Чтение 8–й страницы книги ~ГЭМ~

- Стало быть, вы не знаете. Люцеки их видела.

- Где? Кому об этом известно? - Дрожа от волнения, Гэм стояла перед ним. - Мне важно это знать! Я должна знать. Вы можете выяснить?

- Малайка у меня на службе. Через час она начнет хвастаться.

Гэм, бледная как полотно, боролась с собой.

- Завтра вы мне сообщите... - Она тотчас устыдилась сказанного и, не прощаясь, ушла в спальню. Но от последних своих слов не отреклась.

За целый день Гэм ни разу не видела малайки. Лавалетт со Скраймором пошли на охоту, потому что в окрестностях были замечены следы тигров. Вернулись оба ни с чем, Лавалетт держался непринужденно, Скраймор был бледен и подавлен.

В конце концов Скраймору удалось застать Гэм в одиночестве. Она в ожидании смотрела на него. Он прятал глаза, хотел что-то сказать, передумал, неуверенно прикусил губу, но потом решительно поднял голову и хрипло выдавил:

- Нет, нет... Он только немного поговорил с ней и развязал ее саронг - а потом ушел, оставил ее, даже знаком не показал, чтобы она двинулась за ним. Когда же она сама пошла следом, он дал ей несколько рупий и отослал прочь.

Гэм шумно перевела дух.

- Благодарю вас... - Она порывисто протянула Скраймору руку, глаза сверкали, лицо то заливалось румянцем, то бледнело.

- Как же вы любите его... - пробормотал Скраймор.

Она улыбнулась ему вдогонку.

- Что вы знаете об этом...

Гэм была в смятении. Лавалетт потерял свободу? Отчего он отверг малайку? Из-за нее? Счастье захлестнуло ее жгучей, до боли жгучей волной, и одновременно этот бушующий в ней ураган совершенно подавил Гэм. Тем не менее она чувствовала: впереди опять бежит дорога, конец далеко, все откипит пеной, и снова ее безмолвно ждет грядущее.

В этот вечер она была необычайно кроткой и часто не могла говорить, опасаясь расплакаться. Скраймор молча наблюдал за нею, а после ужина опять ушел в деревню проведать больного. Лавалетт просматривал свои записи.

- Эти планы еще важнее, чем я думал, - сказал он, - мало-помалу я начинаю понимать, отчего предупреждены все посты, вокзалы и порты. Я просто обязан благополучно переправить их в Сиам. Завтра двинемся дальше. К тому же этот Скраймор, по-моему, становится вам в тягость...

Он взглянул на Гэм и заметил, что ее глаза повлажнели. Она притянула его руку к себе, прижалась к ней щекой. В защищенности этой ладони ей чудились свершение и прощание.

- Вы ошибаетесь, - весело сказал Лавалетт, - я не был с малайкой.

Она кивнула, не меняя позы.

- Но ваши выводы все-таки преждевременны.

- Ты не смог...

- Правильно.

- Из-за меня...

- Согласен... а дальше идет логический вывод, начинающийся со "следовательно", - превосходно. Как легко вам дается пристрастность в свою пользу! Вы всерьез верите собственным умозаключениям? Вообще-то скорее стоило бы верить обратному...

- Слова...

- Вы считаете меня более грубым, чем я есть. А не кажется ли вам, что при необходимости я без малейшего усилия поступил бы прямо противоположным образом? Но я не стал этого делать, что означает: я способен отказаться даже от возможного впечатления...

Гэм пристально смотрела на него.

- Это неправда...

- Как вам угодно. Поймите, там, где вы предполагаете привязанность, несвободу, может быть именно высочайшая свобода. Нужно только правильно посмотреть. А на эти вещи следует смотреть моими глазами.

- Зачем вы мне это говорите?..

- Затем, что не считаю нужным это скрывать. Пока не считаю...

Гэм хотела поверить Лавалетту, но терзалась сомнениями, зная, что на этом пределе слова облекали все и ничего. Она страшилась развязки, однако должна была вновь попытаться покончить со всем этим, следуя неумолимому закону, не терпящему постоянства, этому закону нежнейшего разрушения, который мечтатели всех столетий толковали до невозможности превратно. Они украсили его эмблемами доброты, хотя он, этот закон полярности, не ведал иных правил, нежели само первозданное бытие, и дали ему самое немыслимое из всех имен - любовь.

Под этой химерой, любовью, зияла бездна. Люди старались до краев засыпать бездну цветами этого понятия, окружить ее жерло садами, но она разверзалась снова и снова, неприкрытая, непокорная, суровая, и увлекала вниз всякого, кто доверчиво ей предавался. Преданность означала смерть, а чтобы обладать, нужно было спасаться бегством. Средь цветущих роз таился отточенный меч. Горе тому, кто доверчив. И горе тому, кто узнан. Трагизм не в результате, а в изначальном подходе. Чтобы выиграть, нужно проиграть, чтобы удержать - отпустить. И ведь здесь, похоже, снова брезжит тайна, что отделяет знающих от признающих? Ведь знание о том, что эти вещи полны трагизма, заключает в себе его преодоление, разве не так? Признание никогда не вело к свободному овладению; его пределы прочно укоренены в реальном. Причинный ход и судьба - вот его регистры. Для знающего же реальное - лишь символ; за ним начинается круг беспредельности. Но символ этот коварен, потому что боги веселы и лукавы. А сколько жестокости сокрыто во всяком веселье, сколько кинжалов под цветами. Жизнь двулика, как ничто другое.

...каких только не дали имен - любовь... точно фата-моргана, распростерла она над людьми приманчивый образ вечности, ей приносили обеты, а она неумолимо струилась, растекалась, переменчивая, всегда разная, как и то, чьим символом она была, - жизнь.

Пересекши на канатном пароме реку Липис, они заметили, что попали в сеть крупных водных путей Восточного побережья. Повсюду среди кофейных плантаций виднелись довольно большие китайские деревни. За золотыми рудниками Пунджома начались джунгли. Их предупредили, что там якобы хозяйничают тигры, однако они продолжили путь, ведь средь бела дня хищники вряд ли нападут на караван.

Утро выдалось свежее. В кронах горного леса дрались обезьяны. Наперебой кричали павлины и попугаи. Огромные бабочки и сверкающие колибри мелькали над землей. Мало-помалу подлесок стал гуще, тропа сузилась. Солнце поднималось к зениту.

В зарослях послышался топот - стадо диких свиней промчалось через тропу. Неожиданно из кустов выглянул меланхоличный буйвол - кто его знает, откуда он взялся. Там, где тропа стала пошире, устроили привал, потому что один из носильщиков упал и поранил плечо. Лавалетт перевязал его.

Гэм отошла немного назад, чтобы поближе рассмотреть какой-то яркий цветок. Вдруг слева хрустнули ветки. Она взглянула в ту сторону, но сперва ничего не увидела. И, только уже собираясь отвернуться, заметила внизу, в листве, два сверкающих зеленых глаза. Песок за ними двигался, дышал и был полосатым телом гигантской кошки.

Гэм не могла сделать ни шагу. Как завороженная смотрела она в эти страшные глаза. Тигр зарычал и ударил хвостом по земле. Могучая хищная жизнь, пылавшая в его глазах, наполнила Гэм покорным ужасом и тянула к себе, точно омут. Она шагнула, нетвердо, спотыкаясь, готовая безропотно подчиниться, безвольная перед этой мощью, которая несла гибель и уничтожение.

Тигр одним прыжком прянул назад и обратился в бегство. Подлесок сомкнулся. С минуту Гэм стояла в недоумении. Потом опомнилась и, объятая волной холодного ужаса, вся дрожа, стремглав кинулась к биваку. Лавалетт лишь с большим трудом сумел выяснить, что произошло.

Он осторожно обследовал окрестности, но зверя не нашел. Только под одной из веерных пальм у дороги обнаружил следы и исцарапанную когтями почву.

Гэм притихла, а на следующий день пожаловалась на головную боль. Лавалетт смерил ей температуру - немного повышенная - и заторопил носильщиков: надо поскорее добраться до Чаппинга, там наверняка есть врач.

Лихорадка усиливалась. Лавалетт опять устроил привал, поставил палатку и послал тамила в Чаппинг за врачом. А пока дал Гэм хинину и позаботился, чтобы она уснула.

Наконец тамил вернулся. Он едва не падал с ног, так быстро бежал. Но принес весть, что доктор скоро прибудет.

Это оказался здоровяк шотландец с рыжеватой шевелюрой. Мрачный взгляд его быстро оживился, едва он посмотрел на Гэм.

- Хорошо бы перевезти ее в Чаппинг. Но вам наверняка важно добраться до концессии на Буффало-Ривер.

- Вы правы, мне нужно в Сиам.

- Я знаю почему.

- Как видно, я недооценил собственную популярность. Английские власти постарались сделать мне рекламу.

- Да нет. Я видел вас, когда вы уезжали из Мадрида после последнего громкого дела в Испании.

- Думаю, можно рискнуть и пойти в Чаппинг.

- Безусловно. На посту только два унтер-офицера; лейтенант уехал в глубь страны, вернется дня через четыре, не раньше... Я хотел бы продолжить осмотр.

Лавалетт видел, как короткий пухлый палец скользит по груди Гэм.

- Что у нее?

- Плеврит.

- Так я и думал. С вашего разрешения, будем считать осмотр законченным.

- Обычно это решает врач.

- Совершенно верно, обычно.

- После столь поверхностного осмотра трудновато сделать надлежащие выводы. - Шотландец усмехнулся. - Вдобавок белый пациент поистине отдохновение от всей этой коричневой швали...

- Поэтому прошу вас, скажите, сколько я вам должен...

Шотландец сердито посмотрел на него, встал, ехидно сказал: "Ничего" - вскочил на коня и поехал прочь.

Гэм приподнялась на локте.

- Он поставит на ноги всех военных. Нужно немедля двигаться дальше.

Лавалетт сунул ей под мышку термометр.

- Что это даст? Лишнюю передышку, и не более того. Так или иначе они будут висеть у нас на хвосте.

- Тебе нужно уходить! - воскликнула Гэм. - Я останусь здесь. Забирай планы и тамила с парой носильщиков - вы сумеете уйти. Ну же, ступай! Не медли!

Лавалетт не ответил. Вышел из палатки, отдал несколько распоряжений. Потом вернулся и сказал:

- Болезнь освобождает от всех обязательств. Будь вы здоровы, мы бы, вероятно, обсудили ваше предложение. И еще: я пока не в Сингапуре. До тех пор многое может случиться.

Спустя несколько часов явились унтер-офицеры с отрядом сикхов. Лавалетт не дал им рта открыть, спокойно заговорил первым:

- Я ждал вас. Палатку нужно свернуть. Паланкин требует особенной осторожности: вы понесете больную. Ничего, справитесь. В этом стальном чемодане важные бумаги, тщательно за ним присматривайте.

При свете факелов караван направился по лесной тропе к поселку. Гэм спала в паланкине. Лишь изредка она открывала глаза и задумчиво смотрела на Лавалетта.

Унтер-офицеры решили дождаться лейтенанта. А покуда предоставили пленникам свободу. В полдень пришел врач, хотел осмотреть Гэм. Лавалетта рядом не было. Она и бровью не повела, увидев шотландца.

- Как ни прискорбно, - сказал он, - но я вынужден был прибегнуть к этому средству, чтобы вы остались здесь. Так что сами понимаете, насколько это для меня важно.

Гэм иронически усмехнулась:

- Вы британский подданный.

- Здесь я об этом не помню.

Она испытующе взглянула на него и чуть изменила тон:

- Кстати, вы переоцениваете мою причастность к этим делам.

- Понимаю. Да теперь это и безразлично. Английские власти обыкновенно интернируют столь опасных людей, и на долгие годы.

"На долгие годы..." - подумала Гэм, а вслух сказала:

- Это пустяки. Я все равно поступила бы именно так.

- Вы эксцентричны. По-другому я ваше путешествие объяснить не могу.

- В Европе оно вполне объяснимо...

- Верно. Я приехал сюда по сходным причинам. Но десять лет среди туземцев чрезвычайно обостряют восприимчивость к прелестям Европы. Позвольте смерить вам температуру.

- Сегодня никакой температуры нет, - сказала Гэм, взяв термометр.

- Ваша правда. Поразительный успех.

- Решение всегда приносит успех.

- Вы рассматриваете нынешние обстоятельства как решение?

- Если угодно, да. Несколько насильственное, но все же решение.

Вечером явился офицер, которого вызвали по телефону. Гэм услышала шум автомобиля и оделась. После беглого допроса лейтенант сказал, что, если потребуется помощь, он целиком в ее распоряжении. К Лавалетту он отнесся весьма почтительно и выразил сожаление, что должен действовать согласно приказу. Наутро его доставят на пост, а оттуда переправят дальше. Гэм улыбнулась молодому офицеру и попросила показать ей дорогу к дому врача.

Для шотландца ее визит был полной неожиданностью. Гэм держалась непринужденно и тем усугубила его замешательство. Он пробормотал несколько бессвязных фраз и предложил ей сесть. На ходу она нечаянно задела его и вздрогнула от брезгливости - потом села. Он жадно, во все глаза следил за каждым ее движением. Она спокойно сидела перед ним и ждала. Он начал разговор и хрипло произнес:

- Завтра утром Лавалетта увезут.

Она безучастно пожала плечами.

- Вы... поедете с ним?

- Не знаю... Возможно, останусь... - Она проговорила это почти отрешенно, только подумала: долгие годы тюрьмы.

- Я уже объяснил вам, как это для меня важно...

- Есть одно условие.

- Насчет Лавалетта?

- Этой ночью он должен бежать.

- Нет ничего проще. Ведь он сохранил почти полную свободу передвижения.

- Вы прекрасно понимаете, что без поддержки бегство бессмысленно.

- Не понимаю...

- Я говорила вам, что ждала решения. Не этого, внезапного. Но раз уж так вышло и раз эта история, начавшаяся из-за меня, привела к теперешней ситуации, мой долг - завершить ее так, чтобы в будущем она не тяготила мне душу.

Врач кивнул.

- Тогда все будет кончено?

- У вас есть автомобиль?

- Да.

- Надеюсь, через час он будет готов к отъезду.

- Пожалуй, это возможно. Я сам его подготовлю.

- Отлично. Проселки в хорошем состоянии?

- При некотором шоферском опыте проехать можно.

- Автомобиль будет наготове?

- Тоже при одном условии.

- Я знаю это условие и не считаю нужным говорить о нем.

- Не совсем. Что может помешать вам уехать с ним?..

- Вы быстро соображаете. Автомобиль в порядке?

- Я же сказал. Нужно только залить полный бак.

- Ладно. Положите в багажник провиант, одеяла и оружие.

Шотландец молчал, переставляя какие-то вещицы на столе.

- А что потом?

- Автомобиль будет угнан. Подозревать вас в пособничестве абсурдно, ведь именно вы содействовали аресту. Пропажу вы обнаружите завтра утром.

- Завтра утром, вместе с вами, - хрипло сказал шотландец.

- Не забудьте про карту. Вы отправитесь со мной к лейтенанту Брауну. Я найду способ предупредить Лавалетта. Он уйдет к себе. А чтобы его уход не вызвал подозрений, вы скажете, что у него приступ болотной лихорадки. Два часа спустя вы уведете меня в свой дом... Два часа спустя. К тому времени они еще могут поднять солдат по тревоге... Как видите, я рассуждаю логично.

- Согласен.

Шотландец собрал солидный запас провизии, заправил автомобиль горючим и смазкой. Потом уложил в кабину ружье, сказав Гэм: "Это у меня самое лучшее". Принес патроны и бинокль.

- Поймите, все это было для меня очень нелегко. В иные времена такие понятия, как подлость или предательство, мало что выражают, а здесь, в джунглях, на собственной шкуре постигаешь, что все средства хороши.

- Мы поговорим об этом позже, - ответила Гэм и заторопила его.

Шотландец снял с руля цепь, проверил зажигание. Неуемная радость захлестнула Гэм, когда послышался рокот мотора.

- Идемте, - быстро сказала она и, не оглядываясь, зашагала по дорожке.

Ей удалось ненадолго остаться с Лавалеттом наедине и шепнуть ему, что все готово к побегу. Он изумился:

- Кто вам сказал, что я хочу бежать?

- Молчи! Иначе нельзя.

- Хорошо! Бумаги я возьму с собой.

- Тебе их не заполучить. Езжай без них!

- Нет. Добыть их - минутное дело. У меня есть второй ключ от чемодана, я выну бумаги, а чемодан оставлю. Это заметят не так скоро, как побег. Когда я уйду к себе, вы немного подождите, а затем под каким-нибудь предлогом выходите на улицу и со всех ног бегите ко мне. Я приторможу на краю поселка.

- Это невозможно. Я остаюсь.

- Ты обещала врачу...

- Нет-нет... Просто каждая минута на счету...

Лавалетт смотрел прямо перед собой.

- Ну что ж, увидим.

Он вошел в бунгало, Гэм последовала за ним. Врач с лейтенантом пили виски. При появлении Гэм шотландец облегченно вздохнул. Лавалетт с рассеянным видом устроился в плетеном кресле. Гэм стояла подле офицера и была совершенно обворожительна.

Лавалетт встал и попрощался.

- Я неважно себя чувствую, пойду приму пару таблеток и лягу, ведь к завтрашнему дню надо хорошенько отдохнуть.

- Может, дать вам порошки от лихорадки? - спросил врач. - Они у меня с собой.

- Надеюсь, это поможет, - сказал Лавалетт.

- Ручаюсь, - ответил шотландец, протягивая ему белую коробочку.

Лавалетт вышел, а лейтенант тотчас завел разговор о его персоне. Гэм не поддержала эту тему и принялась с ним флиртовать. Немного погодя лейтенант уже зарделся как гимназист и весь горел восторгом. Врач был немногословен. Лишь изредка ронял словечко-другое. Его сверкающий взгляд неотрывно следил за Гэм. Неожиданно он встал.

- Поздно уже, лейтенант Браун. Я, пожалуй, пойду, заодно подышу прохладным воздухом.

Гэм улыбнулась.

- Вы угадали мое желание. Будьте добры, проводите меня, наверное, так надежнее... - И, не давая лейтенанту раскрыть рот, она пожелала ему доброй ночи.