Чтение 35–й страницы книги ~Возлюби ближнего своего~

- Минуточку... И вы тоже... - обратился один из них к Мариллу.

Керн, не торопясь, опустил тачку. Он уже понял, в чем дело. Ему хорошо был знаком этот тон. Он пробудился бы от самого глубокого сна, если бы услышал рядом этот тихий, вежливый, но беспощадный тон.

- Разрешите, пожалуйста, посмотреть ваши документы?

- У меня их с собой нет, - ответил Керн.

- Разрешите, пожалуйста, сперва посмотреть ваши документы? - попросил Марилл.

- Да, конечно! С удовольствием... Этого достаточно, не так ли? Полиция. А этот господин - из Министерства труда. Вы сами понимаете, бесчисленное количество французских безработных вынуждает нас контролировать...

- Я понимаю, господа, - сказал Марилл. - К сожалению, я могу вам показать только разрешение на жительство в стране. Разрешения на работу у меня нет. Но вы, разумеется, и не ожидали ничего другого.

- Вы абсолютно правы, уважаемый, - вежливо ответил представитель министерства. - Ничего другого мы и не ожидали. Но этого достаточно. Можете продолжать работу. В этом случае - я имею в виду строительство выставки - правительство не слишком строго придерживается этого правила. Извините, пожалуйста, за беспокойство.

- Пожалуйста, ведь это - ваша обязанность.

- Могу я посмотреть ваши документы? - обратился человек к Керну.

- У меня нет документов.

- У вас нет?

- Нет.

- Вы въехали в страну нелегально?

- У меня не было другой возможности.

- Мне очень жаль, - сказал полицейский. - Но вам придется пройти вместе с нами в префектуру.

- Я так и думал, - ответил Керн и посмотрел на Марилла. - Передайте Рут, что меня сцапали. Вернусь, как только смогу. Пусть не пугается.

Керн сказал это по-немецки.

- Я не буду возражать, если вы поговорите еще немного, - предупредительно сказал чиновник из министерства.

- Я позабочусь о Рут, пока вас не будет, - сказал Марилл по-немецки. - Ни пуха ни пера, старый бродяга. Попросите, чтобы вас выслали через Базель. А вернетесь через Бургфельден. Из ресторана Штейфа позвоните в отель, находящийся в Сан-Луи, и попросите такси до Мюльгаузена, а оттуда - в Бельфорт. Это наилучший маршрут. Если попадете в Санте, напишите мне, как только представится возможность. Классман тоже будет начеку. Я сейчас же ему позвоню.

Керн кивнул.

- Я готов, - сказал он потом.

Полицейский передал его мужчине, который ждал невдалеке. Чиновник из министерства с улыбкой посмотрел на Марилла.

- Чудесное напутствие, - сказал он на прекрасном немецком языке. - Вы, кажется, хорошо знаете наши границы.

- К сожалению, - ответил тот.

Марилл и Вазер сидели в бистро.

- Давайте возьмем еще по рюмке водки, - предложил Марилл. - Черт возьми, я больше не доверяю этому отелю! И это чувство охватывает меня впервые. Что вы будете пить? Фин или перно?

- Фин, - с достоинством ответил Вазер. - Анисовка - женский напиток.

- Только не во Франции. - Марилл сделал знак официанту и заказал порцию коньяку и красного перно.

- Я могу сообщить ей об этом, - предложил Вазер. - У нас часто случается такое. У нас часто кого-нибудь схватывают, и об этом нужно сообщать жене или невесте. Будет лучше всего, если вы начнете с великого общего дела, которое всегда требует жертв.

- Что это за общее дело?

- Движение. Революционное пробуждение масс, само собой разумеется!

С минуту Марилл внимательно смотрел на коммуниста.

- Вазер, - сказал он затем спокойно, - мне кажется, что на этом мы далеко не уедем. Это хорошо для социалистического манифеста, не больше. Я забыл, что вы занимаетесь политикой. Давайте лучше опустошим наши рюмки и примемся за дело. Ведь как-нибудь это все-таки нужно сделать.

Они расплатились и по грязной снежной каше направились к отелю "Верден". Вазер исчез в "катакомбе", а Марилл медленно поднялся по лестнице.

Когда он постучал в дверь Рут, она открыла так быстро, словно ждала за дверью. Улыбка ее стала не такой радостной, когда она увидела Марилла.

- Марилл? - немного удивилась она.

- Не ждали, наверное?

- Я думала, что - Людвиг. Он должен прийти с минуты на минуту.

- Ах, вот оно что!

Марилл вошел в комнату. Он увидел тарелки, стоящие на столе, спиртовку с кипящей водой, хлеб, холодную закуску и цветы в вазе. Он окинул все это быстрым взглядом, взглянул на Рут, которая выжидающе стояла рядом с ним, и нерешительно, только чтобы чем-нибудь занять руки, поднял вазу.

- Цветы... - пробормотал он. - Даже цветы...

- Цветы в Париже дешевые, - ответила Рут.

- Да... Но я не это имел в виду. Ведь они... - Марилл поставил вазу обратно так осторожно, будто она была не из дешевого толстого стекла, а из тонкого, как скорлупа, фарфора. - Ведь они чертовски осложняют все дело...

- Какое дело?

Марилл промолчал.

- Я знаю, - вдруг сказала Рут. - Полиция схватила Керна.

Марилл повернулся в ее сторону.

- Да, Рут.

- Где он сейчас?

- В префектуре.

Рут молча взяла пальто, надела его, сунула в карманы какую-то мелочь и хотела пройти мимо Марилла. Тот задержал ее.

- Нет смысла предпринимать что-либо, - сказал он. - Ни ему, ни вам это не поможет. У нас есть свой человек в префектуре, который следит за всем. Оставайтесь дома!

- Как я могу оставаться дома! Я должна увидеть его! Пусть и меня сажают вместе с ним. А потом мы вместе перейдем границу!

Марилл продолжал крепко держать ее за руку. А она была подобна сжатой стальной пружине. Лицо побледнело и, казалось, стало даже меньше от напряжения. Потом она внезапно обмякла.

- Марилл, - беспомощно спросила она, - что же мне теперь делать?

- Оставаться здесь. В префектуре у нас Классман. Он нам обо всем расскажет. Керна могут только выслать. И тогда через несколько дней он снова будет здесь. Я пообещал Керну, что вы никуда не уйдете и будете ждать его здесь. Он уверен, что вы будете вести себя благоразумно.

- Да, я хочу вести себя благоразумно... - Глаза Рут были полны слез. Она медленно стянула с себя пальто и отпустила его. Пальто упало на пол. - Скажите мне, Марилл, почему они так издеваются над нами? - спросила она. - Ведь мы же им ничего не сделали!

Тот задумчиво посмотрел на нее.

- Думаю, что именно по этой причине, - наконец ответил он. - И я действительно так думаю...

- Его посадят в тюрьму?

- Думаю, что нет. Но лучше подождем до завтра и узнаем об этом от Классмана.

Рут кивнула и медленно подняла пальто.

- Классман вам больше ничего не сказал?

- Нет. Я видел его всего минуту. Потом он сразу ушел в префектуру.

- Я была там сегодня утром. Мне велели прийти. - Она сунула руку в карман, вынула бумагу, разгладила ее и протянула Мариллу, - Вот...

Это был вид на жительство. Рут получила его на четыре недели. Этого добился комитет помощи.

- Ведь срок паспорта у меня только истекал. И сегодня мне Классман, наконец, сказал, что я могу получить разрешение... И я хотела сегодня обрадовать Людвига. Поэтому у меня и цветы на столе.

- Так... Значит, поэтому! - Марилл держал бумажку в руке. - Это - одновременно и величайшее счастье, и глубочайшее бедствие, - сказал он. - Но счастья здесь все-таки больше. Это что-то вроде чуда. Оно не часто приходит. А Керн вернется. И вы должны верить в это!

- Да, - ответила Рут. - Одно без другого не бывает. Он должен вернуться.

- Вот это - умные слова! А теперь пойдемте со мной. Мы где-нибудь пообедаем. И что-нибудь выпьем. За здоровье Керна и за ваше разрешение! Он - опытный солдат. И все мы - солдаты. Вы - тоже. Я прав?

- Да...

- Керн с радостью позволил бы выслать себя раз пятнадцать за эту бумагу, которую вы сейчас держите в руке.

- Да, но мне лучше было сотню раз не...

- Знаю, - перебил ее Марилл. - Но об этом мы поговорим, когда он вернется. Это - одно из основных солдатских правил.

- У него есть деньги на обратную дорогу?

- Надеюсь. У старых бойцов всегда есть при себе сумма на всякий пожарный случай. А если ему не хватит, Классман перешлет их ему контрабандным путем. Классман - наш форпост и наш дозорный. Ну, а теперь пойдемте! Временами кажется чудом, что на свете существует водка. Особенно в последнее время.

Когда поезд остановился на границе, Штайнер насторожился и сосредоточился. Французские таможенники равнодушно и быстро осмотрели состав. Они попросили у него паспорт, поставили визу и вышли из купе. Поезд снова тронулся и медленно пополз дальше. Штайнер понимал, что именно в эти минуты решилась его судьба, - пути назад больше не было.

Через некоторое время появились два немецких чиновника. Они поздоровались со Штайнером.

- Ваш паспорт, пожалуйста.

Штайнер вынул паспорт и подал его тому, что помоложе, - который спросил.

- С какой целью вы едете в Германию? - спросил второй.

- Хочу навестить родственников.

- Вы живете в Париже?

- Нет, в Граце. В Париже я навещал родственников.

- На какой срок вы едете в Германию?

- Недели на две. Потом вернусь в Грац.

- У вас есть деньги в валюте?

- Да. Пятьсот франков.

- Мы должны занести это в паспорт. Вы привезли деньги из Австрии?

- Нет. Мне дал их в Париже двоюродный брат.

Чиновник посмотрел паспорт, затем что-то вписал в него и поставил печать.

- У вас есть багаж, который подлежит оплате пошлиной? - спросил другой.

- Нет, ничего. - Штайнер снял свой чемодан.

- У вас еще есть крупный багаж?

- Нет, это все.

Чиновник быстро осмотрел содержимое чемодана.

- У вас есть газеты или что-нибудь печатное?

- Нет.

- Спасибо. - Младший вернул паспорт Штайнеру. Оба попрощались и вышли из купе. Штайнер облегченно вздохнул. А в следующую секунду заметил, что весь взмок от пота.

Поезд пошел быстрее. Штайнер откинулся на спинку и посмотрел в окно. За окном была ночь. По небу быстро неслись низко висящие тучи. В разрывах туч мерцали звезды. Мимо пролетали маленькие освещенные станции. Мелькали красные и зеленые огни светофоров, блестели рельсы. Штайнер опустил окно и выглянул наружу. Сырой встречный ветер ударил по лицу.

Штайнер глубоко вздохнул. Воздух казался ему другим, ветер казался другим, горизонт был другим, свет был другим, тополя на дорогах гнулись по-другому, более доверчиво. Даже дороги вели куда-то в его сердце. Он глубоко вздохнул, ему стало жарко, кровь сильнее запульсировала в венах. Местность стала холмистой, она смотрела на него - загадочная и все-таки не чужая. "Черт возьми, - подумал он. - Я становлюсь сентиментальным!"

Он снова откинулся на спинку, попытался заснуть, но не смог. Родина в ночи, за окном, манила и призывала. Она превращалась в лица и воспоминания. А когда поезд загрохотал по мосту через Рейн, перед его глазами снова всплыли тяжелые дни войны. Радужная вода, с глухим шумом утекавшая вдаль, воскрешала в памяти множество имен и названий. Это были имена пропавших без вести, погибших, почти забытых товарищей, названия полков, городов и лагерей - и все эти имена и названия всплывали в его мозгу из тьмы прошлых лет. Воспоминания хлынули на него, словно лавина. Внезапно Штайнер закрутился в вихре своего прошлого, хотел избавиться от этого, но не мог.

В купе, кроме него, никого не было. Он курил одну сигарету за другой и расхаживал взад и вперед. Никогда бы он не подумал, что все это еще имеет над ним такую силу. Судорожно пытался он принудить себя думать о завтрашнем дне, о том, как проникнуть в больницу, не привлекая к себе внимания, и о том, кого из друзей он сможет навестить, чтобы узнать новости, - сейчас все это казалось ему до странности туманным и нереальным, ускользало, когда он пытался сосредоточиться; и даже опасность, навстречу которой он ехал, поблекла до абстрактности. Она была бессильна охладить его бушующую кровь и принудить его трезво мыслить; напротив, она закружила его в таком вихре, в котором жизнь его, казалось, завертелась в каком-то непонятном танце мистического возвращения. И Штайнер сдался. Он знал, что это была последняя ночь, что завтра все эти мысли исчезнут, а эта ночь - это последняя чистая ночь неведения, вихря нахлынувших чувств, последняя ночь без жестокой правды и грубой действительности.

Ночь широко раскинулась за окном поезда - беспокойная ночь, накрывшая все сорок лет жизни этого человека, всю его жизнь, для которой сорок лет были равносильны вечности. Деревни, пролетавшие за окном, скупо освещенные, с редким лаем собак, - все они были деревнями его детства, он в каждой из них играл, над каждой проносились его годы, повсюду звонили для него колокола их церквушек. Леса, бегущие за окном, темные и сонные, были лесами его юности; их зеленовато-золотой сумрак скрывал его первые походы, в их гладких прудах отражалось его лицо, когда он, затаив дыхание, наблюдал за жизнью пятнистых саламандр с красными животиками, а ветер, словно на арфе игравший в буках и елях, был древним ветром приключений. Тусклые стрелы проселочных дорог, словно сетью, разрезали огромные поля, - то были дороги его беспокойной души, он бродил по ним, замедлял шаги на перекрестках, знал, что такое конец далекого пути. Он знал километровые камни и хутора, расположенные неподалеку. Знал дома, под крышами которых покорно горел плененный свет, окрашивая окна в красноватые тона и обещая тепло и кров. Он жил в каждом окне, ему были знакомы податливые ручки дверей, он знал, кто сидел и ждал его под светом лампы, немного склонив голову и распустив золотые, как огонь, волосы, искрившиеся мириадами искр, - это она, ее лицо всегда всплывало перед ним на всех дорогах, во всех уголках мира и ждало его - временами расплывчатое и часто почти невидимое, полное тоски и ищущее забвения, - зеркало его жизни; лицо, к которому он сейчас ехал и которое заняло сейчас почти все ночное небо. Ее глаза блестели из-за туч, губы шептали с горизонта беззвучные слова. Он уже чувствовал ее руки в веянии ветра и шуме деревьев, видел ее улыбку, от которой сладко щемило сердце и забывалось все остальное.

Он почувствовал, как набухли и открылись его вены, как кровь его словно вытекла из них в тот ясный поток, который стремительно тек помимо него, который впитал его кровь и вернул ее ему освеженной, придав ей новые силы, который подхватил его руки и понес их навстречу другим рукам, тянущимся к нему, - в тот стремительно бушующий поток, который каждое мгновение отрывал от него частичку за частичкой и уносил куда-то с собой, который растворил его одиночество, как вешние воды растопляют льдины, и который дал ему в эту единственную и бесконечную ночь познать тихое счастье всеобщего единения и волной бросил на него все - и саму жизнь, и потерянные годы, и силу любви, и ясное сознание своего возвращения по ту сторону разрушения.

Штайнер приехал в одиннадцать утра. Он оставил чемодан в камере хранения и тотчас же отправился в больницу. Он не замечал города, он видел только то, что мелькало мимо него с обеих сторон - дома, машины, люди.

Наконец он остановился перед большим белым зданием и минуту стоял в нерешительности, уставившись на широкий подъезд и бесконечные ряды окон, этаж за этажом. "Где-то там... Но, может быть, ее уже нет?" Он крепко сжал зубы и вошел.

- Я хотел бы узнать, когда у вас приемные часы? - спросил он в справочном бюро.

- В каком отделении? - спросила сестра.

- Не знаю. Я пришел первый раз.

- К кому?

- К фрау Марии Штайнер.

Штайнер на мгновение удивился тому безразличию, с каким сестра перелистывала толстый журнал. Он думал, что после того, как он назовет имя, или рухнет вся эта белая комната, или сестра вскочит и крикнет кого-нибудь - вахтера или полицейского.

Сестра продолжала листать журнал.

- К больным первого отделения можно пройти в любое время, - сказала она, все еще листая книгу.

- Она не в первом отделении, - ответил Штайнер. - Может быть, в третьем.

- В третье отделение можно пройти с трех до пяти... Как ее имя? - снова спросила она.

- Штайнер. Мария Штайнер... - У него внезапно пересохло в горле. Он уставился на хорошенькое кукольное личико сестры, словно ожидая, что она сейчас вынесет ему смертный приговор. Скажет: "Умерла".

- Мария Штайнер, - наконец сказала сестра. - Второе отделение. Палата 505, шестой этаж. Впуск с трех до шести.

- Пятьсот пять... Большое спасибо, сестра.

- Пожалуйста.

Штайнер продолжал стоять. В этот момент зазвонил телефон, и сестра сняла трубку.

- У вас есть еще ко мне вопросы? - спросила она Штайнера.

- Она еще жива?

Сестра отложила телефонную трубку, хотя в ней уже квакал чей-то металлический голос, словно это был не телефон, а зверь, и снова заглянула в книгу.

- Жива, - сказала она. - Иначе против ее имени в журнале стояла бы пометка. Об умерших нам сообщают сразу же.

- Спасибо.

Штайнеру очень хотелось спросить, не сможет ли он пройти в отделение прямо сейчас, но он удержался. Он побоялся, что поинтересуются причиной этого, а ему нужно было быть как можно незаметнее. Он повернулся и ушел.

Он бесцельно бродил по улицам, описывая круги вокруг больницы. "Жива, - думал он. - О, боже, она еще жива!" Потом внезапно его охватил страх, что его может на улице кто-нибудь признать, и он отыскал заброшенную пивнушку, чтобы скоротать там время. Он заказал обед, но не мог проглотить ни ложки.

Кельнер был неприятно удивлен.

- Не нравится?

- Нравится. Обед вкусный. Но сперва принесите мне рюмку вишневки.

Он заставил себя съесть весь обед. Потом попросил принести ему газету и сигареты и сделал вид, что читает. Вернее, он пытался читать, но ничего не доходило до его сознания. Он сидел в тускло освещенном помещении, где пахло пищей и пролитым выдохшимся пивом, и переживал самые ужасные часы своей жизни. Ему казалось, что Мария умирает как раз сейчас, в эти часы, он слышал ее отчаянные крики, призывавшие его, видел ее лицо, залитое предсмертным потом, и продолжал сидеть на стуле, словно налитый свинцом, - с шуршащей газетой перед глазами и крепко сжав зубы, чтобы не застонать, не вскочить, не убежать. Ползущая стрелка, стрелка его часов, была рукой судьбы, затормозившей его жизнь и чуть не задушившей его своей медлительностью.

Наконец он положил газету и поднялся. Кельнер, прислонившись к стойке, ковырял в зубах. Увидев, что посетитель поднялся, он подошел к нему.

- Хотите расплатиться?

- Пока нет, - ответил Штайнер. - Дайте мне еще рюмку вишневки.

- Слушаюсь... - Кельнер наполнил рюмку.

- Налейте и себе.

- Это можно.

Кельнер налил полную рюмку и взял ее двумя пальцами.

- За ваше здоровье!

- Да, - повторил Штайнер. - За здоровье!

Они выпили и поставили рюмки на стойку.