Чтение 29–й страницы книги ~Все дороги ведут в Рим~

Элий наблюдал за сыном с тайной завистью. Постум очень молод, еще почти мальчик. Но вряд ли Элий поможет ему в деле управления Империей... Постум действовал куда хитрее и мудрее Элия. Отец императора сознавал, что порой лишь мешает правителю.

- Он получил по заслугам, - самодовольно заявил Постум. Вместе с титулом диктатора Бенит утратил и контроль над "Актой диурной ".

- Люди получают по заслугам гораздо чаще, чем они думают. Весь вопрос лишь в том, что считать заслугой.

- И ты полагаешь, что тоже получил по заслугам? - удивился император. И удивление его было искренним.

- Разумеется.

- Не находишь, что жизнь была к тебе несправедлива?

- Я прожил счастливую жизнь.

- Но я - император. А ты - мой подданный. Так еще не бывало.

- Ты вернул мне гражданство. Мое тело положат на погребальный костер в белой тоге гражданина. Разве этого мало?

Кто-то принялся царапать дверь изнутри. Элий резко обернулся. Дверь приоткрылась, и в щель протиснулась собачья морда. А затем и сам пес медленно, с достоинством ступил в перистиль.

- Цербер! - изумился Элий. - Надо же! Он все еще жив!

Пес подошел и ткнулся мордой в колени Элия. Спустя столько лет он узнал хозяина!

- Он здесь в ссылке, - засмеялся Постум.

- За что? За преданность мне? - Элий потрепал собаку по загривку.

- За то, что лизал меня в губы, когда я был совсем маленький.

- Квинт уверял, что этот пес - потомок настоящего Цербера. Если так, то его слюна, верно, похожа на воду Леты - заставляет забыть все ненужное.

- Что может забывать младенец? - пожал плечами Постум.

"Прошлую жизнь", - мог бы ответить Элий. Но вслух этого не сказал.

- Знаешь, первым делом, на ближайшем заседании сената, потребую отменить закон об оскорблении Величия, - заявил Август. - Всех осужденных по этой статье помиловать. А дела - сжечь. Публично сжечь.

- Нет, - покачал головой Элий и повторил категорично: - Нет!

Постум изумился:

- Ты не хочешь, чтобы я отменил закон?

- Я не о том! Закон, разумеется, надо отменить как можно скорее. А вот публично документы сжигать нельзя. Это сделал Калигула, когда занял место Тиберия. Репортеры тут же заметят совпадение. Даже если у тебя самые лучшие побуждения - все равно нельзя.

- Но я действительно чем-то похож на Калигулу. Только мое безумие было поддельным. А его - подлинным.

- Не стоит это подчеркивать, - покачал головой Элий. - Так мне, во всяком случае, кажется... - Элий замолчал на полуслове: во-первых, потому что опять себя поймал на том, что поучает Постума, а во-вторых, в этот момент в перистиль вошел Квинт с объемистым пакетом в руках. А их разговор никому не надо слышать, даже Квинту.

- Из хранилища Капитолийского храма прислали триумфальные одежды, - сообщил фрументарий. - Те самые, что украли патроны римского народа и пытались увезти на "Сапфо".

Император лично сломал печать и развернул пакет. Внутри лежали две пурпурные туники, затканные золотыми пальмовыми ветвями, и две пурпурные тоги, усыпанные золотыми звездами. Постум провел ладонью по драгоценной ткани.

- Почему тоги две? - спросил Элий.

- Потому что ты удостоин триумфа вместе со мной.

Император торжествующе глянул на отца, пытаясь определить, какое впечатление произвели его слова. И с изумлением обнаружил, что Элий хмурится.

- Это совершенно ни к чему.

- Я сегодня получил постановление сената. Триумф назначили нам двоим.

- Ты просил об этом? - Постум кивнул. - Не надо было! - Элий пытался сдержать раздражение, но не смог. - Нет, не надо!

- Почему? - Постум обиделся - он хотел возвысить отца, а тот отказался принять этот дар.

- Не знаю. Но не надо было. Ни к чему.

- Надень одежды. Надень! Почувствуй, что значит облачиться в пурпур! - воскликнул Постум с горячностью.

- Я носил его когда-то.

- Но ведь не триумфальные одежды! Я прошу тебя, надень. - В голосе Постума появились какие-то совершенно детские обиженные нотки. - Это необходимо. Без тебя я не хочу справлять триумф.

- Хорошо. - Элий поднялся, взял усыпанную золотыми звездами пурпурную тогу. И вдруг почувствовал, как ноги деревенеют. И едва не упал. Ткань выскользнула из его пальцев.

- Что с тобой?

- Не знаю. Тяжело. - Элий опустился в кресло. Постум поднял и положил ему на колени триумфальную тогу.

"Не надо!" - вновь хотел крикнуть Элий. Но сдержался.

Не нужен ему этот триумф. Никогда он его не желал. Никогда. Но и отказаться не мог. Это желание его сына, для которого он сделал так мало. Хотя бы это желание Постума он должен исполнить - пусть оно и легковесно, и тщеславно. Но легковесные желания всегда доставляют самую большую радость - бывший гладиатор знает это лучше других. Пусть мальчик насладится победой - он ее заслужил.

Явление человека по имени "Гай" было закономерным и ожидаемым. Даже странно, что он медлил с визитом. Видимо, готовился. "Гай" явился не с пустыми руками. На стол перед императором легли десять пухлых папок.

- Тебе, Август, непременно надо в них заглянуть, - сообщил "Гай" доверительно.

На той, что лежала сверху, было написано "Сенат".

- Здесь есть дело каждого, - скромно заметил "Гай". Надеялся, что император оценит весомость проделанной работы. Август взвесил папку на руке. Она в самом деле была тяжела.

- Наш человек на "Сапфо" оказал небольшую услугу, - напомнил "Гай".

Постум не стал спрашивать, кто взорвал пытавшийся скрыться корабль. Видимо, "Гай" полагал, что этим взрывом удружил императору. И ждал награды.

- Твои люди держат Туллию под арестом в Дакии, - напомнил "Гай".

- Она хотела мной руководить. Мне это не понравилось, - император недвусмысленно подчеркнул голосом два глагола "руководить" и "не понравилось". - Но я уже послал приказ ее освободить.

- Она будет прекрасным секретарем, Август.

- Зачем тебе это? Я же знаю, кто она... Впрочем... я подумаю. Кстати, это копии или оригиналы?

- Оригиналы.

Значит, копии "Целий" решил оставить себе. Ну что ж, у императора есть место для хранения этих папок. Сундук Марции. Прежде он был набит грязным золотом. Теперь - просто грязью. Еще не скоро у римлян пропадет желание торговать этим сомнительным товаром.

"Получив власть, ты должен отказаться от власти", - вспомнил он слова Элия.

Но не теперь же. Еще не теперь. Но кто знает, когда наступит нужный момент? Элий знает. И он подскажет.

В Рим Гепому возвращаться было нельзя - как и всем, претендующим на триумф. Но он ожидал возвращения в Город в одиночестве. Что гению делать в толпе шумных придворных? Гепом вернулся на время в родную стихию - то есть на огромную помойку, куда выкинули многое из того, что прежде составляло славу Бенитова времени. Потом люди схватятся и будут искать кинжалы преторианцев той поры, портреты и плакаты и покупать их за бешеные деньги, лаская в душе рабское желание реветь вместе с толпой от восторга. Каждое время должно быть сохранено, каждая вещь должна быть сохранена. Это принцип Гепома. Ему плевать, что эти вещи значили прежде. Они, униженные своей ненужностью, смертельно оскорбленные людским пренебрежением, должны быть взлелеяны помойкой и преданы существованию после своей жизни. Помойка - это вещевой Аид, но как в любом мире, у вещей тоже есть Элизий. Для вещей Элизий - это музей. А Тартар - мусороперерабатывающий завод. И между этими двумя полюсами абсолютного блаженства и неотвратимого уничтожения - сумрачный, бездвижный мир теней - Аид. Несуществование. Помойка.

Здесь даже люди особые. Те, чья жизнь в обычном мире закончилось. Вот, к примеру, этот бритоголовый, что роется в ворохе старой одежды. Ищет неумело: сразу видно, новичок. Прежнюю жизнь только что оставил, а к новой не привык. Гепом подошел.

- Чем могу помочь? Что найти?

Человек поднял голову. И Гепом узнал Бенита.

- Мне нужны брюки, куртка, башмаки. Все незаметное. Но не грязное. - Губы бывшего диктатора брезгливо дрогнули. Ему было противно надевать чужие вещи.

Но разве на помойке есть что-нибудь чистое? И все же...

Гепом раскидал тряпки и вмиг отыскал все что нужно. Бенит взял с тихой покорностью. Поблагодарил.

- У меня сейчас нет денег, - признался бывший диктатор, - но в будущем тебе заплатят. Ах вот! - он спохватился и отдал Гепому аккуратно перевязанный бечевкой пакет. - Решил выбросить. Но может, и не надо бросать.

Гепом надорвал край пакета. Он так и знал. Тога, пурпурная тога. Но он не стал делать выводов. Гений помойки никогда не делает выводов. Он лишь хранит то, что было и закончилось. У него была белая тога с пурпурной полосой, теперь будет просто пурпурная.

ГЛАВА VIII

Триумф - игры одного со всеми

"Император Постум Август даровал Сервилии титул Августы". "Сегодня состоится триумф Гая Мессия Деция Постума Августа и его отца Гая Элия Мессия Деция".

"Акта диурна", 7-й день

до Ид октября [9 октября.]

Колесница, запряженная четверкой лошадей, ждала Постума. Он взошел на нее, и коней повели под уздцы. За спиной Постума стоял "государственный раб" - еще с древних времен его так называли, хотя давным-давно эту должность занимал человек не рабского сословия. "Раб" держал золотой венок Юпитера над головой триумфатора, толкал счастливца в спину и время от времени говорил:

- Оглянись. Ты все еще человек.

Элий ехал вслед за колесницей верхом на белом коне. И вправду, его роль не так уж велика. Он был всего лишь помощником и защитником. Сверкали золотые звезды на пурпурной тоге, золотые листья венка царапали кожу на лбу.

Путь триумфатора всегда один и тот же - он начинается на Марсовом поле, затем, пройдя через триумфальные ворота и очистившись от всей крови и скверны войны, процессия двинется мимо театра Помпея, мимо цирка Фламиния, пройдет через Карментальские ворота, минует Бычий рынок, Велабр и, просочившись в расщелину между Большим цирком и сверкающими золотом дворцами Палатина, свернет на улицу Триумфаторов, минует Колизей, свернет еще раз, налево, на Священную дорогу, чтобы выйти к форуму, где победителей встретят сенаторы. Шествие закончится у храма Юпитера Всеблагого и Величайшего на Капитолии.

Вот и триумфальные ворота. Проходя под ними, воин очищается от смертей и крови, от самой войны, и только теперь вступает в Город. Постум въехал под арку и скрылся в темноте. Будто исчез. Но он выедет на другой стороне в свет. Да, уже выехал, судя по радостным крикам. Теперь черед второго триумфатора.

Пусть боги снимут с души Элия тяжесть всех убийств. Пусть отныне он будет чист. Пусть отныне... Он погрузился во тьму. Мимо проплыли золоченые барельефы. Он был вигилом и волонтером Либерты. Гладиатором, сенатором, Цезарем, бойцом. Элию казалось, что он сбрасывает одежды одну за другой - пленника, раба, изгнанника, опять гладиатора, вновь римского гражданина, патриция и, наконец, триумфатора. Покровы слетели все до единого. Ему стало казаться, что он наг. И при этом будто одет огнем, и огонь этот его не сжигает, но очищает. Вся жизнь плясала в сполохах этого огня. Он сражался на арене, заседал в сенате, обнимал Летицию, бился насмерть на стенах Нисибиса, полз на коленях под ярмом, сражался с самим Сульде, останавливая кровопролитие, поднимал на руки малютку Тиберия, скакал по залитой дождем дороге рядом с Постумом. И вновь, уже в последний раз, принимал бой с варварами... И все одновременно. А впереди его ждала небывалая слава. Та слава, что не имеет ничего общего с тщеславием. Слава, Глория, богиня. И вдруг почудилось Элию, что в полукружии пролета видит он не Широкую дорогу, а огромный овал Колизея. Но то был совсем иной Колизей, не чаша, полная человеческой и звериной крови, пролитой за много веков, - в пурпурном море была капля и Элиевой крови, а символ бессмертия и вечности. Несокрушимость - вот символ этой громады. Колизей, который ожидал Элия, был предназначен для новых битв и новой славы. Слава Элия, Глория Рима, богиня мира. Та слава, что не громыхает щитами, не визжит тысячами труб, но от которой сжимается сердце, так сжимается, что на глаза сами собой наворачиваются слезы.

Тьма арки кончилась. Пурпурное полотнище падало на триумфатора с неба, и с драгоценной ткани осыпались золотые звезды. Вот и все.

"Теперь уже все", - хотел сказать Элий вслух.

Но губы почему-то онемели. И он ощутил нестерпимую боль в груди.

Средь радостных воплей и рычания труб вдруг раздался звучащий совершенно отдельно голос. Очень тихий голос. Но его не заглушили крики и шум. И голос этот заставил Постума содрогнуться с головы до ног. Император, стоявший на триумфальной колеснице, оглянулся.

Из-под арки выскочил белый конь триумфатора, покрытый пурпурной, расшитой золотом и драгоценными камнями попоной. Один конь - без седока. Элий остался в фиолетовой тьме под аркой.

III

Хорошо быть богом. Ибо ты можешь с Земли мгновенно попасть на небеса и вновь спуститься. Но можешь все это только для себя. А для людей - ничего.

Логос ворвался в комнату Парок. Мгновение назад он был в больнице, рядом с Элием, видел его белое неподвижное лицо и вокруг - медиков в зеленом, что суетились над умирающим. Прозрачные трубки, капельницы с физраствором и бессилие людей. И вот он здесь, и Антропос показывает ему золотую нить. Перерезанную нить.

Смерть?!

Но Элий еще жив!

Старуха Парка усмехнулась:

- Такое бывает. Нить слишком долго была в натяжении. И после того как она лопнула, иллюзия жизни связывает две ее части. Пока иллюзия существует, твой друг находится между жизнью и смертью. Но скоро призрак жизни исчезнет. И тогда - все, окончательная смерть.

- Погоди!

Логос вырвал из рук Парки нить и попытался ее соединить. Ведь он бог! Он всемогущ! Парки захихикали. Антропос - громче всех. У Логоса ничего не получалось. Нить соединялась на минуту-другую и распадалась вновь.

- Но ведь Эскулап сумел! - закричал в отчаянии Логос. - Не будучи еще богом - сумел.

- В том случае нить не была перерезана.

- А другие случаи...

- То были выдумки. Людей или богов, - Антропос вздохнула. - Не мучай своего друга. Представь, что с ним творится там, внизу, когда ты соединяешь нить и вновь ее разрываешь.

- Я не разрываю!

Антропос вынула обрывки нити из рук молодого бога.

- Нельзя изымать нить из полотна, - сказала строго. - Судьба Элия - часть общей судьбы.

И она вплела золотую нить в бесконечное шерстяное полотно. Полотно серого цвета, на котором то здесь, то там посверкивали серебряные нити. И несколько нитей сияли золотом.

- Что я могу? - спросил Логос богиню.

- Можешь проводить его душу, - отвечала Парка. - Но поторопись. Иллюзия жизни скоро исчезнет.

Мало кто спал в ту ночь. Очередная "скорая", что подъехала к Эсквилинской больнице, казалась колесницей Ужаса. Всем и повсюду мерещилась Смерть с острым серпом в руке. Ночное небо, глянувшее сквозь призрачно-синие облака, было ее зловещим черным глазом.

Вдруг пронесся слух, что император убит, потом - что тяжело ранен. Собравшиеся вокруг "Эсквилинки" репортеры начали было строчить донесения. А люди все шли и шли к Эсквилину. Шли, держа свечи в руках, как будто этот свет мог удержать жизнь человека в мертвом теле. Постум сам вышел к римлянам и сказал: "Я жив". И тут же вернулся в больницу. Охрану у входа несли две контубернии преторианцев. Потом добавили еще две. Около полуночи Постума вновь стали просить выйти. Но он отказался. Сидел в малом атрии больницы и ждал. Еще надеялся на чудо, еще молился, еще сулил жертвы. Но знал, что ничто уже не поможет. Знал еще тогда, когда увидел белого коня, выскочившего из-под арки без Элия. Квинт сидел рядом, прямо на полу, и, прижавшись лбом к стене, плакал.

- Ерунда, - приговаривал Квинт. - Я знаю. Он просто упал. Он даже от ран не умирает. А тут, подумаешь, - сердечный приступ.

А старина Гет, огромный Гет, бессмертный Гет, бессовестный обжора, забрался в каморку, где хранились ведра и баки, все, что можно, опрокинул, разлил, перебил и, свернув кольцами огромное тело, наплакался всласть, заливая платиновыми слезами пол, мощенный дешевой керамической плиткой.

Явился Кассий Лентул. Он что-то говорил. Что - Постум не мог вникнуть в смысл его слов. Кажется, про операцию, про то, что сердце дважды останавливалось.

Постум поднялся. Шел, не понимая, куда его ведут. Палата была маленькой, тесной, заставленной приборами. Постум не узнал отца - лицо Элия под прозрачной маской казалось чужим - запавшие глаза, заострившийся нос. И кожа, несмотря на загар, какая-то восковая.

- Сердце уже дважды останавливалось, - повторил Кассий Лентул.

- Что это значит? - спросил Постум, хотя и сам догадывался, что это значит. Но сил не было поведать себе эту правду.

- Скорее всего, оно остановится вновь. - Голос Кассия долетал будто издалека.

- Но он столько раз не умирал даже от смертельных ран!

- Это было прежде.

- А теперь?

- Видимо, желание исполнилось.

Желание. Триумф. О боги! Самое невероятное, невозможное. Уж меньше всех на свете Элий желал триумфа. Так было задумано Юнием Вером. Логос хотел даровать другу бессмертие. А даровал - триумф. Вдруг сошлось. Нити совпали. И жизнь кончилась... обрыв! Обрыв! Неужто?! Неужто Постум сам его убил? Отцеубийца! Казнить его, казнить! Волчьей шкурой замотать голову, надеть на ноги деревянные башмаки - и в мешок с собакой, змеей и обезьяной, и в Тибр, в Тибр!

Второй медик, стоявший у изголовья Элия, добавил:

- Он теряет кровь быстрее, чем мы вливаем. Все швы кровоточат.

- Так сделайте новую операцию! - закричал Постум.

- Не поможет. - Но это сказал не медик, а Логос. Как он появился в больнице - никто не знал. Как вошел в палату - никто не видел. По виду - совсем как человек. Но все знали, не человек - бог. Пока среди людей. Но вскоре уйдет, уйдет вместе с Элием. Никто не сказал об этом вслух. Но поняли это так отчетливо, будто Логос каждому сообщил о предстоящем по секрету. - Я хочу поговорить с Элием.

- Он без сознания, - попытался возразить Кассий Лентул. Медик привык перечить богу.

- Это мне не помешает, - Логос улыбнулся. То есть губы его были плотно сжаты, а глаза печальны, но все поняли, что Логос улыбнулся.

Постум глянул на бога с мольбой. Губы шевельнулись. Но Логос, предваряя его просьбу, отрицательно покачал головой.

Когда все вышли, Логос присел рядом с кроватью на стул, взял умирающего друга за руку. Ладонь казалась безжизненной. И все же Логос скорее угадал, чем почувствовал слабое пожатие.

- Привет, дружище. Рад тебя видеть.

Тело Элия было неподвижно. Лицо совершенно белое, нос заострился. Он был уже мертвец. И даже складки вокруг губ разгладились, будто все земные страдания миновали. И глаза ввалились. Но все же он был еще здесь, еще мог отвечать Логосу, не размыкая губ. И Логос, склоняясь над другом, также не шевелил губами, когда обращался к Элию.

- Ты держишь меня за руку, - отвечал Элий. - Чувствую. Мы заключили с тобой договор о дружбе на всю жизнь. Мою жизнь. Прости, Логос, я здорово путался у тебя под ногами.

- Нет, Элий. Ты все делал правильно. И даже вернул мне часть божественной сущности... Хотя и не все.