лохматое смутно чернело перед ней в слабом мерцании, которое источало в
углах задернутое оконце. Дышал он шумно и часто, натягивая грудь, словно
после тяжелого бега. Настена почувствовала, что и она тоже задыхается, -
настолько неожиданно, как Настена ни подозревала ее, свалилась эта встреча,
настолько воровской и жуткой с первых же минут и с первых же слов она
оказалась.
срывающимся голосом спросил:
разговаривали.
повторил он, будто ждал и не дождался, что она скажет. - Не верится, что
рядом с родной бабой нахожусь. Не надо бы мне ни перед кем тут показываться,
да одному не перезимовать. Хлебушком ты меня заманила. - Он опять больно
сдавил ее плечо. - Ты хоть понимаешь, с чем я сюда заявился? Понимаешь или
нет?
спрашивай.
что я тебе сразу скажу, Настена. Ни одна собака не должна знать, что я
здесь. Скажешь кому - убью. Убью - мне терять нечего. Так и запомни. Откуда
хошь достану. У меня теперь рука на это твердая, не сорвется.
сейчас податься больше некуда, придется околачиваться здесь, возле тебя. Я к
тебе и шел. Не к отцу, не к матери - к тебе. И никто: ни мать, ни отец - не
должен обо мне знать. Не было меня и нету. Пропал без вести. Убили где по
дороге, сожгли, выбросили. Я теперь в твоих руках, больше ни в чьих! Но если
ты не хочешь этим делом руки марать - скажи сразу!
жена, что ли?
видела и слышала, происходило в каком-то глубокому и глухом оцепенении,
когда обмирают и немеют все чувства! и когда человек существует словно бы не
своей, словно бы подключенной со стороны, аварийной жизнью. В таких случаях
страх, боль, удивление, озарение наступают позже, а до тех пор, пока?
человек придет в себя, в нем несет охранную службу трезвый, прочный и почти
бесчувственный механизм. Настена отвечала и слабой, отстранившейся своей
памятью сама же не понимала, как может она обходиться этими случайными и
пресными, ничего не выражающими словами, - после трех с половиной лет
разлуки, когда любой день грозил быть последним, и после того, что, оборвав
этот срок, свалилось на них теперь?! Она не понимала почему сидит без
движения, когда надо было бы, наверно, что-то делать - хоть обнять на первый
раз и приветить мужа, встречу с которым голубила чуть не каждую ночь. Надо
бы... но она продолжала сидеть как во сне, когда видишь себя лишь со стороны
и не можешь собой распорядиться, а только ждешь, что будет дальше. Да и вся
эта встреча - в бане среди ночи, отчаянной украдкой, не имея возможности
взглянуть друг другу в лицо а только, как слепым, угадывать друг друга, с
горьким и почтя бессознательным шепотом, с настороженностью и страхом, - вся
эта встреча выходила чересчур неправдашней, бессильной пригрезившейся в
дурном забытьи, которое канет прочь с первым же светом. Не может быть, чтобы
она осталась на завтра, послезавтра, навсегда, потянула за собой и другие,
столь же мучительные и несчастные встречи.
первое, похожее на ласку, прикосновение. Настена вздрогнула и сжалась,
по-прежнему не зная, что делать и что говорить. Он убрал руку, спросил:
хвастай, зови гостей.
них одним махом, такой клубок неясного, нерешенного, запутанного громоздился
перед ними, что подступаться к нему, откуда ни возьми, было страшно. Они
долго молчали, потом Настена, вспомнив, предложила:
он. - Ты же для меня баню топила, я знаю. Скажи, для меня?
повесил на него полушубок, как стянул у порожка валенки и стал раздеваться.
Чуть различимая корявая фигура приблизилась к Настене.
почему-то пахло овчиной, и она все время невольно отворачивала лицо на
сторону. Все произошло так быстро, что Настена не успела опомниться, как,
взъерошенная и очумелая, снова сидела на лавке у занавешенного оконца, а на
другой лавке, осторожно пофыркивая, плескался этот полузнакомый человек,
ставший опять ее мужем. И ничего - ни утешения и ни горечи - она не ощутила,
одно только слабое и далекое удивление да неясный, неизвестно к чему
относящийся стыд.
заставляя себя не казаться чужой, подталкивая себя к разговору.
перво-наперво понадобится. Завтра отдохни, выспись, а послезавтра
переправь-ка сюда мою "тулку", пока меня зверь не загрыз. Живая она?
Сама сообразишь, что надо. Провиант к патронам у отца поскреби, да только
так, чтоб не заметил.
никто про меня не должен даже догадываться. Никто. Не было меня и нет. Ты
одна в курсе... Придется тебе пока подкармливать меня хоть немножко.
Принесешь ружье - мяса я добуду, а хлеб не подстрелишь. Послезавтра приду
так же попозже. Рано не ходи, смотри, чтоб не уследили. Теперь ходи и
оглядывайся, ходи и оглядывайся.
нем слышалось и нетерпение, и постороннее тревожное усилие.
собираться.
значит, послезавтра?
немножко помешкай, сразу не вылазь.
порога.
с ней был? В темноте разве разберешь? А они, говорят, могут так прикинуться,
что и среди бела дня не отличишь от настоящего. Не умея правильно класть
крест, она как попало перекрестилась и зашептала подвернувшиеся на память,
оставшиеся с детства слова давно забытой молитвы. И замерла от предательской
мысли: а разве не лучше, если бы это и вправду был только оборотень?
нет. Вперед еще есть какой-то путь, совсем, видно недальний, пока не
упрешься в стену, а поворотить назад уже нельзя... Ничего не выйдет. И то,
что обратной, дороги для него не существовало, освобождало Андрея от
излишних раздумий. Теперь приходилось жить только одним: будь что будет.
воспоминания о том, как три с половиной года назад он уезжал отсюда на
фронт. Вся череда почти двух недель от первого известия о войне до прибытия
в Иркутск, где формировалась дивизия, вставала перед ним настолько живо и
ярко, что становилось не по себе от ее близости, от ее словно бы вчерашней
законченности. Память удержала даже чувства, которые он испытывал, и чувства
Шилова Юлия
Конан-Дойль Артур
Сертаков Виталий
Свержин Владимир
Корнев Павел
Ильин Андрей