Чтение 6–й страницы книги ~Все дороги ведут в Рим~

Постум заглянул в таблин Сервилии. Не потому что хотел - она сама попросила. Обычно юноша избегал встреч с бабушкой. В ее отношении к нему не было ни грана любви. Он это почувствовал еще в детстве. Вряд ли за двадцать лет она смягчилась сердцем.

Она сидела в кресле, прямая, стройная, все еще красивая. Несмотря на годы красивая. Только рот сделался тонким в ниточку и совершенно безгубым. Яркой помадой она проводила черту - на пергаментной коже кровавый разрез. Обилие косметики делало ее лицо кукольным, неживым. Но взгляд был не злым - настороженным, во всяком случае, так показалось Августу.

- Ты был вчера в алеаториуме, - сказал она, продолжая рассматривать какие-то бумаги на столе.

Постум не стал отпираться.

- Был.

- Но не играл. И Александр там был.

- Не знаю.

- Не выгораживай его. Потому что я-то знаю точно. - Она сделала паузу. Короткую, но значительную. - Я тебя не люблю. С чего мне тебя любить? - Она отшвырнула какую-то бумагу. И вдруг посмотрела на императора в упор. - Спаси Кумия. Он, конечно, прохвост, но он не должен умереть.

Уже интересно. Он знал, что старуха способна на неординарные поступки. Но чтобы вот так, открыто... Или это провокация? За двадцать лет он научился никому не верить.

- Он совершил преступление, - сухо ответил Постум.

Она разозлилась, но держалась достойно, даже голоса не повысила.

- Он пишет, что в голову придет, - как же иначе? Если запретить высказывать то, что приходит в голову, то вскоре и сами мысли перестанут являться.

- Скажи об этом Бениту.

Она глубоко вздохнула, будто набиралась сил. Потом сказала очень тихо:

- Я когда-то любила Кумия. Между нами ничего не было. Но я его любила. - Она помолчала. - Ты этого добивался, да? Доволен? - Беспомощное виноватое выражение проступило на ее лице, несмотря на слой косметики, - казалось, Сервилия позволила себе сделать нечто недопустимое. - Спаси его. Он - талант.

- А что взамен? - спросил Август.

- Взамен. Взамен... - Пауза затянулась. - Я буду на твоей стороне.

Сервилия - союзница? О, это многое значит. Если, конечно, она будет помогать на самом деле, а не делать вид, что помогает.

- Попробую, - пообещал Постум. - Но почему такое внимание к Кумию?

- Он писал замечательные стихи.

- И только-то?

- Да. Еще у меня к тебе просьба. - Она сделала паузу. - Когда ты вернешь всю полноту власти. Когда... ты понимаешь... Ты должен даровать мне титул Августы.

- Тебе и прабабушке Фабии? - спросил Постум. Он и бровью не повел, услышав просьбу Сервилии.

- Нет, только мне.

Постум не сомневался, что ответ будет именно таким.

Кумия привели из камеры в маленькую комнатку для свиданий. Лицо его напоминало кусок рыхлого теста. Губы дрожали. Заключенного обрядили в черную тюремную тунику, всю в мокрых пятнах. От Кумия пахло - потом, мочой и страхом. Постум отчетливо уловил едкие миазмы страха и едва сдержался, чтобы не поморщиться. Он терпеть не мог этот запах, знакомый с детства. Потом, когда Август немного подрос, он научился постепенно забивать страх разъедающей кислотой ненависти. Но это потом. А сейчас запах страха напомнил ему давнее и невыносимое чувство бессилия.

Кумий присел на скамью. За решеткой его белое круглое лицо казалось особенно беспомощным. Лампа висела над головой Августа, и серая расплывчатая тень от решетки падала Кумию на лицо. Так что поэт был зарешечен дважды - сталью и тенью от стали. Почему-то эта вторая решетка раздражала куда больше первой.

- Ты как? - спросил Постум. - Знаешь о завтрашнем?

Разумеется, Кумий знал. Суд был еще утром, и его осудили за несколько минут. Защитник отказался от защиты. Бенит - мастер устраивать комедии. Мог бы призы получать. Как Нерон, увешал бы стены спальни венками.

- Здесь кормят прилично. Вечером настоящий пир обещают. А мне кусок в рот не лезет. Я-то и меча никогда в руках не держал. Все думал, успею научиться драться. И вот, не успел. Да и смешно в сорок учиться на гладиатора.

- Остальные умеют?

- Откуда мне знать?! - Кумий затрясся. - Постум, мальчик мой, сделай что-нибудь. Ну хоть что-нибудь. Спаси меня. Я - старый пердун. Я - трус. В душе моей нет "тройной меди". Даже одинарной нет. Не хочу умирать. Август, спаси меня, ты же можешь!

Он закрыл лицо руками и заплакал. Постум смотрел, как мутные слезинки стекают по дряблым щекам Кумия. Смотрел и не мог отвести взгляда. Будто видел что-то постыдное, запретное, элемент самой тайной мистерии, в обряд которой он еще не был посвящен.

Император кашлянул: у него самого в горле застрял комок.

- Вечером жди на пир. И пусть эти парни тоже придут. Как их, Корв и Муций, да?

- Пир? - переспросил Кумий и вскочил. - Ты сказал - пир? И все? Это все, что ты сделаешь для меня? Устроишь мне прощальную пирушку?! - Кумий не верил собственным ушам. Неужели Постум его так и бросит? Кумий похолодел, у него подкосились ноги, и он шлепнулся на скамью мешком. А ведь он надеялся...

- Не хочешь попировать напоследок? - пожал плечами Постум. - Или предпочитаешь умереть натощак?

- Не знаю, - прошептал Кумий. - Я хочу, чтобы Бенит сдох. Вот чего я хочу. А более - ничего.

- Бенит держит Империю! - сказал Постум и покосился на охранника в углу.

- Пускай держит. Только я его ненавижу. И порой - Империю вместе с ним.

Постум протиснул руку сквозь решетку и сжал локоть друга.

- Ладно, не трусь. Я приду посмотреть, как ты умираешь. Это должно тебя утешить.

Постум поднялся и направился к выходу.

- Постум! - позвал Кумий жалобно.

Но юный император не обернулся. Вигил, охранявший вход, долго копался с замком, странно поглядывая на Августа. А вдруг его намеренно не выпускают? Запрут тут вместе с Кумием, а завтра - на арену. Нет, глупо. Чего он боится? Бенит обещал отдать ему Империю.

Решетка наконец отворилась. Постум заставил себя нарочито медленно идти по коридору. Ему вдруг почудилось, что в эту минуту все за ним наблюдают. Весь Рим. И среди наблюдающих - Бенит.

Стены казались зелеными. Только старинная кладка имеет такой оттенок - камень напоминает бронзу, покрытую благородной патиной времени. Кроносу все равно - бронза или камень. По прошествии долгих лет все становится бронзой - все, что таит в себе зерно бессмертия.

В небольшом помещении стояли три металлических ложа, застланных белыми пушистыми покрывалами. Белые и пурпурные бархатные подушки принесли из Палатинского дворца. Пурпур эти стены видели впервые. Дивились. На круглый столик, одним своим видом суливший яства, тюремщики поставили только кувшин вина да положили краюху тюремного хлеба. Видимо, они сочли это остроумной шуткой. Трое обреченных смотрели на "яства" и молчали. Говорить никому не хотелось. Даже Кумию. Поэт украдкой разглядывал своих будущих "соавторов" по последнему бою. Один - совсем мальчишка, лет восемнадцати, а может, и того меньше - еще на губах светлый пушок, а в глазах веселье и страх. Он почти непрерывно истерически хохотал. Его брат, старше весельчака на три года, был жилист, крепко сложен и с первого взгляда видно, что тренирован. Этот наверняка умеет драться. Кумия убьют первым. Ну а мальчишку - вторым. Странно судьба распорядилась. Он дал себе зарок - не писать. Клялся всеми богами, и Юпитером, и Геркулесом. И Минервой. И вдруг месяц назад накатило. Он и сам не помнил, как стило очутилось в пальцах, как появились на бумаге первые строчки. Сочинялось легко, как никогда. Он хохотал, как ребенок. Утром размножил - благо множительный аппарат на Палатине был. Прежний страх давно улетучился, и бензиново-касторовый напиток Макриновых мучителей не вспомнился. Может, близость к императору вскружила голову, подумал: не посмеют тронуть поэта, коли сам Август приглашает его к себе. Оказывается, посмели. Да так посмели, что император и рта не успел открыть, а Кумия уже присудили к арене.

Дверь в тюремный триклиний распахнулась, и вошел Постум, за ним - Гепом и Крот. Все трое несли пакеты с едой. Сразу, перебивая затхлый смрад узилища, запахло жареным мясом. То ли почуяв запах, то ли при виде Августа, осужденные поднялись.

- Лежите, ребята, не надо суетиться! - приказал Постум. - Сегодня будет весело. А что будет завтра - неважно. Меня тоже скоро убьют. Так что я понимаю ваше печальное настроение. Ах, Кумий, Кумий, говорил же я тебе - сочиняй печальные элегии, это куда безопаснее.

Кумий пришел в себя после дневного разговора. То ли робкая надежда вновь затрепыхалась в его сердце, то ли он покорился судьбе и решил повеселиться напоследок: умереть назначено было завтра.

- Постум, голубчик, повторяю вслед за Ювеналом: "Не могу не писать сатир".

- Ладно, пиши, что хочешь, - милостиво согласился Постум. - Все равно тебе осталась одна ночь.

Кумий потянул носом - всхлипнул.

- Кстати, а кто четвертый в вашей компании? Будущие "соавторы" переглянулись.

- Нас тут трое.

- Я не о том. Кто четвертым выйдет завтра на арену? Вас должно быть четверо - так мне сказали.

- А, знаю! - весело воскликнул мальчишка. - Какой-то сумасшедший. Его держат в отдельной камере. У него волосы оранжевого цвета. И все лицо покрыто лиловыми пятнами. Лишай, наверное. Он весь день горланил похабные песни. Ты слышал, что он пел, Корв?

Тот, что постарше, кивнул. Старался держаться с достоинством, чтобы показать всем, а особенно младшему брату: ему не страшно.

- Позови его, - сказал Постум охраннику. - Это и для него последний пир. Пускай веселится. Таков обычай.

- Нам не хватает психа за столом? - удивился Кумий.

- Обожаю сумасшедших. У них есть чему поучиться. Говорят, мой отец тоже сумасшедший.

- Нет, Элий только притворялся, а на самом деле он всегда был себе на уме. - Кумий вздохнул. - Я тоже пытался изображать чокнутого, но не получалось.

Заключенного привели. Волосы у него в самом деле были оранжевые. Как и туника. Брюки - синие. Сандалии с разноцветными ремешками. Одежда бродячих артистов. Как артист он был развязен. Как сумасшедший - изрекал истины.

- О, да тут у вас неплохое угощение! Давненько так не едал! - воскликнул рыжеволосый, занимая место рядом с императором. Впрочем, он наверняка не догадывался, кто пирует сегодня с ним.

- Присоединяйся, - щедро предложил Кумий. - Пожри в последний раз.

- За что тебя взяли? - спросил Постум.

- За непонятливость, - отвечал рыжий, хватая со стола окорок и впиваясь зубами в нежное мясо. - Я прочел в вестнике, что Бенит после своей смерти еще год может исполнять обязанности второго консула. И стал всех спрашивать, как покойнику под силу такое? Он что, из Тартара будет присылать записочки? Или установит вертушку в Аиде и будет названивать живущим? После того как я задал этот вопрос третьему римлянину, исполнители меня повязали. А вы, ребята, часом не знаете, как он сможет остаться консулом после смерти?

- Знаю, - отвечал Постум. - У него есть специальная папочка, а в ней - указания на год вперед.

- И всего-то? - разочарованно протянул рыжий. - А я-то думал, он изобрел беспроволочную (то есть без проволочек) связь с Аидом. Фи... папочка с указаниями. Как примитивно! По-человечески примитивно. А если обстановка в мире изменится?

- Тогда не знаю. Ладно, лучше скажи, ты хорошо дерешься? - Постум тронул рыжего за плечо. Мускулы у него были твердые. Сталь, а не мускулы.

Рыжий замер, потом зачем-то потянул носом воздух.

- Мы с тобой, часом, не в родстве? - спросил он вдруг и коснулся лба императора.

- Не думаю. Так ты хорошо дерешься?

- Неплохо. Если память мне не изменяет, когда-то я был гладиатором.

- Надеюсь, ты не разучился драться.

- Драться - плохо, - философски заметил рыжий. - Но все время приходится бить кому-то морду. Понять не могу - почему. Не хочу, но дерусь. Всю жизнь против воли. Не понимаю...

- А не понимая, ты можешь драться?

- Приходится - как же иначе. - Рыжий вздохнул и развел руками. - Победы без драк не достаются.

- Послушай, я тебе объясню. Вот этот толстяк сочинял стихи. И завтра за это его убьют на арене.

- За стихи? - переспросил рыжий.

- Да. За стихи. Хочешь его спасти?

- А хорошие он писал стихи?

Постум хитро прищурился, искоса глянул на Кумия.

- Не особенно. Но не настолько плохие, чтобы за них убивать.

Кумий, услышав такое, поперхнулся. Он кашлял и кашлял, хотя двое товарищей по несчастью нещадно колотили его по спине кулаками.

- Они были так хороши, что за них стоит умереть! - в ярости выкрикнул Кумий, наконец обретя голос.

- А эти двое уронили бюст Бенита и разбили, - продолжал Постум, сделав вид, что не заметил возмущения Кумия. - Причем не нарочно.

- Жаль, что не нарочно.

- Нас обвинили в святотатстве, - почти с гордостью произнес Корв. Три дня назад он был предан Бениту. Сейчас - искренне его ненавидел. - Якобы этот бюст - святыня. - Корв презрительно фыркнул. - Мир весь - одна жирная фекалия, - заключил он философски. - И Бенит всех обфекалил. - Перед смертью можно говорить и не такое.

Мальчишке Муцию тоже хотелось придумать что-нибудь дерзкое и остроумное, но ничего не придумывалось.

- Истина - лишь вероятна, ценность святынь - тоже. Но, пожалуй, этих ребят надо спасти, - задумчиво проговорил рыжий. - Так?

- Попробовать стоит, - кивнул Август.

- Я буду драться, - пообещал сумасшедший.

- Отлично! - Муций глотнул неразбавленного вина и захмелел. Бой на арене казался уже не таким страшным. Да и чего бояться, когда рядом старший брат и еще этот гладиатор. - А что если мы побьем исполнителей, а?! Корв, мы ведь можем.

- Нет, - хмуро отвечал Корв. Он уже минут пять жевал кусок мяса и никак не мог проглотить. А мясо было нежнейшее. Но все равно Корв не мог его проглотить - кусок почему-то застревал в горле.

- Почему нет? Ты же...

- Ты - плохой боец. Я - плохой боец. Он, - Корв кивнул на Кумия, - вообще не боец. Один бывший гладиатор нас не спасет. - Он сделал новую попытку проглотить мясо, но попытка не удалась.

- Нам нужен еще один хороший рубака, - сказал рыжий. - Тогда может что-то получиться.

- Я напьюсь до бесчувствия, и пусть меня убивают, - пробормотал заплетающимся языком Кумий. - И сам напишу на себя эпитафию. Постум, дружочек, похорони меня как положено. Обещай меня похоронить.

- Обещаю.

- Теперь слушай эпитафию.

Кумий хотел продекламировать надпись на будущем надгробии, но не смог. Лишь раскрыл рот - и позабыл сочиненное. Существует поверье, что тот, кто постоянно читает эпитафии, уходит в прошлое и забывает настоящее. Жаль, что это только поверье. Жаль. Было бы неплохо уйти в прошлое, когда можно было сочинять что угодно и исполнять желания.

XII

Философ сидел в кресле с книгой в руках. Но не читал. Смотрел, как ласточки вычерчивают причудливые узоры над макушками пиний. Хорошо в нимфее. Шумят фонтаны, шелестят деревья. Не верится, что за стенами Палатина раскинулся шумный многомиллионный город. Здесь зелень, влага, покой. Причудливый ковер растений кажется искусной мозаикой. Хорошо быть садовником на Палатине. Каждую весну высаживать рассаду, восстанавливая живой орнамент. Садовник Максим делал это с такой любовью, что невольно хотелось ему помочь. И Элий, маленький сирота, до которого не было никому дела, всегда ему помогал.

- Максим, - произнес вслух Философ.

- Что-то не так?

Садовник вынырнул из-за зеленой арки, держа в руках ножницы. Максим! Постаревший, согнувшийся почти пополам. Нос, и в молодости весьма солидный, теперь сделался огромным, нависал над беззубым ртом. Старик почему-то не вставил зубы.

- Тебя не обижают? - спросил Философ.

Старик то ли не понял, то ли не расслышал.

- Нарциссы в этом году цветут хорошо.

- Как живешь?

- Рассада сильно подорожала. А денег не прибавили. До цветочков нынче никому нет дела, - в голосе его прозвучала обида. - А без цветочков нельзя. Не бывает земли без цветов.

- Как сын твой?

- Умер, - ответил старик. - Все сыновья умерли. Плохо жить так долго.

- Посади лопухи, - предложил Философ. - Нынче модно в садах сажать лопухи.

- Это Альбион чудит. Но нам их мода не указ. У нас тут классический стиль.

И он удалился, бормоча: "Какая, однако, дорогая рассада этой весной... Императорские сады... нужно столько рассады. Но кого волнует такая мелочь... "

Все мечтают жить долго, чтобы насладиться жизнью. Но, перешагнув пятый десяток, нетрудно понять: большинство мечтаний никогда не сбудется. Хорошо если исполнится малая толика.

Заслышав шаги, Философ повернул голову. Слух у него был чуткий. Еще не увидев, узнал по шагам - Меченый. Не ошибся. Старый приятель присел рядом на мраморную скамью.

- Завтра в Колизее смертельный поединок. Август приглашает тебя посмотреть, - сообщил Меченый.

- Не пойду. - Философ нахмурил брови.

- Придется. Ведь ты вернулся в Рим ради него. Значит, еще раз пойдешь в Колизей. Он будет там.

Философ поднял голову. Показалось ему, что старый приятель что-то недоговаривает. Но не стал расспрашивать, что именно. С годами он научился не торопить события. Ценить очарование длящейся тихой минуты, даже если вслед за ней обещали грозу. Все почему-то торопятся на седьмом круге [Седьмой круг - последний круг в гонках на колесницах, финишная черта отмечена мелом.]. А он - нет. Напротив, стремится попридержать коней. Меловая черта пока не видна.

ГЛАВА IV

Игры приговоренных против исполнителей

"Наконец сочинителя Кумия постигнет наказание за его мерзкие писания. Сегодня он выйдет на арену Колизея".

"Акта диурна", 8-й ден

до Ид апреля [6 апреля.]

Перед боем на арену высыпали мальчишки и девчонки - члены молодежной организации "Надежда Рима". Все в красных военных туниках, в нагрудниках, на вид почти настоящих, в шлемах, горящих позолотой, с красным оперением. Эта нарядная юная армия маршировала по песку, который через полчаса должен обагриться настоящей кровью. Бенит обратился к новому поколению с речью:

- Юные римляне! Вы - заря жизни! Вы - завтрашняя армия!

И сам зааплодировал. Народ на трибунах в восторге бил в ладони. Да и немудрено - внизу на арене внимали диктатору их дети. Дети были в восторге. Целая армия великолепных исполнителей. Но не гениев. Так всегда: гениям наследуют люди, "А кто наследует людям? " - такой вопрос мог бы задать Бенит. Но он не задавал вопросов - он изрекал ответы. И ему верили. Всегда и все. Или почти все.

- А неплохо было бы выпустить львов на арену, - сказал вдруг Аспер, наклоняясь к Бениту. - Представляешь, какая бы вышла потеха! - Аспер затрясся от смеха.

С некоторых пор у этого тихого исполнительного бюрократа появлялись желания совершенно удивительные. Даже Бенит удивлялся. Вот и сейчася - тоже.