крайней степенью бездомности и опущенности, но форс продолжал держать,
выдумывая про себя, что в законном отпуску, что кто-то скоро приедет за ним
на катере и куда-то увезет как человека, до зарезу необходимого; подвязал к
своей инвалидной "подгорне" веревку, чтобы накидывать на плечо, и "тарзанил"
ее, по слову самого Петрухи, денно и нощно. Как-то притащился с нею даже на
луг, устроился под березу и запилил-запиликал, но упаренные, веселые и злые
работники так турнули его, что Петруха, обычно языкастый, и отругиваться не
стал - отступил.
...Но после долгого, крепкого ведра сумело-таки подползти однажды ночью
под одно небо другое, и пошли дожди...
12
В первый день, когда дождь только еще направлялся, побрызгивая манной
небесной, угодной полям и огородам, в Дарьин дом нагрянул гость - приехал
Андрей, младший сын Павла. Павлу как отцу выпало обойтись без дочерей,
четырежды Соня, жена его, рожала, и все были парни, но один сразу же, как
только открыл глаза, не вынес белого света и отошел, осталось трое. Старший,
женившись на нерусской, поехал на ее родину на Кавказские горы посмотреть,
что это такое, да там и остался, соблазнившись теплым житьем; средний,
гораздый на грамоту, учился в Иркутске на геолога и на тот год должен был
уже отучиться, а Андрей прошлой осенью пришел из армии и был тогда в Матере,
но прожил полторы недели, подивился на всю эту суматоху, все больше
нарастающую, связанную с переселением, и укатил в город, устроился там на
завод. Теперь он, оказывается, уволился с завода и метил в другое место, а
по пути завернул домой. Два дня Андрей побыл у матери в совхозе - Соня
работала в бухгалтерии и осталась в поселке,- отвел у нее первую очередь и
поплыл к отцу и бабушке. Павел исподволь добился своего, вел в Матере
сенокос и постоянно находился теперь здесь, а в совхоз только наезжал, как
до того наезжал в Матеру.
Дождь оказался кстати: можно было посидеть, поговорить не торопясь; не
решались отважиться на передышку своей властью, так ее спустил сам бог.
Андрей, здоровый рядом с отцом, невыболевший, не потратившийся на работе
парень, которому армия пошла явно на пользу - уходил туда согнутый,
заглядывавший в землю нескладень, а воротился этакий вот молодец с
выправленной спиной и поднятой головой,- Андрей без терпения, пока бабушка
собирала на стол, шил туда-обратно из избы во двор и со двора в избу, громко
топал на крыльце ботинками, сбивая с них еще и не грязь, а только смоченную
и налипающую пыль, вспоминал и спрашивал о деревенских, кто где есть, кто
куда переезжает, и от нечего делать по-свойски, ласково задирал Дарью:
- Что, бабушка, скоро и ты эвакуируешься?
- Куируюсь, куируюсь,- даже и без вздоха, спокойно, послушно отвечала
она.
- Неохота, наверно, отсюда уезжать?
- А какая тут охота. На своем-то месте мы бы, старухи, ишо ползали да
ползали полегоньку, а вот погоди, сковырнут нас, и зараз все перемрем.
- Кто это, интересно, позволит вам умирать?
- А уж на это мы команду спрашивать не будем. Как-нить сами,-
незаметно, в свою очередь, задираясь, говорила Дарья.- На это
уполномоченных, чтоб приказы подавал, ишо не додумались назначать. Вот и
мрут люди как попадя, что разнарядки такой нету.
- Да ты не обижайся, бабушка. Обиделась, что ли, на меня? Я так говорю.
- Пошто я на тебя-то буду бижаться?
- А на кого ты обижаешься?
- Ни на кого. На самуе себя. Это ты на меня бидься, что я тебе тут одно
место крапивой жарила, чтоб ты на ем сидел. Плохо, видать, жарила, что не
усидел, поскакал отсель...
Андрей смеялся.
- Пока молодой, надо, бабушка, все посмотреть, везде побывать. Что
хорошего, что ты тут, не сходя с места, всю жизнь прожила? Надо не
поддаваться судьбе, самому распоряжаться над ней.
- Распорядись, распорядись... Охота на тебя поглядеть, до чего ты под
послед распорядишься. Нет, парень, весь белый свет не обживешь. Хошь на
крыльях летай. И не надейся. Ты думаешь, ежели ты человек родился, дак все
можешь? Ох, Андрей, не думай. Поживешь, поживешь и поймешь...
- Э-э, бабушка, тут я с тобой не согласен. Это у тебя от Матеры, оттого
что ты дальше Матеры носа не высовывала. Что ты ничего не видела. Человек
столько может, что и сказать нельзя, что он может. У него сейчас в руках
такая сила - о-е-ей! Что захочет, то и сделает.
- Это сделает, сделает... - соглашалась Дарья.
- Ну, так что ты тогда говоришь?
- То и говорю. Сделает, сделает... А смерть придет, помирать будет. Ты
со мной, Андрюшка, не спорь. Я мало видала, да много жила. На че мне
довелось смотреть, я до-о-олго на его смотрела, а не походя, как ты. Покуль
Матера стояла, мне торопиться некуда было. И про людей я разглядела, что
маленькие оне. Как бы оне не приставлялись, а маленькие. Жалко их. Тебе
покуль себя не жалко, дак это по молодости. В тебе сила играет, ты думаешь,
что ты сильный, все можешь. Нет, парень. Я не знаю ишо такого человека, чтоб
его не жалко было. Будь он хошь на семь пядей во лбу. Издали вроде
покажется: ну, это ниче не боится, самого дьявола поборет... гонор такой
держит... А поближе поглядишь: такой же, как все, ничем не лутше... Ты из
своей человечьей шкуры хочешь выскочить? Ан нет, Андрюшка, не выскочишь. Не
бывало ишо такого. Только обдерешься да надсадишься без пути. И дела не
сделаешь. Покуль выскакивать пыжиться будешь, смерть придет, она тебя не
пустит. Люди про свое место под богом забыли - от че я тебе скажу. Мы не
лутчей других, кто до нас жил... Накладывай на воз столь, сколь кобыла
увезет, а то не на чем возить будет. Бог, он наше место не забыл, нет. Он
видит: загордел человек, ох загордел. Гордей, тебе же хуже. Тот малахольный,
который под собой сук рубил, тоже много чего об себе думал. А шмякнулся,
печенки отбил - дак он об землю их отбил, а не об небо. Никуда с земли не
деться. Че говорить - сила вам нонче большая дадена. Ох, большая!.. И
отсель, с Матеры, видать ее. Да как бы она вас не поборола, сила-то эта...
Она-то большая, а вы-то как были маленькие, так и остались.
Долго сидели за столом; отец с сыном выпили бутылку водки, привезенную
Андреем, и ничуть не опьянели, только Андрей с лица еще больше помолодел, а
Павел еще больше постарел. Дарья смотрела на них, сидящих рядом, напротив
нее, и думала: "Вот она, одна ниточка с узелками. От узелка до узелка
столько, кажись, было годов - где оне? Мой-то узелок вот-вот растянут и
загладят, ровный конец опустют, чтоб не видать было... чтоб с другого конца
новый подвязать. Куды, в какую сторону потянут эту ниточку дальше? Что
будет? Пошто так охота узнать, что будет?"
Дождь на улице подбивался и зачастил, на стеклах появились потеки.
Потемнела земля, крупными сосульчатыми каплями закапало с крыш; пенясь,
остановилась в окне Ангара. И сильнее, приятней запахло за столом самоварным
духом, душистей показался чай, который пили теперь уже все, и важней,
уместней показался семейный разговор, который они говорили.
- Мало зарабатывал, что ли? - спрашивал Павел, допытываясь, почему
Андрей уволился с завода.
- Зарабатывал - одному хватало,- пожимал плечами Андрей. Он старался
говорить с отцом на равных, но, еще не привыкнув к равности, как-то
сбивался, соскальзывал с нужного тона и то поднимал голос, то терял его.-
Одному, конечно, хватало. Дело не в этом. Неинтересно. Там стройка на весь
мир. Утром радио включишь - ни одно утро не обходится, чтоб о ней не
говорили. Погоду специально для нее передают, концерты. А завод... таких
много. В каждом городе они есть.
- Для завода погоду не передают?
- Так и знал, что ты сейчас это скажешь,- спохватывался Андрей.- Для
завода и не надо, для города передают. Дело не в этом. Завод, он никуда не
убежит, а стройку закончат - обидно будет. Охота, пока молодой, тоже
участвовать... чтоб было, значит, потом что вспомнить...
Андрей поморщился, оставшись недовольным своим ответом: он скомкал,
поджевал его, чтобы не произносить громких слов, которых, он знал это, отец
не любил. Павел ожидающе молчал, и от этого неясного, как скрадывающего
молчания Андрей начал горячиться.
- Сейчас время такое, что нельзя на одном месте сидеть,- то ли
доказывал, то ли оправдывался он.- Вы вот и хотели бы сидеть, все равно вас
поднимают, заставляют двигаться. Сейчас время такое живое... все, как
говорится, в движении. Я хочу, чтоб было видно мою работу, чтоб она навечно
осталась, а на заводе что? По неделе с тер-ритории не вылазишь... Это на
машине-то. Железяки с места на место, из цеха в цех, как муравей, крутишься,
развозишь. Это любой старик может. Завод, он для пожилых, для семейных, чтоб
на пенсию оттуда уходить. Мне охота, где молодые, как я сам, где все
по-другому... по-новому. ГЭС отгрохают, она тыщу лет стоять будет.
- Опоздал, однако, маленько,- задумчиво кивая, говорил Павел.- Ее,
ГЭС-то, однако, без тебя успели отгрохать, если затопление вот-вот начнется.
- Ну-у, там еще столько работы! Хватит на меня. Самый интерес сейчас
начнется.
Дарья насторожилась.
- Дак ты погоди, ты туды, че ли, метишь, где Ангару запружают? - только
теперь поняла она.
- Туда, бабушка.
- Но-о, ишо не легче... - начала и не договорила она, потерявшись от
неожиданности, что и сказать, глядя на Андрея с пристальным непониманием.
- А что, бабушка?
- Ты пошто другого-то места не нашел?
- Зачем мне другое? Я хочу туда. Матеру, бабушка, все равно затопят -
хоть со мной, хоть без меня. Я тут ни при чем. Электричество, бабушка,
требуется, электричество,- присаживая на сильную шею голову и взяв голос,
как маленькой, толковал он Дарье.- Наша Матера на электричество пойдет, тоже
Прозоров Александр
Соломатина Татьяна
Панов Вадим
Прозоров Александр
Орловский Гай Юлий