреть, если проводить все время на пляже? Я вижу, вы любите греться на
солнышке. Но ведь времени-то у вас свободного много. У нас с вами вкусы
разные - я обожаю все виды спорта! Вы не были на соньских скачках? Мы туда
ездили на траме. Вам бы поездка на таком драндулете удовольствия не
доставила, в этом я не сомневаюсь! Мы тряслись два часа! За это время я бы
на своем вело три раза туда и обратно скатала". Когда Сен-Лу называл местный
поезд "кривулей" за то, что он все время извивался, то меня восхищала
естественность, с какой он произносил это слово, от легкости же, с какой
Альбертина выговаривала "трам" и "драндулет", я робел. Она была мастерицей
по части подобного рода наименований, и я боялся, как бы она не заметила,
что я - то по этой части слаб, и не стала меня презирать. А ведь я еще
понятия не имел о том, каким богатством синонимов располагает стайка для
наименования этой железной дороги. Когда Альбертина с кем-нибудь беседовала,
то голова у нее оставалась неподвижной, ноздри же раздувались, а губы она
только чуть вытягивала. Вот почему она говорила медленно и в нос, и
произношение это, быть может, частично перешло к ней по наследству от ее
предков-провинциалов, отчасти объяснялось ребяческой игрой под английскую
флегму, отчасти - влиянием уроков учительницы-иностранки и, наконец,
насморком. Эта особенность в произношении, которая, однако, пропадала, как
только Альбертина сближалась с человеком и к ней возвращалась ее детская
непринужденность, могла оттолкнуть от нее. Но она была своеобразна и этим
пленяла меня. Если я несколько дней подряд не встречался с Альбертиной, я,
волнуясь, повторял: "Вас совсем не видно на гольфе", - с тем же носовым
произношением с каким она тогда проговорила эти слова, держась прямо и не
двигая головой. И в такие минуты мне казалось, что нет на свете никого
прелестнее ее.
которых усеивают набережную, одну из тех пар, которым нужны эти встречи,
только чтобы обменяться двумя-тремя словами, и которые потом расходятся в
разные стороны и идут гулять дальше. Я воспользовался этой остановкой, чтобы
посмотреть и установить окончательно, где же все-таки находится родинка. И
вот, подобно фразе из сонаты Вентейля, которая привела меня в восторг и
которая по воле моего воспоминания скиталась между анданте и финалом до тех
пор, пока однажды в моих руках не оказались ноты и я ее не нашел и не
закрепил для нее в моей памяти место в скерцо, родинка, представлявшаяся мне
то на щеке, то на подбородке, теперь навсегда остановилась на верхней губе,
под носом. Вот еще так же мы с удивлением обнаруживаем стихи, которые знаем
наизусть, в произведении, где мы никак не ожидали их отыскать.
многообразие своих форм роскошный ансамбль, какой представляло собою
красивое шествие девушек, и золотистых и розовых, обожженных солнцем и
ветром, подруги Альбертины, все до одной - с прелестными ножками, с гибким
станом, и вместе с тем такие разные, идя нам навстречу, построились в ряд
параллельно морю. Я попросил у Альбертины разрешения проводить ее. К
сожалению, она ограничилась тем, что в знак приветствия махнула им рукой.
"Ваши подружки будут недовольны, что вы не с ними", - в надежде, что мы
пройдемся вместе, заметил я.
держал ракетки. Это был игрок в баккара, чьи безумства возмущали судейшу. С
холодным, безучастным видом, который для него, должно быть, являлся знаком
наивысшей изысканности, он поздоровался с Альбертиной. "Вы с гольфа. Октав?
- спросила она. - Ну как дела, вы были в форме?" -. "А, надоело! Все время
мазал", - ответил он. "Андре была?" - "Да, у нее семьдесят семь". - "О, это
рекорд!" - "Вчера у меня было восемьдесят два". Молодой человек был сыном
очень богатого промышленника, которому предстояло играть довольно видную
роль в организации Всемирной выставки. Меня поразило в Октаве, как и в
других весьма немногочисленных приятелях девушек, вот что: знание всего,
относящегося к одежде, манере держаться, сигарам, английским напиткам,
лошадям, изученного ими до мельчайших подробностей, - так что рассуждали они
об этом с горделивой непогрешимостью, переходившей в немногословную
скромность ученого, - накапливалось у них обособленно, в отрыве от какой бы
то ни было духовной культуры. У этого молодого человека не могло быть
никаких колебаний насчет того, когда приличия позволяют надевать смокинг, а
когда - пижаму, но он понятия не имел, в каком случае можно употребить
такое-то слово, а в каком - нельзя, он не знал элементарных правил
французской грамматики. Эта несогласованность двух культур, вероятно, была и
у его отца, председателя Союза бальбекских домовладельцев, - в обращении к
избирателям, расклеенном на всех стенах, он писал: "Я хотел видеть мэра,
чтобы с ним об этом поговорить, он не хотел слышать мои справедливые
жалобы". Октав получал призы в казино за все танцы: за бостон, танго и т д.,
и это дало бы ему возможность, если бы он только захотел, найти себе
завидную невесту на "морских купаньях", где не в переносном, а в буквальном
смысле девушка отдает руку "кавалеру". Молодой человек закурил сигару,
прежде спросив Альбертину: "Вы позволите?" - так, как просят разрешения - не
прерывая разговора, кончить срочную работу. Он не мог "ничего не делать",
хотя никогда ничего не делал. Полная бездеятельность влечет за собой в конце
концов те же самые последствия, что и непосильная работа, - как в области
духа, так равно и в области тела, в области мускулов, - вот почему
постоянная умственная пустота, которую прикрывал задумчивый лоб Октава, в
конце концов, хотя внешне Октав был все так же спокоен, начала вызывать у
него бесплодный зуд мысли, не дававший ему спать по ночам, как это бывает с
переутомившимися метафизиками.
девушками, я уж было хотел попросить Альбертину представить меня Октаву. Как
только он ушел, все повторяя: "Продулся", - я сказал об этом Альбертине. Я
надеялся, что она это сделает в следующий раз. "Вот еще, стану я вас
знакомить с пшютом! Здесь полно пшютов. Но им не о чем с вами разговаривать.
Этот очень хорошо играет в гольф, но и только". Я знаю: он не в вашем
вкусе". - "Ваши подружки буду? недовольны, что вы не с ними", - в надежде,
что она предложит мне догнать их, заметил я. "Да нет же, они прекрасно
обойдутся без меня". Навстречу нам шел Блок - он лукаво и многозначительно
улыбнулся мне, а затем, почувствовав себя неловко, так как не знал
Альбертину или "знал, но не был знаком", церемонно и неприветливо наклонил
голову. "Кто этот хам? - спросила Альбертина. - С какой стати он мне
кланяется? Ведь я же с ним незнакома. Я ему и не ответила на поклон". Я
ничего не успел сказать Альбертине, потому что Блок направился к нам.
"Извини, - сказал он, - я хотел только тебе сообщить, что завтра я еду в
Донсьер. Задерживаться еще было бы просто невежливо - что бы Сен-Лу-ан-Бре
обо мне подумал! Имей в виду, что я еду с двухчасовым. Всех благ". Но я
думал только о том, как бы опять увидеться с Альбертиной и познакомиться с
ее подругами, мне казалось, что Донсьер, куда они не ездили и откуда я
вернулся бы после того, как они уходили с пляжа, - это где-то на краю света.
Я сказал Блоку, что не поеду. "Ну что ж, я поеду один. Воспользуюсь двумя
глупейшими александрийскими стишками господина Аруэ и скажу Сен-Лу, чтобы
польстить его клерикализму:
Альбертина, - но до чего же противный!" Я не считал Блока красивым малым, но
он был действительно красив. Лоб у него был довольно выпуклый, нос орлиный,
выражение крайне насмешливое и уверенное в том, что оно насмешливое, словом,
лицо приятное. Но Альбертине он нравиться не мог. Впрочем, быть может, это
зависело от ее дурных черт: жестокости, нечуткости, свойственной всей стайке
в целом, грубости со всеми окружающими. Но и потом, когда я их познакомил,
неприязнь Альбертины не уменьшилась. Блок вышел из той среды, где между
подтруниваньем над светом и почтением к хорошим манерам, которые непременно
должны быть у человека, "моющего руки", возникло нечто среднее, отличавшееся
от светских приличий и в то же время являвшее собой особенно омерзительный
род светскости. Когда Блока с кем-нибудь знакомили, он кланялся, скептически
улыбаясь и одновременно изъявляя преувеличенную почтительность, и, если это
был мужчина, говорил: "Очень рад", - тоном, в котором слышалась издевка над
Ларссон Стиг
Шилова Юлия
Орлов Алекс
Сертаков Виталий
Каменистый Артем
Суворов Виктор