Чтение 26–й страницы книги ~Возлюби ближнего своего~

Керн быстро схватил письмо, но, подумав, положил его в карман.

- Вы можете прочесть его прямо сейчас, - сказал Беер. - Я не спешу.

- Нет, я прочту его потом.

- Ну, тогда я поеду обратно в больницу. Передам, что видел вас. Вы не хотите ей написать? - Беер вынул из кармана ручку и бумагу. - Я вам все принес.

- Спасибо! Большое спасибо! - Керн быстро написал письмо. Он написал, что у него все в порядке, пожелал Рут скорого выздоровления и сообщил, что будет ждать ее в Женеве перед главным почтамтом в двенадцать часов дня, Подробности она узнает от доктора Беера.

Вложив в конверт двадцатифранковую бумажку, полученную от судьи, он заклеил письмо и передал его доктору.

- Вот, возьмите...

- А вы не хотите сперва прочесть ее письмо? - спросил тот.

- Нет, не сейчас. Не так быстро. Впереди еще целый день, и у меня не будет никакого другого занятия.

Беер удивленно посмотрел на него, потом спрятал письмо.

- Хорошо. Денька через два-три я вас еще навещу.

- Это точно?

Беер улыбнулся.

- Конечно! Вы не верите?

- Нет, нет! Конечно, верю! Теперь все в порядке - связь налажена. В ближайшие двенадцать дней ничего особенного не случится. Во всяком случае - ничего неожиданного. Это меня успокаивает.

Когда Беер ушел, Керн достал письмо Рут. "Какое легкое, - подумал он. - Листок бумаги, несколько строк, написанных чернилами, а сколько счастья!"

Он положил письмо на краешек нар и занялся гимнастикой. Несколько раз он мысленно сбивал Аммерса с ног, и на этот раз даже нанес ему пару запрещенных ударов в почки.

- Мы не сдадимся! - сказал он, обращаясь к письму, и прекрасным "свингом" по остренькой бородке опять бросил Аммерса на землю. Отдохнув немного, Керн снова начал беседовать с письмом. Только после обеда он вскрыл конверт и прочел первые строчки. Через каждый час он читал по нескольку строк. До подписи Рут он добрался только вечером. В письме было все: и беспокойство, и страх, и ее любовь, и мужество. Керн вскочил и снова принялся избивать Аммерса. Этот бой нельзя было назвать спортивным - Аммерс получал пощечины, подножки, а в довершение всего Керн вырвал его седую остренькую бородку.

Штайнер собирал свои вещи. Он уезжал во Францию. В Австрии стало опасно оставаться - вопрос об аншлюсе с Германией был только делом времени.

Кроме того, Пратер и аттракционы директора Поцлоха. уже готовились к зимней спячке.

Поцлох пожал Штайнеру руку.

- Бродячие артисты привыкли расставаться. Где-нибудь мы еще встретимся.

- Конечно.

- "Ну, вот видите! - Поцлох подхватил пенсне. - Желаю вам хорошо перезимовать. Я не люблю прощальных сцен.

- Я - тоже, - ответил Штайнер.

- Вы понимаете... - Поцлох часто заморгал. - Ведь все дело, в привычке. Когда приходится встречаться и прощаться со многими людьми, как, например, мне, то в конце концов это превращается в привычку. Словно прошел от тира к аттракциону с кольцами - и все.

- Прекрасное сравнение! От тира - к аттракциону с кольцами, а от аттракциона с кольцами - к тиру. В такое сравнение влюбиться можно!

Поцлох ухмыльнулся с довольным видом.

- Между нами говоря, Штайнер, знаете, что самое страшное на свете? Скажу откровенно: самое страшное то, что все рано или поздно превращается в привычку. - Он посадил пенсне на нос. - Даже так называемый экстаз!

- Даже война, - сказал Штайнер. - Даже боль! Даже смерть! Я знаю человека, у которого за десять лет умерли четыре жены. Сейчас у него пятая. Она уже болеет. И что бы вы думали? Он уже совершенно спокойно подыскивает шестую. Абсолютно все - дело привычки! Все, кроме собственной смерти!

Поцлох небрежно отмахнулся.

- О ней никогда серьезно не думают, Штайнер. Даже на войне. Иначе бы ее больше не было. Ведь каждый твердо верит, что именно он останется жив, верно? - И он посмотрел на Штайнера, немного наклонив голову. Тот с улыбкой кивнул. Поцлох снова протянул ему руку. - Счастливого пути! А я еще должен сбегать к тиру. Проверить, хорошо ли запаковали сервиз.

- До свиданья! А я в таком случае отправлюсь к аттракциону с кольцами.

Поцлох ухмыльнулся и умчался.

Штайнер направился к вагону. Сухая листва шуршала под его ногами. Вечернее небо, безмолвное и холодное, висело над лесом. Со стороны тира доносился стук молотков. У полуразобранной карусели покачивались фонари.

Штайнер шел прощаться с Лилой. Она оставалась в Вене. Ее документы и разрешение на работу, были действительны только для Австрии. Но она все равно не уехала бы с ним, даже если бы и могла. Она и Штайнер были товарищами, судьба и ветер времени свели их случайно - и они хорошо понимали это.

Лила была в вагоне и накрывала на стол. Когда вошел Штайнер, она улыбнулась.

- Для тебя есть письмо, - сказала она.

Штайнер взял письмо и посмотрел на марку.

- Из Швейцарии. Наверняка от нашего мальчика. - Он разорвал конверт и начал читать. - Рут в больнице, - сказал он.

- Что с ней? - спросила Лила.

- Воспаление легких. Но, как видно, не тяжелое. Они в Мюртене. Вечерами мальчик стоит перед больницей и подает ей световые сигналы. Может быть, я их еще встречу, если пойду через Швейцарию.

Штайнер спрятал письмо в карман.

- Надеюсь, мальчик знает, как он должен поступить, чтобы им не потерять друг друга.

- Конечно, знает, - ответила Лила. - За это время он многому научился.

- Да. И тем не менее...

Штайнер хотел объяснить Лиле, что Керну придется трудно, если Рут вышлют к границе, но вовремя вспомнил, что они тоже видят сегодня друг друга последний раз. Поэтому он решил не говорить о тех двух, которые остались рядом друг с другом в ожидании встречи.

Он подошел к окну. На площади, освещенной карбидными фонарями, рабочие упаковывали в серые мешки лебедей, лошадей и жирафов, снятых, с карусели. Фигурки зверей в беспорядке лежали и стояли на земле, словно их совместную райскую жизнь внезапно разрушил взрыв бомбы. В снятой гондоле сидели двое рабочих и пили из горлышка пиво. Они повесили свои куртки и шапки на рога белого оленя, прислоненного к одному из ящиков. Выбросив ноги вперед, олень словно застыл, приготовившись к вечной скачке.

- Садись, - услышал он позади себя голос Лилы. - Ужин готов. Я испекла для тебя пироги.

Штайнер повернулся и положил ей руку на плечо.

- Ужин, - сказал он. - Пироги... Для таких людей, как мы, которые вечно в пути, ужин вдвоем - это уже почти домашний очаг, почти родина, правда?

- Есть на свете и кое-что другое. Но ты этого не знаешь. - Она помолчала. - Ты не знаешь, потому что у тебя нет слез, и ты не понимаешь, что значит - грустить вдвоем.

- Да, этого я не понимаю. Мы не часто грустили, Лила.

- Да, ты не часто грустил. Ты или злился, или был равнодушным, смеялся или был таким, каких вы называете храбрыми. Но это не храбрость.

- А что же это такое. Лила?

- Страх выдать свои настоящие чувства. Страх перед слезами. Страх, что тебя не посчитают за мужчину. В России мужчины плачут и остаются мужественными. А ты никогда не открыл своего сердца.

- Это правда, - согласился Штайнер.

- Чего ты ждешь?

- Не знаю. И не хочу знать.

Лила внимательно посмотрела на него.

- Садись к столу, - пригласила она. - Я дам тебе в дорогу хлеба и сала, как принято в России, и благословлю тебя на прощание - тебя, показное равнодушие. Вполне возможно, что ты и над этим будешь смеяться.

- Нет, не буду.

Она поставила на стол блюдо с пирогами.

- Сядь рядом со мной, Лила.

Она покачала головой.

- Сегодня ты будешь есть один. А я буду обслуживать тебя. Это твой последний ужин.

Она осталась у стола и подавала ему пироги, хлеб, мясо, огурцы. Она смотрела, как он ест, молча приготовила чай. Потом большими шагами пошла по маленькому вагону - гибкая и ловкая, как пантера, привыкшая к своей тесной клетке. Лицо ее приняло строгое и загадочное выражение, и внезапно она показалась Штайнеру какой-то библейской фигурой.

Он поднялся и достал свои вещи. Он уже обменял рюкзак на чемодан, как только достал паспорт. Открыв дверь вагона, он медленно спустился по ступенькам и поставил чемодан на землю. Потом вернулся.

Лила стояла, опершись одной рукой на стол, и смотрела таким отрешенным и невидящим взглядом, словно была уже совершенно одна. Штайнер подошел.

- Лила...

Она вздрогнула и посмотрела на него. Выражение глаз сразу изменилось.

- Совсем не легко просто так уйти, - сказал Штайнер.

Она кивнула и обняла его одной рукой.

- Без тебя я останусь совсем одна.

- Куда ты пойдешь?

- Еще не знаю.

- В Австрии ты будешь чувствовать себя в безопасности. Даже если она станет немецкой.

Она с серьезным видом посмотрела на него.

- Жаль, что все так получается, Лила, - едва слышно сказал Штайнер.

- Да...

- И знаешь, почему?

- Знаю. И ты это тоже знаешь.

Они продолжали смотреть друг на друга.

- Странно, - сказал Штайнер. - Ведь между нами - совсем небольшой кусочек времени, крохотный кусочек жизни. Все другое остается на своем месте.

- Это - не кусочек, это все время, Штайнер, - мягко сказала Лила. - Все наше время и вся наша жизнь.

Он кивнул. Лила взяла лицо Штайнера в свои руки и сказала по-русски несколько слов. Потом дала ему хлеба и немного сала.

- Съешь, когда будешь далеко отсюда. Тогда на чужбине тебе не придется есть хлеб вместе с горем. Ну, а теперь иди!

Штайнер хотел поцеловать Лилу но, взглянув на нее, решил этого не делать.

- Уходи! - прошептала она. - Уходи теперь...

Он пошел через лес. Спустя какое-то время оглянулся. Городок балаганов утонул в ночи, и не осталось ничего, кроме лихорадочного дыхания ночи, светлого четырехугольника открытой двери вдалеке и маленькой фигурки, продолжавшей стоять в неподвижности.

Через четырнадцать дней Керн снова предстал перед окружным судом. Полный, круглолицый мужчина озабоченно посмотрел на него.

- Я должен сообщить вам неприятную новость, господин Керн...

Керн выпрямился. "Четыре недели, - подумал он. - Нужно надеяться, что дали не больше четырех недель! А на такой срок Беер сможет удержать Рут в больнице".

- Верховный суд отклонил ваше обжалование. Вы слишком долго находились в Швейцарии. Вынужденное пребывание не оправдывается таким сроком. И потом - этот случай с жандармом... Вас осудили на 14 дней тюрьмы.

- Еще на четырнадцать?

- Нет. Всего на четырнадцать. Время, которое вы просидели под арестом, полностью засчитывается.

Керн глубоко вздохнул.

- Значит, уже сегодня я могу выйти?

- Да. Ничего не поделаешь, но будет считаться, что вы сидели не под арестом, а в заключении, и получили судимость.

- Это я как-нибудь переживу.

Судья посмотрел на него.

- Было бы лучше, если бы у вас ее не было. Но ничего не поделаешь...

- Меня вышлют сегодня? - спросил Керн.

- Да. Через Базель.

- Через Базель? В Германию? - Он был готов сразу же выпрыгнуть в окно и бежать, куда глаза глядят. Он уже неоднократно слышал, что эмигрантов высылали обратно в Германию, но большей частью это были такие беженцы, которые убегали непосредственно оттуда. Керн быстро огляделся.

Окно открыто, а помещение суда находилось вровень с землей. За окном - яблоня свешивала свои ветки, за ней - изгородь, которую можно перепрыгнуть, а там - свобода!

Судья покачал головой.

- Вас вышлют не в Германию, а во Францию. У Базеля проходит граница с Германией и Францией.

- А нельзя перейти границу у Женевы?

- К сожалению, нет. Базель ближе всего. На этот счет у нас есть указания. Женева - намного дальше.

Керн немного помолчал.

- А вы уверены, что меня вышлют во Францию? - спросил он.

- Абсолютно уверен.

- И вы никого не высылаете в Германию из тех, кто вам попадается без документов?

- Насколько я знаю, никого. Это может случиться только в пограничных городках. Но я почти не знаю таких случаев.

- Женщину вы тоже наверняка не вышлете в Германию?

- Конечно, нет. Я, во всяком случае, этого никогда не сделаю. А почему вы об этом спрашиваете?

- Просто так. В дороге я встречал многих женщин, у которых не было бумаг. Им приходилось еще труднее. Поэтому я и спрашиваю.

Судья Вынул из дела листок и показал его Керну.

- Вот ваш приказ о высылке. Теперь вы верите, что вас вышлют во Францию?

- Да.

Судья положил бумагу обратно в дело.

- Ваш поезд отходит через два часа.

- Значит, в Женеву попасть совершенно невозможно?

- Невозможно. Беженцы и так заставляют нас нести огромные железнодорожные расходы. Имеется строгое указание - посылать их к ближайшей границе. В этом я вам действительно не могу ничем помочь.

- А могли бы вы отправить меня в Женеву, если бы я сам оплатил расходы на дорогу?

- Да, тогда это возможно. Вы что, действительно хотите это сделать?

- Нет, у меня слишком мало денег для этого. Я поинтересовался просто так.

- Не следует задавать слишком много вопросов, - ответил судья. - Собственно, поездку в Базель вы тоже должны были бы оплатить из собственного кармана, если бы у вас были деньги. Но я не стал интересоваться этим вопросом. - Он поднялся. - Будьте здоровы! Желаю вам всего хорошего! Надеюсь, во Франции вы устроитесь. Будем надеяться также, что все скоро изменится!

- Да, конечно! Без этой надежды нам оставалось бы только повеситься.

Послать весточку Рут Керн больше не смог. Беер приходил накануне. Он сообщил Керну, что Рут останется в больнице еще на неделю. Керн решил написать ему сразу же с французской границы. Зато теперь он знал самое важное: Рут ни в коем случае не вышлют в Германию, а если у нее хватит денег, то отвезут и в Женеву.

Ровно через два часа за ним зашел полицейский, одетый в штатское. Они отправились к вокзалу. Керн нес чемодан. Накануне Беер ходил в овчарню и принес чемодан Керну.

Они проходили мимо гостиницы. Окна столовой, находившиеся вровень с землей, были распахнуты. Оркестр цитр исполнял народный танец. Ему подпевал мужской хор. Рядом с окном стояли два певца в одежде альпийских пастухов; положив руки на плечи друг другу и чуть покачиваясь, они с переливами исполняли тирольскую песню.

Полицейский остановился. Один из певцов, тенор, перестал петь.

- Куда ты запропастился, Макс? - спросил он. - Все уже ждут.

- Служба, - ответил полицейский.

Певец скользнул взглядом по Керну.

- Черт возьми! - проворчал он внезапно грудным голосом. - Значит, наш квартет сегодня вечером развалится.

- Ни в коем случае! Я вернусь через двадцать минут.

- Точно?

- Точно.

- Хорошо! Мы сегодня обязательно разучим песню на два голоса. Не простудись!

- Нет, нет.

Они отправились дальше.

- Разве вы не будете провожать меня до границы? - спросил Керн через некоторое время.