Андрей Сидоренко

Молитва для Эльзы

(быль в трех частях) * ЧАСТЬ NO 1 *

Над ровной поверхностью земли, одной из частей территории бывшего Советского Союза, повисло серебристое облачко. Оно образовалось только что и старательно наращивало мощь. Почуя восходящий поток, под облако влетел орел и запарил, постепенно взмывая в небесную высь. Так продолжалось около двадцати минут, пока поток не иссяк. Птица перестала кружить и полетела прочь.

Из-под облаков земля кажется далекой, неподвижной и тихой. Своим спокойным однообразием и голубизной она похожа на океан. Очарование высоты, кажется, не с чем сравнить, разве с чувством внезапного юношеского восторга во время мужания или с мигом творческого озарения. Или с чем-то еще, никак не могу понять до конца, не зрю корня. Стараюсь, а чувства приходят в смятение, и скоро забываю, зачем мне понадобилось это выяснять.

Я высоко, под облаками, вместе с той птицей парю себе. Парю не для добычи пищи, а для счастья. Чувствую его как встречный поток, как отсутствие забот и мыслей, как перехваченное от восторга дыхание, как необычное тело первой женщины. Сплю ли, бодрствую - не понять. Закрываю глаза и не вижу положенной тьмы - все тот же пейзаж: степь внизу а наверху небесная синь с блямбами облаков.

Мысли утекают, оставляя после себя чувства невыразимые и еще что-то совершенно непонятное. Это последнее тоже пытается исчезнуть, и я продолжаю одиноко существовать среди пустоты ума, все глубже погружаясь в кромешную темень себя самого.

Это аэродром. Людей давно нет. Все куда-то подевались, и никак не догадаться, что когда-то здесь была жизнь. Нет ни пустых банок, ни окурков, ни уносимых ветром газет, нет ничего, как будто и не было никогда. Тишина вокруг неземная потому, что не звенит в ушах, и не рождает мысли. Она позволяет существовать только единственной собранной в точку бессловесной мечте, которая готова не сдержаться и вот-вот рвануть от страстного желания существовать не здесь, а там, очень далеко, где непонятно что и зачем будет происходить.

Мечта запечатана в животном, в груди его и ждет начала великого. Ожидание - миг, в котором, как в точке, собрано все: страсть и свобода, любовь и ненависть, желание созидать и разрушать, быть ласковым и свирепым, осторожным и отчаянным, мудрым и тупым.

Зверь на взлетной полосе - это уже не зверь, это натянутый нерв, это сталь, раскаленная добела, это доля секунды перед восходом солнца, это пламень мириад галактик, это как грудь себе разорвать. Рывок. Куски раскрошенного железобетона из-под когтей. Рев, отчаяние, непобедимое желание жить - это бесстрашие, это начало и конец пути, это рождение и смерть, это свобода. Бег, скорость, шерсть на ветру. Только вперед! Остановиться - умереть. Упоение движением, неутолимая жажда преодолевать, прошлого нет. Еще быстрей. И вот отрыв - это полет. Аэродром падает вниз, и вдруг - тишина. Вокруг бесконечная пустота и вечность. Вот так бы навсегда. Но нет. Я - это уже не я, а какое-то чудовищное желание, страшная сила, с которой не сладить. Япесчинка в циклопическом реактивном потоке, устремленном неведомо куда. Хочу затормозить, но не могу. Мамочки!

Вот так я родился. И понесло меня куда-то вдаль, где ничего нет - только тьма и маленькая блестящая точечка впереди. ЭтоСириус - любовь моя.

Я начал любить тебя в далеком детстве, когда еще толком-то и не знал, что это за штука- любовь. Я не умел любить по малолетству, но зато очень хотел. Внутри грудиделалось тепло, а на душе покойно и радостно, стоило только взглянуть на небо и отыскать тебя, звездочка. Не спутаю тебя ни с каким другим космическим телом, будь оно хоть дальше, хоть больше, хоть мощней.

Я вырос, стал дядей. Но все равно ищу тебя на небе, любуюсь и уже не только грудь, а все туловище чудесным образом нагревается. О, Сириус! Сквозь безумное вакуумное пространство Космоса меня сильно влечет к тебе неведомая сила. Ни смочь высказать моих чувств, далекая звезда-мечта - нет таких слов. Было б на чем, улетел к тебе хоть сейчас, не смотря на то, что дышать по пути нечем и холодно.

Когда так хочу, то глубоко во мне происходит существенное преобразование, какое-то грандиозное основополагающее событие. То, без чего дальнейшая жизнь стремится к нулю, к забвению, превращаясь из божественного происшествия в роковую ошибку, в череду пустопорожних дней, в конце которых мрак.

Сильнейшая тяга к космическому объекту, перемежаясь с чувством отчаяния невозможности добраться туда, заводит меня в тупик и гложет. Я маленький мальчик, замкнутый в чулан за проказы, но мне отчаянно хочется на волюноситься с пацанами босиком по дикой луговой траве.

В детстве очень хотелось поскорее увеличиться в размерах до папы и стать астрономом, звездным мастером. В рукахкнижечка "Что и как наблюдать на небе". Прочел несколько строк и уже не в силах оторваться. Сердце замирает, когда представляю, что во вселенском пространстве, оказывается, совершеннейшая пустота, и самое главное нет опоры - ни верха тебе, ни низа.

Автор не старался заворожить читательскую массу стилем и сочностью слога. Он как бы наоборот старался все испортить, не скупясь на "следовательно", "таким образом", "как было отмечено выше". Но слог меня не волновал. Я волновался от того, что Вселенная такая огромная, а моя планета и я такие маленькие. Нам должно быть жутко и страшно одиноко средь бесконечности пространства и немыслимых расстояний между светилами. Зачем звезды так далеки друг от друга? Для чего так все устроено, что нам до них никак не добраться? Я не мог смириться с таким положением вещей и мучился, изобретая всякиеприспособления, на которых можно было бы долететь до звезд.

Ничего у меня не вышло, и я остался один на один со своим нарастающим впечатлением от размера Вселенной. Почему папа с мамой заранее не предупредили меня о том, что мир такой огромный? Почему вообще люди ходят и ничего об этом не думают, не говорят? Что вообще может быть важней и интересней? Неужели тот салат оливье, которому так рады взрослые во время пиршеств, действительно значимое событие в жизни человеческой? Почему люди собираются вместе, чтобы радоваться ерунде, вроде какой-то даты? Почему они не стекаются на ратушную площадь, чтоб задуматься и удивиться, глядяв звездное небо ночи? Что вообще происходит?

Чем дальше углублялся в чтение, тем сильней зачаровывался. Предложи мне в обмен за "Что и как наблюдать на небе" несметные сокровища - не думая, отказался бы. Я терял сон, зачитываясь по ночам. Наткнувшисьна сообщение о новой звезде, мысли тотчас же уносились туда, к бесконечно далекой блестящей точечке. Голова кружилась, а кровать со мной норовила оторваться с насиженного места, разогнаться и стартонуть в Космос.

Вскоре я смастерил телескоп длиной один метр семьдесят пять сантиметров. Корпус телескопа скатал из газетной бумаги, промазав ее крахмальным раствором, а в качестве объектива использовал стекло от обычных очков. Окуляром стала служить маленькая линзочка, которую нашел у себя дома в письменном столе.

Вместе с любимым прибором лазал по ночам на крышу и вскоре обсмотрел каждый кусочек неба. Я любовался звездами, мечтая вырасти и стать очень умным ученым, чтоб потом, преисполнившись чувствомсобственного достоинства, заняться тем, чем и так уже занимался. Мне хотелось того, чего нет, хотелось большего, а что имел - не сильно ценил.Разве мог понять, что именно тогда звезды были ближе всего, что именно тогда передо мной открывалась настоящаяастрономия, волшебная наука.

Я повзрослел и, казалось, поумнел. Но зачем было умнеть, раз так и не сумел обрадоваться более, чем звездам во время тех ночей напролет с бумажным телескопом, оседлав крышу дома своего? Отрезок времени между мной теперь и мной тогда прожит в погоне за миражами. Хотелось достичь того, чего нет. А ведь усилия и страдания на пути испытал вполне конкретные. Может, так и должно быть? Кажется - да, но хочется верить, что нет.

Лежу под небом на почве степи вверх лицом и ощущаю небо целиком. И не надо никакого телескопа, и не надо знать расстояния вон до той прелестной голубой искорки. И не надо. Любуюсь ею и хочу запомнить. Только что открыл самый главный астрономический секрет: звезды надо не наблюдать, а любоваться ими, их надо не изучать, а любить. Я - настоящий астроном, и мне не нужна Нобелевская премия за какое-то там открытие.

Как прекрасно очутиться одному среди неухоженной степи! Как здорово чувствовать себя под вечностью неба! И если свобода не вымысел, а фактическое природное явление, то она должна находиться рядом. Кажется,до нее совсем чуть, но почему-то не кажется, что я свободен совсем. Груз прошлого тому виной или заботы о будущем, не могу сказать точно. Наверное, все вместе. Так или иначе, но я постоянно ощущаю это малюсенькое "чуть", даже привык к нему и не тороплюсь избавиться.А может, и не стоит этого делать? Может, это то самое, что только и держит меня здесь на моей планете в живом виде? Может, это как раз то, что делает мир таинственным и чудесным? Может, это "чуть" и есть самое драгоценное и прекрасное в мире? А я всю жизнь не там ищу чудес, которые находятсяу меня под носом. Их следует не искать, а просто стараться разглядеть.

Мой папа моложе, чем я сейчас. Но он большой, загадочный и недосягаемый, как Млечный Путь. Не помню, какой у папы вид. Знаю только, что он рядом. И мама тут же, но онадобрей и надежней. Ей верю, а папу пугаюсь.

Странно оказаться беззащитным маленьким. Неуютно и стыдно. Чего-то хочется, и не пойму, чего же. Знаю, что люди должны быть хорошими и любить меня просто так.

Из глубины детской коляски в основном видится небо, а еще солнце. Жаль, не возили по ночам. Я бы обязательно разглядел звезды, и тогда мне бы удалось увидеть свою единственную и самую любимую звезду. Наверняка бы отыскал и разглядел, ведь я маленький, а значит, могу чувствовать первозданное и радоваться прекрасному. Тогда бы я дольшежил счастливым.

В процессе взросления все больше стали притягивать странные вещи, как то: вредные пищевые продукты и прочие предметы, которые вообще съесть нельзя, но от этого они почему-то делаются не менее привлекательные.

Сначала мне нравились конфетные обертки. Я коллекционировал их тщательно и самозабвенно, а потом играл во дворе в фантики, пытаясь таким способом умножить свое бесценное состояние. Больше всего ценились яркие и блестящие обертки, а фантик от самой вкусной конфеты в мире "Мишка косолапый" почему-то нет. Я не мог понять, почему, и мучался. Поглядите, пацаны, на обертку от "Мишки"! Давайте помечтаем, от неегораздо вкусней во рту, чем от карамельного фантика. Но я не осмеливался сказать такое вслух. Меня не поняли бы и высмеяли. А что может быть хуже и страшней, чем оказаться высмеянным и одиноким. Тогда не с кем будет поделиться впечатлением о событии, или сделать совместное, важное дело. Во мне теплилась надежда, что из массы найдется мальчик, который тоже будет ценить такие же фантики, и с ним я буду крепко и долго дружить. Мы вырастем, станем большими и серьезными, как те дяди, которые курят и носят плащи и шляпы. Мы будем ходить под ручку с тетями в драповых пальто с лисьими воротниками. У нас будет много взрослых неотложных дел. А мы все равно будем видеться и вспоминать про детство и фантики. Но жизнь шла, а друг не находился, и мне долго пришлось притворяться, будто блестящие фантики лучше.

Первые люди, которых помню, были как черные тучи, которые загораживают небо. Наверное, они наклонялись надо мной, чтобы полюбопытствовать или посюсюкать. А я не в силах был ничего сказать, только страдал от того, что не видно пространства целиком. Позже люди приняли правильные очертания и разделились на детей и взрослых. В первую очередь я видел сверстников, а прочих не сильно учитывал. Они как кошки ходили сами по себе, интересуясь совершенно непонятными делами. С ними невозможно было ни о чем важном говорить.

Раз ковырял корни придорожной травы и извлек из-под земли жирного червяка. Он был не столько длинный, сколько толстый и сильный. Приятно и необычно держать в руках незнакомое безногое существо, преисполненное энтузиазмом странного движения. Приятно чувствовать, что я мощней и главней. Захочу - придавлю животное, и оно замрет навсегда, захочу - выдрессирую. Я носился с червем полдня. Потом он мне надоел. Определил его жить в майонезную банку, где он вскоре побледнел, а к вечеру сдох. Я позабыл о нем,возясь с временным замком из песка, а когда вспомнил, то было уже поздно, отчего сделалось грустно. Потом вечером мне не хотелось есть пищу, все думалось о загубленном существе. Какое-то странное чувство неотвратимости в груди. Мне очень хотелось поделиться горем с каким-нибудь взрослым человеком, чтобы тот понял мое несчастье и успокоил. Но кто из взрослых способен понять важное? Мама занята переживанием, чтоб я съел побольше еды, а папа смотрит на экран телевизора и не отвлекается.

Сейчас я тоже взрослый, и мне нет никакого дела до заморенных червяков в майонезных банках. Что-то ненужное происходит в процессе взросления, в результате чего я меняюсь до неузнаваемости. Неверно становиться совсем другим. Я должен бы улучшиться, а не измениться. К чему тогда те подготовительные годы? Неужели для роста тела? Вряд

ли так глупо и обидно природа устроена.

Мой друг, Ваня Ландгров, после непродолжительной научной деятельности решил разводить пчел в степях Казахстана. Накупил продуктов питания,сел в машину и укатил на юг с помощью ручного труда незнакомого счастья искать. Обзавелся уликами и пчелосемьями, завез все это хозяйство от человеческих глаз долой и стал жить один среди трудолюбивых насекомых.

Самое важное, что Ваня приобрел в результате сельскохозяйственной деятельности, так это впечатление от травы. Я так думаю. Об этом он рассказывал, старательно подбирая выражения, а я очень внимательно слушал и сильно прочувствовал все, будто и сам участвовал в пчеловодческом труде.

Это бескрайняя, поросшая разнотравьем, плоская земля, и нет на ней никакого особенного объекта для интереса кроме тех мест, откуда Солнце встает и куда садится.Очень непривычно для научного сотрудника. Ведь научные сотрудники - городские жители, они приручены существовать внутри стен, которые загораживают небо и землю вместе с растительностью.Лиши научного сотрудника помещения, и он не будет знать, как быть дальше. Теперь он - новорожденный голый и вынужден учиться жить заново и ощущать все вокруг по-другому.

И увидел Ваня небо огромное, и землю, свободную от строений, тоже увидал. И траву на той земле детально разглядел. И вспомнил Ваня детство, и себя в том детстве, и целиком свой организм почувствовал. И нюхал Ваня травы, и никак нанюхаться не мог, потому как пахли они детством, давно позабытым. Удивительная, оказывается, способность травы - дарить ощущения детства.Благоуханье ее обладает чудодейственным свойством - поворачивать время вспять.

Мы сидим с Ваней на маленькой кухоньке размером в 6,5 квадратных метров в городе Новосибирске. На дворе морозный и снежный месяц март. А нам тепло и хорошо на душе. Мы говорим о травах Казахстана и вспоминаем разноцветное детство.

Как здорово бегать босиком по голой земле, как здорово радоваться несущественному, и как все-таки важно опечалиться из-за дождевого червя, нечаянно заморенного в майонезной банке!

- Ты, Вань, плевал на наживку, перед тем как рыбу удить?

- И я плевал.

- А плавать когда научился?

- Я раньше.

- А когда головкой ныряешь, ты носочки тянешь?

- Нет?

- Так я и думал. Я на море рос, а ты на реке. Вы, речные, слабо разбираетесь в нырянии. И лето здесь короткое, а у меня в Крыму сливы уже расцвели. Поехали туда - на весну поглядим, на море Черное. Я тебе дерево покажу, откуда ляпнулся и руку сильно ушиб, а потом еще долго перебинтованный ходил. И спасательную станцию покажу. Там я пропадал, мечтая стать моряком.

Жаль, Ване некогда. Жизнь вольного пчеловода отнимает уйму времени и сил. Надо тщательно подготовиться к сезону: настрогать реечек и сколотить из них рамочки, тушенку еще надо наготовить. Мне бы и в нетрезвую голову не взбрело самостоятельно заготавливать тушеное мясо коров. А Ване взбрело. Уже месяц как он закупает говядину оптом, варит ее в большой алюминиевой кастрюле на электроплитке и закатывает в банки, успокаивая себя тем, что так будет вкусней и дешевле. Жаль, потом все банки повзудваются, и Ване придется все лето питаться хлебом да медом.

Мне, дитю, страшно мысленно умереть. Думая о загробье, трепещу всем телом, не рискуя представить себя по пути туда, где, как мнекажется, ужасно одиноко и жутко холодно. И часто, не смея заснуть, я гляжу в темень ночи и вижу всякую фантастическую живность, которая летает, пресмыкается, исчезает и появляетсявновь, корчит рожи и старается произвести на меня сильное впечатление.

Когда папа уводил маму по вечерам в кино, я оставался один на один с легионом чудищ, которые шныряли по всей квартире. Перепробовал все способы: прятался на кухне, в туалете, заворачивался в одеяло - бесполезно.

Они такие живые. Чешуя, вздыбленная шерсть, клыки с желтизной, налитые кровью глаза - все как в явь. Некоторых красавцев до сих пор зажмурюсь и помню - четче некуда. Кажется, могу срисовать. Но теперь Чудо-Юды почему-то не двигаются, а просто стоят серьезные такие, как истуканы - окаменелые молчуны.

Страстно люблю фильм "Человек-амфибия". Какой Ихтиандр храбрец и красавец! Какой молодчина! Как ловко он машет хвостом под водой! И какие в него влюбляются женщины! Хочу так же. В результате многократного посещения кинематографа я сильно возбудился и начал часто нырять в море, даже делал попытки дышать под водой. Нырял, пока не синела кожа и даже дольше, пока она не сморщивалась на руках и ногах, ведь надо было научиться вилять бедрами и махать ластами, как Ихтиандр хвостом. У меня почти получалось, но тут растер ногу, а через несколько дней раны нагноились, и меня положили на операционный стол.

Их трое, повернутых ко мне задами, людей в белых халатах. Режут меня ножом и долбят кость ноги с помощью ужасного на вид блестящего приспособления. Круглая хирургическая люстра для нужного света, и холодно внутри. Видела б ты, как страдаю я, прекрасная Гутеера! Я хотел, чтоб как в кино, а в результате мне больно и страшно. Где волшебный кинематографический мир? Гутеера-а-а!!!

Сижу на карусели и мечтаю о том, что вот уже скоро перестану ходить в детский сад, поступлю в школу и буду заниматься другими важными взрослыми делами. Я вернусь к этой карусели и вспомню былое. И будет мне тогда много, аж 7 лет. Маленькие детишки обступят и спросят: "Чего это я, такой большой, и здесь?" Нисхожу с пьедестала, похлопываю по плечу главного и объясняю, что сам когда-то был таким же маленьким и тоже по-серьезному катался на этой вот развлекательной карусели. Мне завидуют, открывают рты и забывают захлопнуть, а я, такой взрослый и чудесный, их успокаиваю: "Все впереди, не суетитесь, продолжайте кататься, мелюзга. Наслаждайтесь своим прелестным возрастом". Дальше мной восхищаются, а я млею. Занавес.

Минуло полгода, и я решил материализовать грезы. Пришел ккарусели и напустил на себя грустный вид давно живущего. Но никто почему-то ко мне не подходил для восхищения. А я все ждал, но так ничего и не дождался. Только безразличное безлюдное воздушное пространство вокруг и тишина. Оказывается, я не пуп земли. Меня, оказывается, можно и не учитывать.

Мой одноклассник Сашка Демин сейчас санкт-петербуржец и важный военно-морской чин с большим канцелярским животом. Но тогда живота у него не было. Ему, как и мне, лет тринадцать, и нам очень хочется впервые побывать в пещере. Третий спелеологический товарищ - мой сосед по дому Сашка Вахтенков. Сейчас его нет - умер. Заперся в туалете и выпил стакан нашатырного спирта. За день до того раздарил товарищам нажитые за 33 года вещи: перочинный нож, зажигалку, набор отверток. Никто не знает, зачем он выпил нашатырь. Но я думаю, он потерял себя и не сумел обрести заново. Вижу его глаза. В них растерянность и пустота.

Помню наши редкие встречи и короткие разговоры на лестничной клетке. Работал он грузчиком на мясокомбинате и постоянно предлагал мне ворованное мясо, а иногда и выпить. Мяса я не ел, а пить перестал, поэтому ничего общего с ним не находил. Он был безобидный добряк. Жаль его жену и двоих дочек.

В пещере темно, грязно, сыро и холодно. Сначала было интересно, а спустя несколько часов мы уморились, и нам захотелось домой к мамам. Но выход не находился ни в какую. Из зала, где мы оказались, должен вести узкий лаз, который соединяется с главным ходом, откуда уже просто выйти наружу. Но где этот чертов лаз?! Он как сквозь землю провалился. После безуспешных трехчасовых поисков стало ясно, что мы крепко засели.

Поначалу все представлялось как приключение, у которого обязательно будет счастливый конец. Мы шутили, рассказывали по очереди анекдоты, старались улыбаться и поддерживать бравый вид. Но чем дальше, тем трудней было скрыть друг от друга все усиливающееся волнение за страшную будущую участь. То вдруг голос сорвется на высокую ноту, а то поймаешь неуверенный взгляд товарища. Глаза. Конечно же, нас в первую очередь выдали глаза - эти черные блестящие виноградины, отражающие свечное пламя и серыебезразличные стены молчаливого подземелья.

Силы на исходе, догорает последняя свеча, а вместе с ней таят наши надежды на освобождение из каменной тюрьмы. С каждой минутой становится все холодней и страшней. Погасили свечку, чтобы не спалить до конца. Маленький огарочек - в нем самая последняя наша надежда увидеть белый свет.

Если вынуть из жизненной суеты человека, затормозить его и усадитьв темноте, то он много чего интересного начнет чувствовать. Со мной такое случилось впервые, и я сразу ощутил как материальный предмет тишину. Она, оказывается, далеко не безмолвна, а рождает странные звуки и мысли, которые нашептывают удивительные вещи.Однако тьма в пещере - главнее, она-то и дает знать о себе первой: сначала нежно, чуть касаясь кожи, а со временем все уверенней завладевает внутренними органами, отчего организм наполняется веществом непривычного и серьезного свойства.

Еды нет, света нет, ничего нет. Тело холодеет, а умом постепенно завладевает страх. Сначала вроде все в порядке, затем в груди обнаруживаешь присутствие малюсенькой крохотулечки, еле ощутимой точечки, которая вскоре начинает стремительно расти, пока не превратится в гигантского страшилу, властителя душ.

Через пару часов, напугавшись дальше некуда и окоченев совсем, мы кинули жребий, кого скушаем первым для спасения "собственных шкур" остальных присутствующих. Выпало Сашке Вахтенкову.

Как съесть товарища, я читал в какой-то книжке и даже видел фильм, где терпящие кораблекрушение друзья готовились съесть одного из себя. Но в кино, как водится, все обошлось. А здесь, я чувствовал, так просто не обойдется. И чем дольше мы сидели, тем сильней в это верил.

Жребий бросили вроде в шутку, но я-то понимал, что эта шуточка запросто и скоро может превратиться в надежную реальность. Помню свои мысли. Если бы выпало на кого-нибудь другого, мы все равно съели бы Сашку Вахтенкова, потому что он самый слабый и его можно легко удавить. Даже представил, как это сделать. Глаза Сашки Демина отражали ту же идею выживания.

Вот мои руки, грудь, живот и ноги, спины не вижу. Вот он я. Держу оторванную часть тела несчастного Сашки, впиваясь в человечину зубами. Сырое мясо похрустывает и сладковато на вкус. Трудно грызть, но я стараюсь изо всех сил. По подбородку стекает кровь. Жить хочу! Страх и отвращение вдруг исчезают, и я упиваюсь дьявольской силой, которую дарит мне плоть товарища. Хочется смеяться, но не весело, а как-то по дикому, отчаянно, яростно. Хочу чего-нибудь мощного: неистово плясать голым у костра, стучать в африканский барабан или еще не знаю чего точно, но обязательно сумасшедшего.

Влюблен во француженку. В те застойныевремена этонемыслимо идерзко, но мне все равно.Родители уехали в отпуск, а меня, пятнадцатилетнего дитятю, чтоб не болтался где попало,пристроили в пионерский лагерь "Артек".

Наши взгляды встретились, и мы сходу начали влюбляться. Каждый вечер сбегали от всех пионеров и комсомольцев, лазали по кустам и целовались.

Страсти не обуздать. Конечно же, она - совершенство, конечно же, единственная и неповторимая, другой такой не будет никогда. Весь мир - это она и больше ничего. Я видел фильм про Ромео и Джульетту. Из-за чего знал, как несовершеннолетняя любовь должна происходить: страстно, отчаянно, безумно. Но кино можно было и не смотреть. Явь впечатлила сильней.

Ее плечи, ноги, грудь, живот. Ее улыбка, жесты, запахи - эти пьянящие ароматы молодости! Они дурманят, будоражат, доводят до бешенства, толкают совершать безумства. Кровь в жилах бурлит. Сердце начинает неистово колотиться, стоит только подумать о любимой, стоит только увидеть. А если обнять и сильно прижать, то будто проглотил снаряд и он разорвался у меня внутри. Бабах! Потемнело в глазах, все кружится, проваливаюсь туда, где любовная сила нагнетает в организм сладострастную истому предвкушения райских благ, заставляя тело необычно звенеть, отчего легко дышать и как в невесомости.

Кожа бархатистая. Одно касание - и я летаю в небесах под томную арфическую музыку, которую исполняет порхающий рядом архангел. Снизу туловища поднимается теплая волна блаженства, вначале чуть притормаживая в груди, а немного погодя разрывается в голове ослепительным фейерверком.

Я не вынесу разлуки. Как кот в чужой квартире, не нахожу себе места. Грудь давит и дыханье сперло.Ах, Моник Ламиранд? Где тебя четри носят? Почему мир такой жестокий? Почему он разлучает любящие сердца и заставляет мою ненаглядную страдать под игом капитализма в далекой Франции?

Я запасусь терпением, вырасту, достигну в жизни заоблачных высот, поеду в Париж и заберу тебя к себе счастья ради. Ты будешь поражена тем, что я отыскал тебя сквозь много лет и огромное расстояние. Это зародит в тебе новую мощную волну любви. Мы будем жить-поживать вместе долго и счастливо. У нас будет большой красивый дом с лужайкой, в котором нам никто не помешает заниматься чем в голову взбредет, воспитывать детишек и наращивать семейное благополучие. Я выучусь на астронома, открою новую звезду и назову ее твоим именем. Чувство гордости за мои достижения будет усиливать в тебе любовь ко мне и выводить ее с каждым днем на новую орбиту. Счастье - безоблачная небесная синева с радужным обрамлением, как с нимбом.

Последовали годы переписки. Французский я не знал, а английским владелеще хуже, чем она. Вскоре Моник начала писать на своем родном языке, а я в ответ легко перешел на русский. Ее письма хранил как талисман вечной любви для возбуждения воображения молодости вплоть до третьего курса института, пока не удалось их в конце-концов толком перевести. Только тогда выяснилось, что она долго писала мне про какого-то венгра, с которым познакомилась сразу, стоило только расстаться со мной.

Рухнул железный занавес и развалился Советский Союз. Я сильно повзрослел, выучил английский и написал письмо в Париж, как в прошлое. Но там ее уже нет, а где - неизвестно.

Сейчас запросто могу сорваться на поиски своей первой любви, например, на велосипеде. Но не делаю этого, потому что ей, как и мне, за сорок, и я боюсь сильно разочароваться, хотя сама идея кажется привлекательной.

Прошлое. Его не вернуть. Ведь так очевидно. А я много раз пытался, и никогда ничего хорошего не выходило. Бестолковое и вредное это занятие, как пить вчерашний чай. * ЧАСТЬ NO 2 *

Люблю политическую карту Советского Союза. Глобус не возбуждает до такой степени даже сейчас, когда все те далекие страны и континенты, которые на нем изображены, доступныдля посещения.

Когда впервые увидел фильм про доктора Айболита, мне сразу же захотелось в Африку, туда, где тепло и много бананов. Я вырос, выучил диалектический материализм и понял, что Африка- это очень далеко, как другая планета, и я перестал думать об Африке. Мне стало грустно, но совсем ненадолго потому, что страна, откуда меня никуда не пускали, оказывается, очень огромная. И я перестал чувствовать себя птицей в клетке, а стал чувствовать орлом, который не знает, в каком направлении лететь.

Лежу на железной кровати в общежитии Московского физико-технического института и смотрю в потолок, потом на политическую карту Советского Союза, потом опять в потолок. Мысли улетают в космос, потом возвращаются назад и я снова гляжу на карту. Взору ума открываются обширные территории с великим многообразием мест для осуществления подвига. Вижу себя полярным первопроходцем, отважным исследователем кратера действующего вулкана, искателем затонувших сокровищ и первым в мире, поймавшим живьем снежного человека. Мозги рождают шальные мысли, которые носятся в голове, не давая покоя ни днем, ни ночью. Водка и студентки Института легкой промышленности не успокаивают.

Каждый человек чего-то постоянно хочет: явно или в глубине души, но хочет. И если хочется по-настоящему, то это "чего-то" вовсе не то, что мы достигаем и приобретаем стандартными способами, а то, что из ряда вон. Хочется бегать голым в полнолуние, хочется полететь в космос, хочется, чтобы в тебя влюбилась самая красивая женщина в мире, хочется море переплыть.

Я читал много книжек о путешествиях по морям и океанам. В детстве обнаружил у себя дома "Путешествие на Кон-Тики" Тура Хейердала. Я не мог нарадоваться, перечитывая книгу снова и снова, кажется, несчетное количество раз. Почему так увлекают обычные записки путешественника? Наверное, просто потому, что все было на самом деле, и я верю написанному. И когда представляю себя в гуще книжных событий, мне кажется, будто все случилось и со мной тоже. "Путешествие на Кон-Тики" - волшебная книга. Я сразу полюбил ее, потом надолго забыл, а сейчас вдруг вспомнил и обрадовался заново.

Хочу переплыть море, хочу настоящего путешествия. От напора приключенческой страсти вдруг тяжело задышалось, и я вышел на улицу.Серые свинцовые тучи заволокли небо, ветрено и холодно - это поздняя подмосковная осень, но мне все равно - мысли мои далеко, в тепле мечты.

После целого ряда умственных упражнений над политической картой Советского Союза и прочтения путевых записок знаменитых путешественников я начал произносить в публичных местах восторженные речи во славу дальних и опасных странствий.

Люди! Человечество в опасности, ему не хватает подвига. Без подвига жизнь на земле зачахнет и исчезнет бесславно и бесследно. Земля будет существовать порожняком, она погибнет со скуки. Этого допустить нельзя. Мы должны суметь, мы должны, во что бы то ни стало, совершить. Лично я хочу!

- Я тоже хочу совершить, Я думал об этом и раньше, только сказать стеснялся, - это мой друг Женя Ковалевский. Он вышел из толпы и встал рядом со мной, решительно повернувшись грудью к народу.

То, что получилось в результате полугодового труда и энтузиазма молодости, было нечто из старых камер от казенных грузовиков и стальных, стянутых со строительства советских домов, водопроводных труб диаметром один дюйм с четвертью. Плавсредство размером 6 метров в длину и 4 в ширину весило около тонны. Как все это хозяйство доставить на море - не знал никто. Но нам все равно. Молодость слабо соображает, что будет дальше. Ее цель - только вперед.

Из погрузки в поезд нашего экспедиционного инвентаря можно составить сильно захватывающий сюжет. Поездной персонал, узбекские проводники, очень слабо реагируют на русскую речь и совершенно не желают входить ни в чье положение. Почувствовал себя на эшафоте, где мне вот-вот должны снести голову, но я, наивный, пытаюсь уговорить угрюмого палача не делать этого. Лицо того палача из средневековья и лица тружеников железнодорожных путей сообщения из солнечного Узбекистана в 1980 году были одинаковы.

Поезд трогается в то время, как мы продолжаем закидывать свой негабаритный груз морских путешественников в вагон, а проводники, нехорошие люди, старательно выбрасывают его обратно на перрон.Одна половина экспедиционеров едет в вагоне, принимая груз - другая бежит по перрону с неподъемным инвентарем. На ходу обе половины договариваются, на всякий случай, встретиться за 3500 км южней, в том месте, которое никто никогда не видел, а только догадывался на основании политической карты Советского Союза. В результате мы все-таки загрузились и через три дня оказались среди пустыни в городе Аральск.

Дунул попутный ветер, сначала слегка и неуверенно, но скоро крепко и решительно. Мы подняли парус и понеслись в открытое море. Появились волны, которые к ночи достигли 5 метров.

Годы спустя, бороздя океанский простор на большом пароходе, я видел волны куда как более. Но чувства мои при этом не сравнить с теми, которые испытал в ту ночь. Нечто существенное происходит, когда живешь с водой на одном уровне, среди волн выше головы. Вода над тобой, если она не комфортабельный душ, очень интересно действует на психику. Как будто через миг канешь в пучину, и окажешься в очень непривычной обстановке: среди рыб и прочих легендарных подводных обитателей.

Бывало море, возле которого рос, бушевало и сильно. Но я находился лишь рядом, на берегу, и только наблюдал, а не чувствовал стихию. Оказывается, между видеть и чувствовать пропасть - как между присутствовать и участвовать.

Все мои друзья-мореплаватели свалились от усталости и заснули. Разбушевавшаяся стихия и одинокий я - неспящий рулевой. Для высвечивания волн в темноте у меня есть серьезное приспособление - карманный китайский фонарик с одной квадратной батарейкой. С его помощью вижу метра на два.

Сначала нет ничего, только черная пустота, полная неожиданностей. Потом вдруг, как по волшебству, вырастает стена воды. Где она вверху заканчивается - не видно, можно только догадываться, слушая, как срывается пенная шапка. Не счесть сколько раз думал: " Все: вот теперь приплыли. Эта волна последняя, она захлестнет и перевернет мое суденышко". Но в очередной раз происходило чудо, и я, с перехваченным от восторга и ужаса дыханием, взмывал ввысь, чтоб там, на верху, переведя дух,через миг снова рухнуть вниз в страшную водяную яму.

Чего я здесь забыл? Какие такие тайны откроются передо мной, если вот сейчас сделаю одно неосторожное движение рулевым веслом и: до свидания белый свет со всеми земными радостями! Кругом море, а вокруг моря -жаркая пустыня.

А разум говорит: " В затее прока нет - одни мытарства. Как славно млеть под ласковым солнышком на пляжике Черного моря среди дамских тел. Как чудесно вечерком попить вина, а после закрутить курортный романчик. Зачем пуп рвать-то?!"

Сижу на берегу острова и смотрю на Аральское море. Завтра, от силы послезавтра в последний раз гляну на солнце, на нещадно выжженную пустыню, еще раз вспомню, чего прожил, девушек обязательно надо будет вспомнить всех и папу с мамой. Вот, пожалуй, и все - можно распрощаться с белым светом и отправиться к праотцам. Сначала как будто прыгну в пропасть, страшно будет только вначале, а дальше все пойдет как по накатанной дорожке: тьма, туннель, потом золотистый свет, царство мертвых, чистилище, судилище, а дальше черт знает что или Бог весть что. Это уж как повезет.

А все из-за неосторожности. Нашел в пустыне труп джайрана, от которого изрядно воняло мертвечиной, и, врезав по черепу несколько раз топором, стал крутить башку животному, пытаясь обломать рог на сувенир. Рог не поддавался, я начал усердствовать и распорол об острую трупную кость себе руку довольно сильно. Не придав особого значения случившемуся, засунул добычу в рюкзак и зашагал дальше.

Вечером поднялась температура и начало знобить. Тут же вспомнилась классика и всякие страсти про трупный яд. Признаки того, что мне крупно не повезло, были налицо. Спасать меня от погибели на затерянном островке некому. Я приготовился к самому худшему и пошел к морю прощаться с жизнью.

Мысли отказывались выстраиваться в стройные ряды. Стало ужасно грустно оттого, что придется погибнуть в неизвестном месте вдали от славянской родины. Хотелось успеть добраться домой и закончить жизнь под отчем кровом среди безутешно скорбящих родственников и соболезнующих односельчан. Маялся долго, пока не уморил себя мыслями о загробной жизни окончательно и не пошел спать.

Несмотря на большую подготовительную работу, умереть не удалось. Температура через день спала - все обошлось. А тот вид Аральского моря и пустынных окрестностей я помню до сих пор. Равнодушная вода, равнодушное небо, равнодушная нерусская местность из песка и редких саксаульных кустов. И не в кого уткнуться лицом, чтоб утешиться. Нет мамы, нет какой-нибудь другой женщины для защиты. Совсем один и пренебрегающая мной любимая природа.

Очень часто вижу себя посторонним гражданином чужой страны, хотя на самом деле это я - студент, который скоро станет настоящим инженером. У меня есть зачет по марксистско-ленинской философии и много чего еще из области прогрессивных знаний по науке и технике. А тут весь углем перепачканный и босиком стою в центре кассового зала куйбышевского железнодорожного вокзала. Одеяние мое состоит из рванойштормовки на голое тело, подстреленного драного трико и все. В руках лодочный компас весом пять кило, а в кармане восемь социалистических рублей и пятьдесят копеек. Больше ничего нет, кроме бороды и блеска в глазах.

Наше героическое покорение морской стихии закончилось кораблекрушением посередине Аральского моря. Волна зацепила почти весь пищевой запас и утащила в пучину. Чудом удалось добраться до острова Барса-Кельмес, где вынуждены были дожидаться какого-нибудь попутного транспорта. Долго ждать не пришлось. Через пару недель подвернулась ржавая баржа с углем. За помощь при разгрузке капитан пообещал подбросить робинзонов в город Аральск.

Грузим уголь мешками в тракторный прицеп в сорокаградусную жарищу. Вдруг в небе застрекотало, а через несколько минут можно было разглядетьсамолет марки АН-2. Стал понятен восторг, который испытывали наблюдатели воздушных полетов в эпоху зари воздухоплавания. Бегу к посадочной полосе, и, подражая пропеллеру, кручу одежду над головой.

Самолет, не щадя моторной мощи, как-то особенно натужно взревел, взял разгон и скоро оказался в воздухе, пробежав, кажется, значительно меньше положенного. Тряска, воздушные ямы, под нами море, а сбоку грустные Кара-Кумские пески. Вот и город Аральск, а вот и железнодорожный вокзал, и поезд на север через час подадут. В поезде напился портвейна, а ночью меня обокрали. Осталось только то, что было на мне во время сна и угольная пыль на теле.

Граждане! Я хороший. Вот мое удостоверение студента Советского Союза. И паспорт у меня тоже есть, женщина. Видите, я кораблекрушение потерпел, а сейчас еду домой к маме. Займите денег, товарищи! Мне десять рублей не хватает. Я всем вам обратно вышлю. Честное комсомольское слово, что вы все, в самом деле...

Денег я все-таки насобирал, даже немного больше, чем стоил билет. Рублей пять лишних оказалось. На них я сразу приобрел залежалого печенья "Карнавал" в перронном ларьке и ел его потом два дня.

Я вдруг не захотел работать в одном престижном конструкторском бюро, название которого выгодно впечатляет участников застолья или новую женщину.А все из-за того, что там трудилось много людей, тысяч сорок. Мурашки по коже от мысли, что вся эта народная масса ежедневно входит в одну проходную и из нее же потом выходит. А я, такой особенный, должен влиться в ту массу и числиться в ней как похожий элемент. Не хочется стоять в очереди после запятой, как перечисление. Хочется выглядеть важной птицей, отдельным сложносочиненным предложением и с нового абзаца, и полным загадочного смысла для читательского удивления.

Я поделил себя одного на сорокатысячный народ. В результате получилась очень маленькая цифра, почти ноль. А это значит, что мной при определенных обстоятельствах можно пренебречь - ничего решительно не убудет в производстве том. Арифметический результат сильно меня напугал. И я срочно поменял космическую профессию на океанологическую, тайно надеясь на легкость представиться отличительной особенностью в малочисленном коллективе, выполняя какое-нибудь высокооплачиваемое героическое научное поручение на фоне симпатичного морского пейзажа.

Внутренний голос нашептывал странное: искать счастья в медвежьих углах. И я разослал письма в разные северные места, предлагая отдать себя всего труду в тех местах, откуда мне исправно ответили вот что:

Телеграмма из города Диксона Красноярского края четко отрубала:

"Трудоустроить по специальности физика океана не можем= 21193 Гимет Великодный".

Письмо из Певекского территориального управления по гидрометеорологии и контролю природной среды слегка обнадеживало:

"Письмо Ваше получили и отвечаем на интересующие Вас вопросы:

А. Можете напомнить о себе через 2-3 года.

Б. Работа состоит в измерении течений, температуры, солености, загрязнения, в экспедициях, анализ и обобщение информации.

В. Работать будете в Певеке.

Г. Оклад 130 руб., коэффициент два, через каждые 6 месяцев 10% полярных надбавок.

Ст. Инспектор по кадрам( подпись )М.В. Зимич"

Письмо из поселка Амдерма Архангельской области будто М.В. Зимич из Певека писал, несмотря на то, что между Амдермой и Певеком простерлись огромные суровые безжизненные просторы побережья Ледовитого океана.

Написано письмо от руки неуверенным почерком пившего мужчины:

"Уважаемый тов.Сидоренко А.А.!

Ваше письмо получено и приобщено к делу ЛГО (ледово-гидрологический отдел) Гидрометобсерватории Амдерминского Управления гидрометеорологии и контролю природной среды.

Ответы на Ваши вопросы:

1.Инженерных должностей Вашего профиля на полярных станциях нет (только техники).

2.Наш отдел занимается изучением физики и динамики вод (Карское море, Обская губа).

3.В настоящее время инженерных вакансий нет, но могут быть к середине 1981 года или началу 1982 г.

4.Оклад инженера гидролога ЛГО - 125-130 руб., районный коэффициент 60% и через каждые полгода 10% надбавки от основного оклада, питание платное, спецодежда не выдается; при выполнении экспедиционных работ - коэффициент 80%, питание бесплатное, обеспечение спецодеждой

9.01.1981г.Зам.нач.ЛГО(подпись )"

В конверте обрывок бумаги, а на нем напутствие полярного волка: "При написании деловых бумаг следует полностью писать имя и отчество. Оставлять поля для подшивки (4см)".

Полярный волк, зам. начальника Амдерминского ЛГО поразил меня сильно, отослав свое письмо в вывернутом наизнанку моем конверте. Что было б, возникни нужда в физиках в городе Диксоне, или обратись я чуть позже в Певек или Амдерминское ЛГО? Не знаю точно что, но чужие конверты, наверное, научился бы выворачивать наизнанку, а может и еще чего. Но мне на судьбу не жаловаться, потому что оказался я в местах куда более удаленных и ничуть не менее экзотических.

Кто такой этот М.В. Зимич? Почему я о нем думаю? Может он несчастный лысый человек, и от него ушла жена, а может наоборот, все просто чудесно сложилось, и внуки, и на работе его сильно любят?

А этот оклад в 130 рублей плюс северные надбавки - к чему это все? Сижу у себя дома на полу и старые вещи сортирую. Чуть было не выбросил эти три письма из разных северных мест. Ведь ничего в них значимого для меня нет. А я держу их в руках и долго смотрю, не моргая, в дальний верхний угол домашнего помещения.

13-го сентября 1981 года в здании Московского аэропорта стоит человек с двумя чемоданами и билетом на 13-й рейс, место No13. Стоящий тот - я, молодой специалист, романтик, страстный искатель приключений, неутомимый гонец за птицей удачи. Лечу на далекий остров Сахалин изучать моря-океаны и еще зачем-то, кто его знает. В Москве прожил две недели просто так, потому что самолеты до Южно-Сахалинскалетать перестали из-за тайфунов. Сильно пострадали сравнительно крупные населенные пункты, а некоторые поменьше просто исчезли. Здесь, в Москве, точно ничего не известно, и я, на всякий случай, приготовился пару лет прожить в палатке, пока не построят заново островные города.

Рейс постоянно откладывают и каждый раз на два часа. И каждый раз мне и провожающим Шуре и Наташе Пономаревым надо успеть напиться водки до состояния, отвечающего торжественности момента. Выпили столько, что я смутно помню, как проходил рекордный перелет через необозримые просторы Советского Союза. Ощутил себя, лишь когда спускался по трапу на островную землю.

Ночь, холодина, и нет никакого сооружения, напоминающего аэровокзал. Вещи подвезли на военном грузовике и роздали, не проверяя квитанций. Горстка пассажиров столпилась в кучку, пытаясь укрыться от пронизывающего ветра. Я собрался было распаковать спальник и отправиться в ближайшие кусты на ночлег. Но подали автобус и нас увезли. Где я? Смотрю в окно - только черная глухая стена леса вдоль дороги.

В институте меня встретили как долгожданного любимого родственника. Устроился пока временно в коммуналке, в маленькой комнатушечке-берлоге, которая принадлежит старому островитянину научному сотруднику Андрею Харламову. Сам же он в экспедиции в каком-то дальневосточном захолустье, и когда вернется- неизвестно. А по возвращении к нему в гости каждые выходные будет ходить сам мэтр, начальник отдела цунами Сан Саныч Поплавский, чтобы пить крепленую брусничную настойку. Ее он предварительно закупает в несметном количестве в местном деревянном магазинчике. Запирается с Харламовым в его берлоге и не выходит оттуда, пока не прикончит последнюю бутылку. Какую такую умственную усталость запивал Сан Саныч, я не знал, но догадывался, что корни ее должны уходить глубоко, в интеллигентскую сущность пожилого островитянина, а может быть и еще глубже. Изображение его папы, бывало, отпечатывалось в газетахрядом с самим Л.И. Брежневым.

Комната до отказа забита книгами различной тематики, остальное место занимает кровать и куча тряпья, которое по идее предназначается для защиты тела научного сотрудника от зимней стужи, осенних ветров и летних дождей. Покрой одежд можно отнести к любому столетию. Предметы и их расположение внутри помещения говорили о том, что хозяин живет мощно, не беря в голову лишнего.

После стука в дверь вошла корейская женщина Таня Ким с подносом, на котором еда из трех блюд и чай, с уже разболтанным сахаром. Спустя двадцать лет помню принесенное Таней Ким: поднос из никелированного железа с незатейливыми давленными узорчиками, нержавеющую вилку с длинными зубьями и маленькую, потемневшую от частого пребывания в крепком чае, алюминиевую ложечку . Еще тарелка с зеленой каймой, а в ней картошка, перемешанная с овощами и мясом. В пиале что-то вкусное корейское с чесноком и перцем. И яблокопомню - зеленое в черных пупырышках, а на хвостике листик подвявший. Мне никуда не хочется уходить.

Интересно, можно ли меня сейчас назвать счастливым человеком? Мне хорошо и покойно, никуда не стремлюсь и ничего не хочу. Просто разглядываю прошлое. Вряд ли это счастье. Тогда произвольный зритель в кинотеатре - тоже счастливый. Купил, получается, билет и порядок? Конечно, нет. Трудней должно быть все организовано, иначенеинтересно.

Качаюсь на волнах Охотского моря. Плыву на Курильский остров Шикотан, в экспедицию, которая занимается созданием системы предупреждения цунами. Три дня пароход не может подойти к острову из-за непрекращающегося шторма. В каюте четверо: житель острова Итуруп, житель острова Кунашир, житель острова Шикотан и я, житель острова Сахалин. Целыми днями пьем горькую и спорим, чей остров лучше. Когда курильчане хвастают вулканами - я молчу, на Сахалине их нет. Зато в Южно-Сахалинске есть ресторан "Океан", где пятьдесят видов холодных закусок из морепродуктов. Не придя к консенсусу вечером, мы возобновляем беседу утром, и начинаем с пива.

Стою на грунтовой дороге с грязью по колено - это набережная Малокурильска. От местного рыбзавода завоняло так, что меня сходу начало тошнить. После чего я огляделся. Взору открылся вид на страшенное захолустье российской глубинки, состоящее из мрачных неухоженных деревянных строений барачного типа и изб. Блуждаю в поисках геофизической обсерватории, куда откомандирован. Найти учреждение с уважаемым названием в маленьком городишке - что может быть проще, спроси любого. Не тут-то было. Прохожие местные понятия ни о чем подобном не имеют - только плечами пожимают.

Это огромный океан без конца и края, а среди него крохотулечка - земля островная. На той земле город, а по городу бродит грязный научный сотрудник с рюкзаком пива, которое должно доставить в дар начальнику экспедиции (своего пивного завода на острове нет и пиво здесь - по цене водки, а водка - бесценна). Научному сотруднику уже ничего не хочется, и он бредет, меся малокурильскую грязь, уже просто так, куда глаза глядят.

Начал сомневаться: на тот ли остров попал. Посмотрел в командировочный документ - вроде на тот. Останавливаюсь рядом с бараком. В комнате с открытым окном угрюмый мужчина сидит за столом и смотрит на океанский горизонт. Заприметив меня, налил стакан водки и выпил залпом. Не закусив, крякнул и снова устремил взгляд в пространство. Там, куда так печально глядел мужик, не было ничегопримечательного - только Тихий океан. Сбросив с плеч рюкзак, сажусь на корточки, подпираю спиной черную стену деревянного строения и тоже смотрю на горизонт, пытаясь понять, что при этом должно чувствовать, и что потом с этим чувством делать - запивать его водкой или писать грустные стихи, или то и другое сразу. Над головой с бешенной скоростью проносятся свирепые серые облака, как будто спешат куда-то. Насмотревшись на водную стихию, мужчина снова потянулся за бутылкой.

- Послушайте, уважаемый. Где же здесь геофизическая обсерватория все-таки? - спрашиваю, без всякой надежды узнать что-либо полезное.

-Чего?

-Да так,ничего. А вы давно здесь обитаете?

Нет ответа. Опять он смотрит на горизонт и молчит, только взгляд сделался растерянным. Что-то подобное я видел в южных странах. Сидит бабай и глядит вдаль, и ничто не заставит его выйти из дивного состояния. Но здесь не южная страна и мужчина, гипнотизирующий горизонт - не старец-узбек. Для меня он - загадка природы, как и город, куда попал.

- Семь лет, - ответил. Я уже забыл, о чем спрашивал. До обсерватории оказалось всего двести метров.

Начальник экспедиции Аркадий Васильевич Радионов, мужчиналет сорока пяти, небольшого роста, с животом, козлиной бородкой "от Феликса Эдмундовича" и очками с огромными минусами, постоянно напускает на себя вид сурового морского волка, много сосредоточенно курит и не любит туристов без всякой на то причины. Всего нас в экспедиционном отряде трое: я, электронщик Гриша Богданов и житель Малокурильска инженер Вова. В нашем распоряжении арендованный вместе с экипажем небольшой рыболовный пароход типа РС. Научная задача - проложить по дну океана кабель с датчиком уровня на конце. Моя работа помимо прочего заключается в том, чтобы стоять и смотреть несколько дней подряд, как инженер Вова паяет контакты. Да, я еще должен не забывать выглядеть умно и сердито. Этому учусь у Радионова, в чем он, безусловно, непревзойденный мастер. Зачем напускать на себя беспричинно суровый вид, до сих пор не пойму. Наверное, это - необходимый экспедиционный атрибут. Будем стараться.

Поселился на пароходе, который за время стоянки члены экипажа превратили в плавучий бордель. Морячки пьют водку и резвятся с местными барышнями.