Чтение 4–й страницы книги ~Морской ястреб~

Сэр Оливер поднял голову и нахмурился.
— Вы с ума сошли! Правда приведёт вас на виселицу, Лал.
— Может быть, и не приведёт. Во всяком случае, ваши страдания страшнее любой виселицы. Всю неделю я наблюдал за вами и знаю, какую боль вы испытываете. Это несправедливо. Лучше сказать всю правду.
Сэр Оливер грустно усмехнулся и взял брата за руку.
— Такое предложение говорит о вашем благородстве, Лал.
— Оно не идёт ни в какое сравнение с вашим благородством — ведь вы безвинно страдаете за поступок, который совершил я, а не вы.
— Пустое! — Сэр Оливер нетерпеливо пожал плечами и посмотрел на пылавший в камине огонь. — По крайней мере, я в любую минуту могу прекратить эти страдания.
Последняя фраза Оливера прозвучала так резко и цинично, что Лайонел похолодел. Довольно долго он стоял молча, обдумывая её смысл и стараясь разгадать скрытую в ней загадку. Он даже подумал напрямик просить брата объяснить, что тот имел в виду, но ему не хватило мужества. Он боялся услышать от Оливера подтверждение своей страшной догадки.
Вскоре Лайонел покинул брата и отправился спать. С того вечера слова сэра Оливера «я в любую минуту могу прекратить эти страдания» неотступно преследовали молодого человека. В нём росло убеждение, что брата поддерживает сознание того, что он может легко оправдаться, — достаточно назвать имя истинного убийцы. Именно так, по его мнению, следовало понимать фразу Оливера. Лайонел не допускал мысли, что Оливер заговорит, напротив, он был абсолютно уверен, что тот не собирается облегчить своё положение подобным способом. Однако Оливер может и передумать. Тяжкая ноша, принятая им на себя, может стать ему не по силам, страсть к Розамунде — слишком настойчивой, страдание при мысли, что она считает его убийцей брата, — слишком невыносимым. Лайонел содрогался, думая о том, какие последствия это может иметь для него. Страх заставил его заглянуть в собственную душу, и он понял, насколько неискренним было его предложение рассказать правду; понял, что сделал его под влиянием минутного порыва, в котором, в случае согласия Оливера, стал бы горько раскаиваться. И у него невольно мелькнула мысль: ведь если сам он испытал прилив чувств, способных предательски извратить его истинные стремления, то разве другие не подвержены тому же? Разве Оливер не может пасть жертвой такой душевной бури, не может решить на пределе отчаяния, что его ноша слишком тяжела, и сбросить её?
Лайонел старался убедить себя, что его брат — человек сильной воли и никогда не теряет самообладания. И тут же возражал себе, что прошлое не является гарантией будущего; выносливости даже самого сильного человека положен предел, и отнюдь не исключено, что настоящий случай — как раз тот самый, когда выносливость Оливера иссякнет. Что будет с ним, если это случится? Ответ на этот вопрос рисовал картину, задумываться над которой у Лайонела не было сил. Если бы он сразу сказал всю правду, то опасность предстать пред судом и понести самое страшное наказание из всех, предусмотренных законом, была бы не столь велика. По свежим следам его рассказ о случившемся выслушали бы с должным вниманием, так как все считали его человеком чести, чьё слово имеет определённый вес. Теперь же ему никто не поверит. Из-за долгого молчания и того, что он позволил несправедливо обвинить брата, его признают бесчестным трусом и объяснят его действия отсутствием доводов для защиты. Мало того, что его безоговорочно осудят, но осудят с позором. Все порядочные люди станут презирать его и никто не прольёт над ним ни одной слезы.
Так Лайонел пришёл к страшному заключению, что, пытаясь выгородить себя он ещё больше запутался. Если Оливер заговорит — он погиб. И вновь перед ним встал навязчивый вопрос: можно ли быть уверенным в молчании Оливера?
Поначалу такие опасения лишь изредка посещали Лайонела, но вскоре стали неотступно преследовать его днём и ночью. Его лихорадка прошла, рана полностью зажила, но постоянный страх доводил его до изнеможения и покрывал бледностью его прежде румяные щёки. В глазах молодого человека постоянно светился тайный ужас, терзавший его душу. Он стал нервным, вскакивал от малейшего шума, и не оставляющее его недоверие к брату время от времени изливалось в приступах беспричинной раздражительности.
Однажды днём Лайонел зашёл в столовую, ставшую любимым прибежищем сэра Оливера в Пенарроу, и увидел, что тот сидит у камина, подперев подбородок рукой и задумчиво глядя в огонь. В последние дни подобное времяпрепровождение вошло у сэра Оливера в привычку и настолько раздражало его сводного брата, что тот стал воспринимать его как молчаливый упрёк.
— Что вы, как старая баба, вечно сидите у огня? — грубо спросил Лайонел, давая выход накопившемуся раздражению.
Сэр Оливер с лёгким удивлением посмотрел на брата, после чего перевёл взгляд на высокие окна.
— На дворе дождь, — ответил он.
— С каких это пор дождь стал удерживать вас у камина? Да и при чём здесь дождь, вы и в хорошую погоду никуда не выезжаете!
— А к чему? — всё так же спокойно спросил сэр Оливер. — Неужели вы полагаете, что мне приятно видеть, как при встрече со мной люди опускают глаза, и слышать проклятия у себя за спиной?
— Ха! — резко воскликнул Лайонел, и его запавшие глаза блеснули. — Так вот в чём дело! Вы добровольно предложили мне свою защиту, а теперь меня же и упрекаете.
— Упрекаю? — переспросил ошеломлённый сэр Оливер.
— В каждом вашем слове звучит упрёк. Неужели вы думаете, что я не догадываюсь об их истинном смысле?
Сэр Оливер медленно поднялся с кресла.
— Эх, Лал. — Он покачал головой и улыбнулся. — Рана помутила ваш Рассудок, мой мальчик. В чём же я упрекаю вас? Что за скрытый смысл вам слышится в моих словах? Если вы хорошенько подумаете, то поймёте, что выезжать из дому в моём теперешнем настроении — значит нарываться на новые ссоры. Я не потерплю косых взглядов и перешёптываний. Вот и всё.
Он подошёл к брату и, протянув руки, положил ладони ему на плечи. Под пристальным взглядом сэра Оливера Лайонел покраснел и опустил голову.
— Милый мой глупец, — продолжал Оливер, — что на вас нашло? Вы бледны и так похудели, что просто на себя не похожи. Я кое-что придумал. Я снаряжу корабль, и мы с вами отплывём к моим старым охотничьим угодьям. Там нас ждёт настоящая жизнь. Она вернёт вам, а возможно, и мне былую силу и жизнерадостность. Что вы на это скажете?
Лайонел поднял на брата глаза и немного оживился. И тут ему на ум пришла столь гнусная мысль, что, устыдившись её, он вновь залился краской. Но мысль эта оказалась упрямой. Если он уплывёт с Оливером, то его сочтут соучастником в преступлении брата. Лайонел знал, что многие соседи уверены, будто из-за истории с Питером Годолфином в их отношениях с Оливером появилась враждебность. В самых различных местах ему не раз доводилось выслушивать глухие намёки, но он никогда не опровергал их. Его бледность и измождённый вид как бы подтверждали мнение, согласно которому грех старшего брата тяжким грузом лежит на душе младшего. Лайонела всегда считали мягким и приветливым молодым человеком и видели в нём во всех отношениях полную противоположность сэру Оливеру, который — по всеобщему убеждению, — дав волю своему свирепому нраву, всячески третирует юношу, потому что тот не может простить ему преступления. В результате симпатии всей округи к Лайонелу ещё больше возросли, и каждый стремился выразить ему своё расположение. Итак, если он согласится на предложение Оливера, то, без сомнения, лишится всех своих преимуществ.
Он прекрасно понимал, сколь презренны подобные мысли, и ненавидел себя за то, что позволил им овладеть собой. Но, несмотря на все старания, он не мог избавиться от их власти.
Заметив колебания брата и ошибочно истолковав их, сэр Оливер подвёл его к камину и усадил в кресло.
— Послушайте, — сказал он, опускаясь в кресло напротив Лайонела, — на рейде ниже Смитика стоит отличное судно. Вы наверняка видели. Его хозяин — отчаянный авантюрист по имени Джаспер Ли. Днём его всегда можно застать в пивной в Пеникумвике. Я давно знаком с ним. Мы можем купить его вместе с его судном. Он готов на любое отчаянное предприятие: ему безразлично, пускать ли ко дну испанцев или торговать рабами: за хорошую цену он продаст не только тело, но и душу. Так что корабль и шкипер у нас имеются, а об остальном — команде, снаряжении и оружии — я позабочусь; и в конце марта мы сможем увидеть, как мыс Лизард скроется у нас за кормой. Вы согласны, Лал? Право, так будет гораздо лучше, чем хандрить в этой мрачной дыре.
— Я… Я подумаю, — ответил Лайонел таким равнодушным тоном, что весь энтузиазм сэра Оливера тут же остыл, и он уже не заговаривал о предполагаемом путешествии.
Однако Лайонел не забыл о предложении брата. С одной стороны, оно отталкивало его, зато с другой — привлекало почти против воли. У него даже появилась привычка ежедневно наведываться в Пеникумвик, где он свёл знакомство с дерзким, покрытым шрамами искателем приключений, о котором говорил сэр Оливер. Слушая диковинные рассказы этого малого о его похождениях в дальних морях, Лайонел иногда думал, что многие из них слишком диковинны, чтобы стать правдивыми.
Но однажды, в самом начале марта, мастер Джаспер Ли поведал Лайонелу нечто такое, что заставило его мигом утратить всякий интерес к подвигам славного капитана в испанских водах. Молодой человек уже собрался уезжать, и моряк вышел следом за ним во двор маленького трактира.
— Одно слово по секрету, мастер Тресиллиан, — попросил шкипер, стоя у стремени Лайонела, который уже вскочил в седло. — Вам известно, что здесь замышляют против вашего брата?
— Против моего брата?
— Оно самое. За убийство Питера Годолфина на прошлое Рождество. Видя, что судьи не собираются принимать никаких мер, кое-кто из здешних послал прошение наместнику Корнуолла, чтобы тот приказал им выдать ордер на арест сэра Оливера по обвинению в убийстве. Но судьи отказались подчиниться приказу его светлости. Они ответили, что получили свою должность от самой королевы, а коли так, то и ответ будут держать только перед её Величеством. И я слыхал, что теперь отправлено прошение королеве в Лондон: её просят приказать судьям исполнить свой долг или отказаться от должности.
Лайонел судорожно вздохнул и, не отвечая, смотрел на моряка расширившимися от ужаса глазами.
Джаспер приложил к носу палец, и в его взгляде мелькнуло лукавство.
— Я решил предупредить вас, сэр, чтобы вы попросили сэра Оливера поостеречься. Он — отличный моряк, а отличных моряков не так уж много.
Лайонел достал из кармана кошелёк и, не взглянув на его содержимое и пробормотав благодарность, бросил шкиперу, который, казалось, только того и ждал.
Домой Лайонел возвращался не помня себя от страха. Свершилось, думал он, меч занесён, и теперь Оливеру наконец придётся рассказать правду. В Пенарроу его ждал новый удар: старик Николас сообщил ему, что сэр Оливер уехал в Годолфин-Корт. Движимый страхом, Лайонел подумал, что брат, узнав о случившемся, решил действовать немедленно. Ему и в голову не пришло, что тот мог отправиться в Годолфин-Корт по другому делу.
Однако опасения Лайонела были напрасны. Не в силах далее выносить подобное положение вещей, сэр Оливер отправился к Розамунде с намерением предъявить ей доказательство своей невиновности, каковым он благоразумно обзавёлся. Теперь он уже мог прибегнуть к нему, не подвергая опасности своего сводного брата. Но путешествие не увенчалось успехом — Розамунда решительно отказалась принять его. Не помогло и то, что, против обыкновения, он поступился своей гордостью, упросил слугу вернуться к госпоже и передать ей, что у него к ней дело, не терпящее отлагательства, — ему всё равно было отказано.
Уязвлённый в своих чувствах, сэр Оливер вернулся в Пенарроу, где и шёл брата, который в мучительном нетерпении ждал его возвращения.
— Ну, — встретил его Лайонел, — что вы теперь собираетесь делать?
Сэр Оливер исподлобья взглянул на брата и нахмурился в ответ на какие-то одному ему ведомые мысли.
— Теперь? О чём вы говорите? — спросил он.
— Разве вы ничего не слышали? — И Лайонел рассказал Оливеру последнюю новость.
Когда он закончил, сэр Оливер довольно долго смотрел на него, затем сжал губы и ударил себя по лбу.
— Так вот в чём дело! — воскликнул он. — Уж не потому ли она и не захотела видеть меня? Возможно, она подумала, что я приезжал умолять её о прощении. Неужели она могла так подумать? Неужели? — Он подошёл к камину и в сердцах разбросал сапогом поленья. — Как это недостойно её! И тем не менее она поступила именно так. Она…
— Так что же вы собираетесь делать? — настаивал Лайонел, не в силах удержаться от вопроса, занимавшего все его мысли.
— Что я собираюсь делать? — бросил сэр Оливер через плечо. — Клянусь Богом, я проколю этот мыльный пузырь. Я испорчу им обедню и покрою их позором.
В его голосе звучало такое раздражение и такой гнев, что Лайонел отпрянул, полагая, будто ярость брата обращена именно на него. От внезапного приступа страха ноги его ослабели, и он опустился на стул. Ему казалось, что все его мрачные предчувствия подтвердились. Брат, который всегда хвалился своей любовью к нему, не выдержал и сдался. Вместе с тем это было столь непохоже на Оливера, что в душе Лайонела продолжала теплиться слабая надежда.
— Вы… Вы всё расскажете им? — дрогнувшим голосом спросил он. Сэр Оливер повернулся и внимательно посмотрел на брата.
— Ради всего святого, Лал, что у вас на уме? — немного резко спросил он. — Всё расскажу им? Ну, разумеется. Но не более того, что относится лично ко мне. Надеюсь, вы не полагаете, что я укажу на вас как на истинного виновника гибели Питера? Или вы считаете меня способным на это?
— Разве есть другой выход?
После того как сэр Оливер всё объяснил ему, Лайонел почувствовал облегчение. Но ненадолго. Минутное размышление пробудило в нём новые опасения. Ведь если Оливер докажет свою невиновность, то подозрение обязательно падёт на него. Страх заставлял Лайонела во много раз преувеличивать риск, в действительности настолько ничтожный, что о нём и говорить не стоило, но он представлялся ему неизбежной и грозной опасностью. Если сэр Оливер, думал молодой человек, представит доказательства того, что следы крови, ведущие к их дому, оставлены не им, то все неизбежно заключат, что это была кровь его младшего брата. Так что сэр Оливер с равным успехом мог бы сказать всю правду, поскольку после его объяснения добраться до неё будет не столь уж трудно. Именно так рассуждал объятый страхом Лайонел, считая себя безвозвратно погибшим.
Если бы он обратился со своими сомнениями к брату или хотя бы сумел заглушить их доводами рассудка, то обязательно понял бы, насколько далеко они завели его. Оливер объяснил бы ему это и доказал, что раз отпадает обвинение против него самого, то выдвигать новое обвинение уже поздно, что на Лайонела никогда не падало и не могло пасть и тени подозрения. Но у него не хватило смелости поведать брату свои страхи. В душе Лайонел стыдился их и ругал себя за малодушие. Он прекрасно понимал, насколько отвратителен его эгоизм, но побороть его он, как всегда, не мог. Короче говоря, себя он любил гораздо сильнее, нежели брата или даже двадцать братьев.
Март близился к концу, и погода стояла на редкость ветреная. Но она не помешала Лайонелу на следующий день вновь очутится в том же трактире в Пеникумвике в обществе Джаспера Ли. Лайонел придумал выход, который казался ему единственно возможным в его положении. Накануне вечером брат упомянул, что собирается поехать со своими доказательствами к Киллигрю, раз Розамунда отказалась принять его. Киллигрю устроит их встречу, и, как сказал Оливер, она на коленях будет умолять его о прощении за несправедливость и жестокость к нему. Лайонел знал, что Киллигрю в отъезде и его ожидают к Пасхе, до которой осталась неделя. Таким образом, для осуществления задуманного у него было совсем мало времени. Он проклинал себя за свой план и вместе с тем держался его со всем упрямством слабого человека.
И всё же, сидя в тесном трактире за простым струганым столом напротив Джаспера Ли, Лайонел чувствовал, что ему не хватает мужества напрямик выложить своё дело. Вместо обычного пива, подогретого с пряностями, они пили херес, по предложению Лайонела смешав его с изрядным количеством коньяка. Тем не менее молодому человеку пришлось выпить добрую пинту этого напитка, прежде чем он обрёл достаточно мужества, чтобы заговорить о своём гнусном деле. В его голове звучали слова, сказанные братом, когда тот впервые упомянул имя Джаспера Ли: «За хорошую цену он продаст не только тело, но и душу». Тех денег, что Лайонел имел при себе, было вполне достаточно, но то были деньги сэра Оливера, которыми он щедро снабжал сводного брата. И именно на эти деньги он собирался погубить Оливера! В душе Лайонел называл себя грязной презренной собакой и посылал проклятья гнусному дьяволу, лукаво нашептавшему план, который он сейчас собирался осуществить. Лайонел хорошо знал себя и потому проклинал и ненавидел. Он то давал себе клятву проявить силу и отказаться от своего низкого намерения, чем бы это ему ни грозило, то дрожал при одной мысли о неизбежных последствиях такого решения.
Неожиданно шкипер прервал молчание и вкрадчиво произнёс несколько слов, от которых страхи Лайонела разгорелись новым огнём, развеявшим все колебания.
— Вы передали сэру Оливеру моё предупреждение? — спросил Джаспер Ли, понизив голос, чтобы его не услышал трактирщик, возившийся за тонкой перегородкой.
Мастер Лайонел кивнул, нервно теребя пальцами серьгу в ухе и отводя взгляд от грубого, заросшего лица, которое он рассматривал, предаваясь свои размышлениям.
— Передал, — ответил он. — Но сэр Оливер упрям. Он не двинется с места.
— Не двинется с места? — Капитан погладил густую рыжую бороду и по-моряцки круто выругался. — Если он останется здесь, то не миновать ему качаться на виселице.
— Да, если останется, — подтвердил Лайонел.
Во рту у него пересохло, сердце гулко стучало, хотя его удары и смягчались некоторым притуплением чувств, вызванным спиртным. Он произнёс эти слова таким загадочным тоном, что тёмные глаза моряка с нескрываемым любопытством уставились на него из-под густых выгоревших бровей. Вдруг мастер Лайонел порывисто встал со стула.
— Пройдёмся, капитан, — сказал он.
Глаза капитана сузились. Он сообразил, что наклёвывается дело: слишком уж странным выглядело поведение молодого джентльмена. Он залпом проглотил остаток вина, со стуком поставил кружку на стол и поднялся.
— К вашим услугам, мастер Тресиллиан.
Выйдя из трактира, молодой человек отвязал поводья от железного кольца и, ведя коня под уздцы, пошёл по дороге, что вилась вдоль устья в сторону Смитика.
Резкий северный ветер взбивал пену на гребнях волн; ослепительная синева неба резала глаза; ярко светило солнце. Был отлив, и подводная скала у самого входа в гавань вздымала над поверхностью воды свою чёрную вершину. В кабельтове от неё покачивалось судно с убранными парусами. То была «Ласточка», принадлежавшая Джасперу Ли.
Лайонел шёл впереди. Он был задумчиво-мрачен, и его всё ещё терзали сомнения. Колебания молодого человека не ускользнули от хитрого моряка, и, стремясь развеять их ради выгодной сделки, возможность которой подсказывало его чутьё, он решил прийти на помощь.
— Мне кажется, вы хотите сделать мне какое-то предложение, — лукаво сказал он. — Выкладывайте, сэр, ведь нет человека, который услужил бы вам с большей готовностью, чем я.
— Дело в том, мастер Ли, — начал Лайонел, искоса взглянув на своего спутника, — что я оказался в затруднительном положении.
— Со мной такое случалось нередко, — рассмеялся капитан, — но всякий раз я находил выход. Расскажите, в чём сложность вашего положения, и, даст Бог, я пособлю вам, как пособил бы самому себе.
— Что ж, возможно, это не лишено смысла, — проговорил Лайонел. — Как вы сказали, моего брата наверняка повесят, если он не покинет здешних мест. Если дело дойдёт до суда — он погиб. Но тогда я тоже погиб, потому что позорная смерть одного из членов семьи бросает тень бесчестья и на остальных.
— Вы правы, — согласился моряк, давая понять Лайонелу, что ждёт продолжения.
— Я бы очень хотел избавить его от подобного конца, — продолжал Лайонел, проклиная коварного дьявола, подсказавшего ему весьма правдоподобный предлог для злодейского замысла. — Я бы очень хотел избавить его от петли, и вместе с тем моя совесть восстаёт против того, чтобы он избежал наказания. Клянусь вам, мастер Ли, совершённое им убийство — трусливое, подлое убийство — приводит меня в содрогание!
— Ага, — буркнул капитан и, дабы столь зловещее восклицание не насторожило его благородного спутника, добавил: — Вы правы. Иначе и быть не может.
Мастер Лайонел остановился и в упор посмотрел на шкипера. Они были совсем одни, любой заговорщик мог позавидовать уединённости этого места. За спиной молодого человека тянулся пустынный берег, впереди высились бурые скалы, которые, казалось, пытались дотянуться вершинами до лесистых холмов Арвенака.
— Я буду вполне откровенен с вами, мастер Ли, — продолжал Лайонел, — Пител Годолфин был моим другом. Сэр Оливер мне всего лишь сводный брат. Я бы дорого заплатил тому, кто сумел бы тайно похитить сэра Оливера, тем самым избавив его от грозящей ему участи. Но это надо сделать так, чтобы он ни в коей мере не избежал заслуженного наказания.
Лайонелу казалось почти невероятным, что его язык с такой лёгкостью произносит те самые слова, которые в душе его вызывают глубокое отвращение.
На лице капитана появилось зловещее выражение. Он поднял палец и приложил его к бархатному колету молодого человека там, где билось его лживое сердце.
— Я в вашем распоряжении, — сказал он. — Но риск слишком велик. Вы, кажется, сказали, что дорого заплатили бы…
— Вы сами назначите цену, — поспешно проговорил Лайонел. Глаза его лихорадочно блестели, щёки покрывала бледность.
— О, не беспокойтесь, за этим дело не станет, — ответил капитан. — Я отлично знаю, что именно вам нужно. Что, если я свезу его на заморские плантации? Там не хватает работников как раз с такими мускулами, как у него.
В тихом голосе капитана звучала неуверенность, он боялся, что предложил нечто большее, чем хочет его предполагаемый наниматель.
— Он может вернуться оттуда, — таков был ответ, который развеял все сомнения капитана на этот счёт.
— Тогда что вы скажете о берберийских пиратах? Им всегда нужны рабы, и с ними можно столковаться, хоть и платят они сущие гроши. Мне ещё не приходилось слышать, чтобы вернулся хоть один из тех, кого они посадили на свои галеры. Я поторговывал с ними, обменивая живой товар на пряности, восточные ковры и всякое такое.
— Ужасная участь! — тяжело дыша, проговорил Лайонел. Капитан погладил бороду.
— Зато здесь вы не проиграете, и, кроме всего прочего, это не так ужасно, как болтаться на виселице, да и для родственников бедолаги позора куда меньше. Вы окажете услугу и сэру Оливеру, и самому себе.
— Да, вы правы! — почти с яростью воскликнул Лайонел. — А какова цена?
Моряк задумался, переминаясь на коротких крепких ногах.
— Сто фунтов? — неуверенно спросил он. — Идёт, сто так сто.
По торопливости, с какой прозвучали эти слова, капитан понял, что явно продешевил и, следовательно, должен исправить ошибку.
— То есть сто фунтов для меня, — не спеша поправился он. — Затем команде придётся заплатить за молчание и подмогу. Это ещё, по меньшей мере, сто фунтов.
Мастер Лайонел на минуту задумался.
— Это больше, чем я могу сразу достать. Вот что: вы получите сто пятьдесят фунтов деньгами и драгоценностей на остальные пятьдесят. Обещаю вам, вы не прогадаете. Когда вы придёте ко мне и скажете, что всё устроено, как мы договорились, я сполна расплачусь с вами.
Итак, сделка состоялась. Обсуждая с мастером Ли подробности предприятия, Лайонел понял, что взял в союзники человека, который прекрасно знает своё дело. Вся помощь, о которой просил Лайонела шкипер, сводилась к тому, что он заманит брата в условленное место поближе к берегу. Там его будут ждать наготове люди шкипера со шлюпкой, а об остальном мастер Ли сам позаботится.
Лайонел тут же придумал подходящее место. Он повернулся и показал на мыс Трефузис и залитую солнцем громаду Годолфин-Корта.
— Вон там, на мысу, куда падает тень замка. Завтра в восемь вечера, когда не будет луны. Я устрою так, что он придёт.
— Положитесь на меня, — заверил мастер Ли. — А деньги?
— Как только вы благополучно доставите его на корабль, приходите в Пенарроу, — ответил Лайонел, из чего можно сделать вывод, что он всё-таки не очень доверял мастеру Ли и решил дождаться завершения их предприятия.
Шкипер чувствовал себя вполне удовлетворённым. Ведь если молодой джентльмен не расплатится с ним, то всегда можно вернуть сэра Оливера на берег.
На этом они расстались. Мастер Лайонел вскочил в седло и ускакал, мастер Ли сложил ладони рупором и окликнул своё судно.
Пока авантюрист стоял у реки в ожидании лодки, на его грубом лице блуждала улыбка. Доведись мастеру Лайонелу увидеть эту улыбку, то, возможно, он и задумался бы, насколько безопасно входить в сговор с негодяем, который верен своему слову лишь тогда, когда ему это выгодно. В предложенной авантюре мастер Ли видел прекрасную возможность изменить союзнику к немалой для себя выгоде. Совести у него, разумеется, не было, но, как все негодяи, он любил побить ещё большего негодяя его же оружием. Как ловко, как вдохновенно обведёт он мастера Лайонела вокруг пальца… И, предаваясь этим приятным размышлениям, мастер Джаспер Ли довольно посмеивался.
Глава 7
ЗАПАДНЯ
На другой день мастер Лайонел с утра уехал из Пенарроу под тем предлогом, что ему необходимо сделать кое-какие покупки в Труро. Вернулся он около половины восьмого и, войдя в холл, сразу же увидел сэра Оливера.
— У меня есть для вас поручение из Годолфин-Корта, — сообщил он и заметил, что старший брат изменился в лице и застыл на месте. — У ворот меня встретил какой-то мальчишка и попросил передать вам, что леди Розамунда желает немедленно поговорить с вами.
Сердце в груди сэра Оливера замерло, затем бешено забилось. Она зовёт его! Возможно, она смягчилась после вчерашнего. Наконец-то она согласилась встретиться с ним!
— Да благословит тебя Господь за добрую весть! — Голос сэра Оливера дрожал от волнения. — Я сейчас же еду к ней. — И он бросился к двери.
Нетерпение нашего джентльмена было столь велико, что он даже не подумал сходить за пергаментом — своим надёжным защитником. Оплошность эта оказалась для него роковой.
Бледный как смерть Лайонел, отступив в тень, молча наблюдал за братом. Ему казалось, что он задохнётся. Когда сэр Оливер скрылся за дверью, Лайонел сорвался с места и бросился за ним. Совесть молодого человека возмутилась против злодейского замысла. Но страх заглушил его мгновенный порыв, напомнив, что если он не предоставит событиям идти своим чередом, то поплатится собственной жизнью. Лайонел вернулся и нетвёрдой походкой побрёл в столовую.
Стол был накрыт к ужину, как и в тот вечер, когда с раной в боку Лайонел, шатаясь, пришёл к сэру Оливеру в поисках убежища и защиты. Не подходя к столу, он направился к камину, сел в кресло и протянул руки к огню. Ему было очень холодно, зубы стучали. Он никак не мог унять дрожь.
Вошёл Николас и спросил, будет ли молодой хозяин ужинать. Лайонел, запинаясь, ответил, что, несмотря на поздний час, подождёт возвращения сэра Оливера.
— Разве сэр Оливер куда-нибудь уехал? — спросил удивлённый слуга.
— Да, только что. Куда, я не знаю. Но раз он не ужинал, то, вероятно, скоро вернётся.
Отпустив слугу, молодой человек остался съёжившись сидеть у камина во власти душевных страданий. Думать он не мог. Одно за другим в его голове проносились воспоминания о неизменной и преданной любви брата, на проявления которой тот всегда был так щедр. Чем только не пожертвовал сэр Оливер, чтобы спасти его после гибели Питера Годолфина! Безграничная любовь брата, его готовность на любые жертвы склоняли Лайонела к мысли, что даже в крайней опасности сэр Оливер не предаст его. И вот презренный страх, сделавший из него негодяя, пронзает его своим жалом и нашёптывает, что это всего лишь предположения и доверять им опасно; что если сэр Оливер всё-таки обманет его ожидания, то он погиб, безвозвратно погиб.
Когда все аргументы исчерпаны, наше окончательное суждение об окружающих выносится на основании того, что мы думаем о самих себе. Зная, что сам он не способен на жертвы ради сэра Оливера, Лайонел не мог поверить в то, что брат и в будущем, если того потребуют обстоятельства, проявит самопожертвование. Он вновь вспомнил слова, произнесённые сэром Оливером в этой самой комнате два дня тому назад, и окончательно пришёл к убеждению, что означать они могут только одно.
Затем пришли сомнения и в конце концов уверенность совсем иного рода — уверенность в том, что дело здесь совершенно в другом и он это знает. Теперь он твёрдо знал, что лгал себе, стремясь оправдать содеянное. Он сжал голову руками и громко застонал. Он — негодяй, коварный, бездушный негодяй! Весь содрогаясь, Лайонел встал. Хотя уже было восемь часов, его охватила решимость пойти за братом и спасти его от страшной участи, ожидающей его в ночи, там, на берегу.
Но страх вновь одержал верх: решимость Лайонела угасла, и он опять опустился в кресло. Мысли его приняли другое направление. Он снова, как в тот день, когда сэр Оливер ездил в Арвенак требовать удовлетворения у сэра Джона Киллигрю, подумал, что, устранив брата, на правах законного владельца сможет распоряжаться всем, чем сейчас пользуется по его щедрости. Эта мысль принесла молодому человеку известное утешение. Ведь если ему суждено терзаться муками совести, то, по крайней мере, терзания его будут вознаграждены.
Часы над конюшней пробили девять раз. Лайонел плотнее прижался к спинке кресла. Возможно, дело ещё не кончено. Лайонел мысленно видел всё происходящее во тьме ночи. Он видел, как Оливер в нетерпении спешит в Годолфин-Корт, как из мрака появляются неизвестные люди и набрасываются на него. Вот сэр Оливер повержен на землю, он пытается сбросить с себя нападающих, но его связывают по рукам и ногам, затыкают рот кляпом и быстро несут вниз по склону к шлюпке.
Так Лайонел просидел ещё полчаса. Теперь, должно быть, всё кончено, и, похоже, эта мысль успокаивает его.
Снова вошёл Николас, встревоженный, не случилось ли с сэром Оливером какого-нибудь несчастья?
— Что за несчастье может с ним приключиться? — проворчал Лайонел, как бы подшучивая над опасениями слуги.
— Дай-то Бог, чтобы ничего не случилось, — ответил слуга, — только нынче у сэра Оливера нет недостатка во врагах. С наступлением темноты ему бы лучше не выходить из дому.
Лайонел с презрением отверг подобное предположение и для вида заявил, что не станет больше ждать. Принеся ужин, Николас вышел из столовой и отправился в холл. Открыв дверь, он некоторое время вглядывался в темноту, прислушиваясь, не идёт ли хозяин. Раньше он уже наведался в конюшню и знал, что сэр Оливер ушёл пешком.
Тем временем Лайонелу пришлось притвориться, будто он ест, хотя кусок не лез ему в горло. Он испачкал соусом тарелку, разрезал мясо и с жадностью выпил полный бокал кларета. Затем, изобразив на лице беспокойство, направился разыскивать Николаса. Ночь прошла в томительном ожидании того, кто — как хорошо было известно Лайонелу — никогда не вернётся.
На рассвете подняли слуг и отправили их прочесать окрестности и сообщить об исчезновении сэра Оливера. Сам Лайонел поехал в Арвенак спросить у сэра Джона Киллигрю, не знает ли он чего-нибудь. Сэр Джон очень удивился, но поклялся, что уже давно не видел сэра Оливера. Лайонела он принял весьма любезно, ибо, как все в округе, любил его. Мягкий и доброжелательный Лайонел настолько не походил на своего высокомерного и заносчивого брата, что по контрасту добродетели его сияли ещё ярче.
— Должен признаться, я считаю ваш приезд вполне естественным, — заметил сэр Джон, — но даю вам слово, я ничего не знаю о сэре Оливере. У меня нет обыкновения во тьме нападать на своих врагов.
— Помилуйте, сэр Джон, откровенно говоря, я этого и не предполагал, — сокрушённо ответил Лайонел, — и прошу вас извинить меня за столь неуместный вопрос. Отнесите его на счёт моего угнетённого состояния. После того что произошло в Годолфин-парке, я сам не свой. Мысли об этом несчастье не дают мне покоя. Вы не представляете, как ужасно сознавать, что твой брат — правда, слава Богу, всего лишь сводный — повинен в столь гнусном злодеянии.
— Как! — воскликнул изумлённый Киллигрю. — И это говорите вы? Значит, вы верили в его виновность?
Лайонел смутился, и сэр Джон, совершенно неверно истолковавший его волнение, не замедлил отнести его к чести молодого человека. Вот так в ту минуту и было посеяно плодоносное семя их будущей дружбы, которая выросла из жалости сэра Джона к благородному и честному юноше, вынужденному расплачиваться за грехи своего преступного брата.
— Понимаю, — сказал сэр Джон и вздохнул. — Видите ли, со дня на день мы ожидаем приказ королевы, предписывающий судьям принять в отношении вашего… в отношении сэра Оливера соответствующие меры, в чём до сих пор они нам отказывают. — Он помолчал. — Вы не думаете, что сэр Оливер мог узнать об этом?
Лайонел сразу догадался, к чему клонит его собеседник.
— Разумеется, — ответил он, — я сам сказал ему. Но почему вы спрашиваете?
— Не здесь ли причина исчезновения сэра Оливера? Надо быть просто безумцем, чтобы, зная про приказ, не постараться скрыться. Если бы он дождался гонца её величества, его бы, без сомнения, повесили.
— Боже мой! — Лайонел уставился на сэра Джона. — Значит, вы… вы думаете, что он бежал?
Сэр Джон пожал плечами.
— А что ещё можно предположить?
Лайонел опустил голову.
— В самом деле — что? — сказал он и удалился с видом человека, пережившего потрясение, что, впрочем, соответствовало истине.
Лайонел никак не предполагал, что его затея сама собой подводила к заключению, объяснявшему случившееся и устранявшему любые сомнения на этот счёт.
Возвратясь в Пенарроу, он прямо сказал Николасу, какова, по подозрению сэра Джона, да и по его собственным опасениям, истинная причина исчезновения сэра Оливера.
— Так вы верите, что он это сделал? — воскликнул Николас. — Вы верите этому, мастер Лайонел?
В голосе слуги звучал упрёк, граничивший с ужасом.
— Боже мой, что ещё остаётся думать, если он бежал?
Плотно сжав губы, Николас боком подошёл к молодому человеку и двумя крючковатыми пальцами дотронулся до его рукава.
— Нет, мастер Лайонел, он не бежал, — сурово проговорил старый слуга. — Сэр Оливер никому ещё не показывал пятки. Он не боится ни людей, ни самого дьявола, и если бы он вправду убил мастера Годолфина, то не стал бы отпираться.
Однако старый слуга был единственным человеком во всей округе, который держался такого мнения. Если прежде кто-то и сомневался в виновности сэра Оливера, то с его побегом сомнения развеялись.