Роман БУРЕВОЙ

Все дороги ведут в Рим

(Империя - 5)

Император Постум вырос. Скоро ему исполнится двадцать лет. По закону диктатор Бенит должен сложить с себя полномочия и вернуть власть императору.

Но диктатору плевать на закон...

А тем временем на востоке Чингисхан вновь собирает свои армии в поход. Что может противопоставить Бенит громадной, великолепно вооруженной армии Чингисхана? Несколько жалких легионов? Зато он может отправить в бой юного императора, чтобы тот погиб вместе с армией... Никто не сможет спасти Рим от поражения. Разве что всемогущие боги...

Но - не знаю, какой судьбой, - наш век совпал с таким временем, что как раз тогда, когда нам надо было бы особенно процветать, нам даже совестно жить.

Цицерон

ЧАСТЬ I

ГЛАВА I

Игры Бенита против Африки

"Почти девятнадцать лет боголюбимый диктатор Бенит обеспечивает процветание Империи! ДА ЗДРАВСТВУЕТ ВОЖДЬ!"

"Африка по-прежнему отказывается войти в состав Римской Империи, не понимая, что прежнее Содружество не может защитить союзников Рима в новых условиях. Диктатор Бенит предупредил Альбион, что вмешательство в дела Африки недопустимо. Присутствие Третьего легиона обеспечит лояльность новой провинции. Рим не может спокойно смотреть, как попираются его интересы и интересы всего цивилизованного мира".

"Акта диурна", 4-й день

до Нон апреля [2 апреля.] 1995 г.

от основания Города

- Император! Император! - шептали одни.

- Дорогу! Дорогу! - кричали другие.

Испуг - преувеличенный, почтение - неискреннее. Неподдельным было лишь любопытство.

Двое преторианцев остановились у храма Юпитера Статора, наблюдая, но не вмешиваясь.

Императорская колесница неслась по улице Триумфаторов к Колизею. Золоченые диски колес дробили солнечные лучи и щедро расшвыривали блики. Надувные шины и подшипниковые втулки сделали ход колесницы легким и бесшумным (слава техническому прогрессу, который вторгся даже в такую консервативную отрасль, как изготовление колесниц). День был яркий, солнечный, неспешно катились к Аппиевой дороге авто с открытым верхом, водители и пассажиры приветствовали императора и старались придать лицам выражение серьезной почтительности. Но кое-кто невольно усмехался или осуждающе качал головой. Молодые щеголи встречали императора криками и хлопаньем в ладоши.

В золоченую колесницу Августа были впряжены четыре нагие девицы - длинноногие, стройные и грациозные, превосходные молодые кобылки. Три нежно-розовых тела и одно кофейного оттенка - на смуглой коже великолепно смотрелись драгоценные украшения сбруи. Светлые волосы белотелых красавиц летели по ветру, а в черных кудрях эфиопки развевались синие и красные ленты. Август наигранно размахивал плетью и грозно покрикивал на "лошадок". Девушки отвечали то смехом, то руганью и мчались вперед все резвее и отчаяннее, намеренно мотая колесницу из стороны в сторону, норовя опрокинуть и вывалить императора на мостовую. Но опрокинуть колесницу было не так-то просто - Август был ловким возничим.

- Быстрее! - кричал Постум. - Что-то вы сегодня ленитесь, красотки!

Сам он был в пурпурной тоге и в красных высоких башмаках со шнуровкой.

Август ехал в курию, как будто спешил на спектакль с раздеванием.

Колесница свернула на Священную дорогу и понеслась к форуму. Четверка красавиц начала уже уставать. Их гладкие спины лоснились от пота. Наконец, тяжело дыша, девушки остановились у входа в курию. Вокруг императорской колесницы тут же собрались зеваки. Преторианец в красной тунике и сверкающем бронзовыми накладками броненагруднике приветствовал юного императора. Ни тени улыбки на загорелом лице, на плотно сжатых губах - ни намека на усмешку.

- Гай, позаботься о моих лошадках, они этого заслуживают. - Август вручил преторианцу поводья и похлопал по влажной спине эбеновую красотку. - Лошадки обожают марципан и сладкие орешки. Надеюсь, ты не забыл?

В ответ преторианец вскинул руку в приветствии. Лицо, стиснутое нащечниками бронешлема, казалось бронзовой маской; и по-прежнему - ни намека на улыбку.

Император небрежно пригладил ладонью короткие черные волосы и, насвистывая песенку новомодного галльского барда Веска, взбежал по ступеням Юлиевой курии. Двери в зал заседаний были распахнуты, и это означало, что заседание сегодня открытое - ничего важного обсуждаться не будет. Сенаторы уже совершили жертвоприношения и заняли места на мраморных скамьях. Постум Август небрежно поднял руку, приветствуя сенат, подошел к алтарю, бросил несколько зерен благовоний и уронил каплю-другую вина. Старики поднялись при его появлении. Он всегда называл их стариками: ему, девятнадцатилетнему, сенаторы казались безнадежно старыми, живыми мумиями, извлеченными из пирамид времени.

"Надо будет предложить паппусикам прокатиться на моей колеснице", - подумал Постум Август, и эта мысль показалась ему забавной.

Диктатор Бенит поднялся навстречу императору. Наряженный в пурпур, располневший, солидный, с наголо обритой головой, выглядел он величественно. Герой, ведущий непрерывные битвы. Интересно, за что он сейчас сражается? За урожай или за рождаемость? И, разумеется, при этом по-прежнему сражается с Нормой Галликан. Вот это сражение никогда не кончится, даже со смертью одного из бойцов. Их бой бесконечен. И это не хорошо и не плохо. Это бой за исполнение желания, которое невозможно исполнить.

- Не забудь, Август, завтра у нас большой заплыв в Неаполитанском заливе, - шепотом сказал Бенит, наклоняясь к императору. Когда диктатор обращался к Постуму, голос его теплел - таким тоном отец мог говорить с любимым сыном.

Впрочем, со своим сыном диктатор говорил иначе. Уже давно...

Август поморщился: принимать участие в очередном Бенитовом спектакле ему не хотелось. На берегу залива куда приятней резвиться в обществе подружек, а не Бенита и его толстых и одышливых администраторов.

- Я с радостью, но было дурное предзнаменование.

- Какое? - озаботился Бенит. С некоторых пор он стал суеверным.

Постум едва не ляпнул, что видел сегодня утром трех летящих слева коршунов [По поверьям римлян, коршуны слева - дурное предзнаменование.].

Но вовремя вспомнил, что коршунов он использовал в прошлый раз, желая увильнуть от участия в массовой пахоте. Требовалось что-то новенькое.

- Я видел тебя во сне тонущим, - произнес император испуганным шепотом. - Огромная белая акула откусила тебе ногу. А ты знаешь, мне снятся пророческие сны.

Бенит нахмурился:

- Все ясно. Опять враги готовят на меня покушение. Заплыв придется отменить.

Постум улыбнулся одной половиной рта - той, что не мог видеть Бенит.

Император уселся на свой украшенный слоновой костью и золотом курульный стул с пурпурной подушкой. Заседание сената началось. Постум опустил подборок на изящно выгнутую кисть руки и сделалась необыкновенно схожим с Элием - не столько чертами лица, сколько позой - Элий тоже любил вот так сидеть, подперев подбородок. И так же, как его отец, император носил один-единственный перстень с печатью. Лицо Постума было недвижным, взгляд - отсутствующим. На безымянном пальце сверкнуло золотое кольцо с личной печатью. Сенатор Луций Галл готовился произнести заранее приготовленную речь, в меру гневную и в меру льстивую, но внезапно замер и уставился на императора. В эту минуту юный Постум показался ему выточенной из мрамора и раскрашенной статуей, установленной в курии по приказу Бенита. Ясно было, что выступления сенаторов Август не слушает - мысли его слишком далеко.

Внезапно он очнулся и обвел курию взглядом.

"Что-то нынче старички галдят громче обычного", - пробормотал Постум. В курии такой шум стоит только когда обсуждаются льготы сенаторов или их гонорары. Но сегодня на повестке дня работа императорской почты. Почему-то она стала работать хуже прежнего. Да о чем тут спорить?

- О чем тут спорить?! - подал голос Постум, перебивая старика Луция Галла, - он и в самом деле выглядел, как старик: запавшие щеки, морщинистый лоб, а под глазами такие мешки, что в каждый можно положить по здоровенному ореху. - Напоите каждого почтальона касторкой с бензином, и почта вмиг станет работать куда лучше. - И добавил после паузы: - А может, и не станет.

Луций Галл поперхнулся, а Бенит глянул на императора подозрительно. Но что диктатор может сделать с императором? Ровным счетом ничего. Только убить. Но Постум пока еще нужен Бениту, и потому император жив. Пока.

Сенат на заседания собирается только в освященном месте - либо в курии, либо в храме. Нехорошо. Да, да, нехорошо в освященном месте так раболепствовать. Лучше выбрать латрины местом заседания

- Да, кстати, отцы-сенаторы, - продолжал Постум рассеянно, - место в шестой трибе, кажется, свободно?

Отцы-сенаторы переглянулись. Все (или почти все) помнили, что в шестой трибе был избран сенатором когда-то отец Постума Элий, а затем - диктатор Бенит.

- Именно так, сенатор Регул умер, - сообщил Луций Галл.

- О мертвых надо говорить либо хорошо, либо ничего. Поэтому не будем ничего говорить о сенаторе Регуле. Так вот, я хочу выдвинуть кандидатом в сенат от шестой трибы свою кобылку, - сказал Постум.

- Кобылку? - переспросил Авреол. - Но кобылку нельзя.

Впрочем, возражал он весьма робко и при этом все время поглядывал на Бенита.

- Почему? Калигула чуть не сделал любимого коня Быстроногого консулом. А я хочу ввести в сенат кобылку. Туллия - замечательная кобылка.

Сенаторы молчали. Авреол по-прежнему вопросительно поглядывал на Бенита, не зная, что отвечать императору, и ждал знака. Среди отцов-сенаторов росло смятение. Но Бенита забавляла их трусость, и диктатор лишь надувал щеки, подавляя смех: он-то давно понял суть розыгрыша и незаметно подмигнул Постуму. Паршивец скоро переплюнет своего учителя. Кто бы мог подумать, что сын Элия окажется таким прохвостом.

- Император не имеет права выдвигать кого бы то ни было в сенат, - наконец подал голос Луций Галл. - Если ты, Август, найдешь трех уважаемых человек, кто порекомендует твою лошадь в сенат...

- Это не лошадь! - повысил голос Постум, и взгляд его посуровел. - Как ты смеешь называть красавицу Туллию лошадью? Это - кобылка. Очаровательная грациозная кобылка двадцати трех лет.

Только теперь до сенаторов начало доходить, что речь идет о женщине. Кто-то хихикнул. Кто-то вздохнул с облегчением.

- Хотя вряд ли она согласится заседать в сенате, - задумчиво произнес Постум. - Ей здесь будет скучно. Она привыкла к более интеллектуальному обществу.

Бенит не выдержал и расхохотался. А Постум грустно вздернул брови, как будто он в самом деле огорчился из-за невозможности провести Туллию в сенат.

Секретарь, стараясь двигаться бесшумно, протянул императору бланк телеграммы. В любом другом месте важное донесение вручили бы Бениту. Но в курии надо соблюдать нормы приличия. Здесь все изображают, что император на самом деле стоит во главе Империи. В телеграмме было всего три строчки:

"Африка отказалась войти в состав Римской Империи на правах провинции. Пятый легион взят в плен практически в полном составе. Семнадцать человек погибли. Префект претория ранен и в плену. Раненых не менее тридцати человек. Третий легион отступил".

Постум отдал телеграмму секретарю и повел глазами в сторону Бенита. Стараясь казаться беспечным, Август внимательно наблюдал за лицом диктатора. Вот тот разворачивает сложенный вдвое листок, вот читает. Лицо Бенита перекосилось.

- Это все Альбион! - заорал диктатор в ярости, выпуклые глаза его налились кровью.

Луций Галл, выступавший в этот момент, застыл с раскрытым ртом, оборвав фразу на половине.

- Они высадили десант! Я утоплю в море их проклятый остров! Немедленно! Сейчас! Завтра!

- Неужели новые стратегия и тактика не удались? - осведомился с самым серьезным видом император. - А впрочем, сейчас поздно что-либо решать. Все решения принимаются до начала войны.

- Что? - не понял Бенит и растерялся, даже забыл про свой гнев.

- Пойду, проведаю своих лошадок. - Август поднялся и направился к выходу.

Луций Галл задумался, глядя вслед императору. Да, Постум необыкновенно похож на Элия. Но только внешне. Характер другой. Элий и дня не смог бы вытерпеть Бенита. А Постум бесподобно льстит диктатору. Мерзавца воспитал себе на смену подлец. Луций Галл был уверен, что после смерти Бенита Постум без труда сохранит власть. Только это возвращение законного правителя не прибавит ни законности, ни свободы Риму. Какая великолепная пощечина Элию. Его самое страшное поражение в цепи других поражений. Ни предательство императора Руфина, ни гибель Нисибиса и плен, ни добровольное изгнание, ни возвращение на арену гладиатором-смертником не сравнятся с этим последним убийственным проигрышем.

Но кто знает, может, в политической игре стоит теперь взять сторону Постума? Ведь императору скоро исполнится двадцать. И Постум может оказаться очень и очень удачливым правителем... Он хитер... Он себе на уме. Так кто же? Постум или Бенит? Луций Галл раздумывал и никак не мог решить.

Утром во время завтрака Марк ничего не ел. Не мог. Выпил полчашки молока и отставил в сторону. Виновато посмотрел на мать.

- Меня тошнит, - признался он. - Можно, я не пойду сегодня на раскопки?

Норма Галликан несколько секунд не отвечала, глядя на отодвинутую чашку с молоком, потом перевела взгляд на Марка. Он был бледен. Невероятная восковая бледность. Кожа прозрачная, с синим узором вен; руки тонкие, как палочки. Пальцы с трудом могут удержать чашку, а сероватые ногти похожи на опавшие лепестки цветка. Слишком хорошо она знает эти симптомы. Бледность, слабость, головокружение, тошнота.

Если бы она дала присягу Бениту и теперь жила в Риме, то...

- Конечно, можешь остаться, - проговорила Норма, поднимаясь.

Окна триклиния выходили в сад. За яркой зеленью и цветами синела самая высокая вершина Крита - Ид. Маленький садик был гордостью изгнанников. Вдвоем в течение нескольких лет они лелеяли его изо дня в день. Постепенно вокруг их домика выросло маленькое чудо. Туи, подстриженные в виде фантастических зверей, затейливый бело-красный цветочный узор. Камешки на дорожке складывались в настоящее мозаичное панно. Чудо хрупкое, как отражение в воде. Каждый день надо что-то подправлять, иначе буйная неуправляемая жизнь нарушит строгий замысел. То немногое, что удавалось сэкономить, Норма тратила на саженцы и семена. Вдоль дороги высадили кипарисы - еще в те дни, когда ходили с активистами "зеленых" на холмы сажать кедровые и кипарисовые деревья, восстанавливая вырубленные леса.

Марк поднялся и, держась рукою за стену, вышел в сад.

Норма вынесла одеяло и подушки, устроила ложе поудобнее. Марк завернулся в одеяло с головой и затих. Норма постояла несколько мгновений, глядя на него.

- Может, не уходить? - спросила шепотом. Скорее не Марка - себя.

- Иди. Я немного посплю.

- Только забегу на раскопки, посмотрю, что там и как, и вернусь, - пообещала она. - А ты в самом деле спи.

- Хорошо.

Она сделала шаг к калитке.

- Мама... - окликнул ее Марк из-под одеяла.

- Да, дорогой...

- Ты не писала больше Бениту?

- Нет.

- Клянись.

- Клянусь.

- Минервой.

- Клянусь Минервой.

- Теперь иди...

Когда Норма поняла, что Марк заболел, она потеряла голову. В отчаянии она написала письмо Бениту, обещая дать присягу, лишь бы Марку разрешили вернуться в Рим. Но Марк нашел то письмо и прочел...

"Как глупо, мама... разве ты не знаешь, что я не могу умереть?" - Он рассмеялся и порвал письмо.

Он взял с нее клятву, что она не будет больше писать Бениту. Она обещала... Но каждый день он заставлял ее клясться вновь и вновь. Письмо она написала почти шесть месяцев назад. Тогда еще можно было успеть...

Едва Норма Галликан ушла, как Марк сдернул с головы одеяло и сел. У него было очень важное дело. На его ладони лежала мертвая бабочка. Ее крылья, сложенные вместе, занимали почти всю ладонь. Несколько мгновений юноша разглядывал ее, потом наклонился и дохнул, согревая. Выдох был так долог, что, казалось, Марк вновь уже не сможет вдохнуть. Крылья бабочки дрогнули, затрепетали... - Миг - и она уже порхает среди цветов. Будто лоскут дорогого тирского пурпура, ярко-алого, без единого пятна, замелькал среди зелени. Марк с улыбкой следил за своим творением. Впрочем, следил не он один.

Два человека наблюдали за проделками Марка, стоя у невысокой ограды. Красавица-брюнетка и юноша с длинными светлыми волосами и едва начавшей пробиваться бородкой. На девушке было пестрое платье со шнуровкой по бокам, на юноше - длинная белая туника, перепоясанная широким кожаным ремнем, полосатые брюки и матерчатые сандалии. У обоих за плечами висели потертые кожаные мешки, похожие на солдатские. Оба походили на туристов, которые во все времена года бродят по Криту без присмотра, и власти, как ни стараются, ничего с этим поделать не могут.

- Далековато ты забрался, Марк, - сказала девушка.

Юноша поднял голову и несколько мгновений смотрел на гостью.

- Здравствуй, Береника, - отвечал он. - В прежней жизни ты была хороша. Но сейчас ты ослепительна.

- Вот льстец, - улыбнулась Береника и вступила в сад. Говорить о ней "вошла" было неловко. - Ты фекально выглядишь, Марк. И садик у тебя паршивый.

- Я болен, - отозвался тот, ничуть не обидевшись на слова Береники.

- Чего же ты торчишь здесь? Ехал бы в Рим, - посоветовал юноша в белом. Он все время суетливо оглядывался - ему явно было не по себе.

- Если я в новой жизни поумнела, то Серторий точно поглупел, - усмехнулась Береника. - Кто ж ныпустит сына Нормы Галликан с острова?

- Пусть даст клятву верности Бениту, - предложил Серторий легко, будто говорил о покупке хлеба или сандалий. - А сам удерет в Лондиний и попросит политического убежища.

- А ты клялся? - спросил Марк. Он спросил об этом как бы между прочим, но Серторий вдруг сделался суетлив и нервен.

- Разумеется. Все слушатели академии присягают Бениту.

- Даже шлюхи в лупанариях присягают, - засмеялась Береника. - Тогда они не заражаются сифилисом. Говорят.

- Не хочу иметь ничего общего с Бенитом. Даже клятвы.

- Это глупость. Подумаешь - клятва. Я присягал ему трижды. Но в душе я его презираю, - принялся торопливо возражать Серторий. - И в любой день могу послать Бенита с его клятвой к Орку. К счастью, Юпитеру теперь плевать на клятвопреступления.

Береника уселась на ложе рядом с больным. Румянец на ее щеках так и горел, соперничая с нежным оттенком губ.

- Ты нам нужен, Марк. - Она положила руку на острое плечо больного. - Или ты забыл, ради чего мы вернулись в этот мир?

- Ради чего? - Марк улыбнулся. Губы у него были совершенно прозрачные.

- Мы должны отомстить, - напомнила Береника и нахмурила тонкие брови. Глаза ее из черных сделались черно-синими, и от этого холодного блеска у любого тут же зашлось бы сердце. Но Марк продолжал улыбаться.

- Ради мести не стоило возвращаться, - сказал он тихо.

- Мы должны были написать книгу, - сказал Серторий. Но как будто между прочим. Будто только сейчас об этом вспомнил.

- Книга. Да, знаю, - кивнул Марк. - Я думал о книге. Но смотри, что теперь я могу. - Он вытащил из-под сандалии Береники раздавленного черного жучка. - Бедняжка. Не успел увернуться.

Он положил его на ладонь и стал дышать, бережно обволакивая теплом вытекающего из легких воздуха. И вдруг жучок дрыгнул лапками, раз, другой, перевернулся, сбежал с ладони спасителя и устремился в густую траву.

- А человека ты можешь оживить? - спросил Серторий, потрясенный.

- Нет, человека не могу. Было бы больше времени - смог бы. Научился бы. Но не успею. Но бабочек могу. И даже птиц. Но это не оживление, это другое. Я решил, пусть будут бабочки и птицы. Разве этого мало? Времени совсем не осталось. Вытекло время из... - Он не договорил, засмотрелся на пурпурную бабочку, что порхала меж цветов живым огоньком.

Береника вздохнула и покачала головой:

- Ты слишком сильно переменился, Марк. Ты мало похож на прежнего.

- Ты тоже... мало похожа... я не о внешности.

Она поднялась.

- У тебя найдется, что выпить? А то во рту пересохло. - Он сделал попытку подняться, но она его остановила. - Нет-нет, ты лежи. Мы сами все найдем.

- В холодильнике молоко и минеральная вода, - сказал Марк.

Гости бесцеремонно направились в дом. Сначала на кухню, потом вместо триклиния завернули в таблин Нормы Галликан. Береника быстро просмотрела бумаги на столе.

- Она тут не особенно-то стеснена, хотя и в изгнании, - заметила девушка и ухватила из чашки на окне горсть вишен.