Чтение 16–й страницы книги ~Лилипут~

На секунду шериф испугался, как себя поведет Джек, который при электрическом освещении обязательно увидит перемену (Чарли хотелось добавить - чудовищную перемену), произошедшую с ним. Но будь что будет. Лоулесс шагнул в холл, стараясь стать так, чтобы свет падал сзади.

- В общем-то от всех событий - продолжал Монро, закрывая дверь, - попахивает паранормальным, кроме, быть может, двойняшек Пэгрью. И мне кажется, что то, что случилось в прошлом году в доме Алекса Тревора, - это цветочки по сравнению с той работенкой, которая нас ожидает... - Джек повернулся и резко замолчал. Он внимательно смотрел на шерифа, его лицо абсолютно ничего не выражало. - Я не думаю, чтобы мы смогли по-настоящему разобраться во всем этом даже с помощью ФБР, мистер Лоулесс! - Джек опустил глаза. Шериф, подумавший было, что пауза вызвана тем, что Джек наконец-то рассмотрел его лицо, облегченно вздохнул после этих слов Монро. Но стоило ему подумать, что опасность миновала, как заместитель не спеша проговорил: - А вы хорошо выглядите, шериф!

- То есть? - Губы Лоулесса дрожали. Он принялся вытирать ладонью пот со лба, маскируя таким образом попытку прикрыть лицо. Но тщетно - его помощник был очень внимателен. Он подошел вплотную к Лоулессу и спросил его почти шепотом:

- Шериф, неужели... и вас... что-то коснулось? Неужели?

Лоулесс тяжело вздохнул и обхватил голову руками. Потом негромко заговорил, массируя виски:

- Джеки, творится что-то неладное. Я чувствую - Оруэлл стал плацдармом для какой-то чертовщины! Я не знаю, ЧТО происходит, следует признать, что я на грани паники. Сейчас прямо от тебя позвоним в отделение ФБР в Манчестере. Прямо сейчас! Это необходимо. Сейчас ты поймешь...

- Но, шериф! Вы... вы сами... куда вы... что вы делали, почему с вами такое случилось?

- Джек, я... В машине сидит доктор Лок, и...

- А где же Ларри?

- Джек! Ларри... Ларри... Его больше нет, Джек!

- Что?.. - Джек Монро изменился в лице. Он был просто убит этим неожиданным известием.

- Он погиб, Джек! Ларри погиб! Успокойся, слышишь? Возьми себя в руки, Джеки! - Шериф хлопнул Джека по спине, словно тот чем-то подавился.

Монро смотрел на Лоулесса, в глазах стояли слезы.

- Но как? Как такое... как?..

- Джеки, возьми себя в руки! Собери волю в кулак. Теперь слушай внимательно. Повторять некогда. Мне позвонили соседи Холистера. Сказали, что никого из них не видно давно и это выглядит очень странно. Ларри Донер поехал туда. Ты же знаешь, Холистеры живут в самом крайнем доме на западе города. Ларри позвонил оттуда и сообщил, что вся семья мертва.

- Что?! - Джек смотрел на Лоулесса расширенными, обезумевшими глазами.

- Да, Холистеры все были мертвы! Кровотечение! Точно так же скончался Пит Андерсон, хотя рядом с телом и обнаружили нож. У Холистера было трое детей, как тебе известно, две девочки и парень. Ларри сообщил, что поверхностно осмотрел все пять тел, но, как обычно... ни ран, ничего другого. Я тут же выехал, но... мы опоздали, Джеки!

- Но ведь вы говорите - Ларри был жив, звонил?

- Да, он был жив! Когда я приехал, в его теле еще теплилась жизнь, он успел выдавить из себя пару фраз, но, думаю, он бредил. Он умер у меня на руках! - Шериф вытер рукой глаза, на которых, несмотря на все его старания удержаться, выступили слезы.

Монро смотрел как будто сквозь Лоулесса.

- Я не знаю, почему случилось так, как случилось. По-видимому, пока мы добирались к Холистеру, Ларри поразило то, что поразило всю семью. Мне кажется, я пробыл в доме не меньше Донера, но... как видишь, я еще жив, хотя... что-то стало с моим лицом.

Монро посмотрел на Лоулесса и пробормотал:

- Нет, шериф, не только с лицом. Посмотрите на ваши руки, может, мне кажется, но, по-моему, вы помолодели вообще. Весь ваш организм!

- Бред какой-то! - воскликнул Лоулесс. - Сон, дикий, кошмарный сон!

- Нет, это не сон, шериф! Мы все не можем видеть один и тот же сон. С вами что-то случилось. На первый взгляд, это не самое плохое, но... только на первый взгляд. Господи, а если это не все? Если это будет продолжаться? - Монро тут же пожалел, что сказал это, увидев, как сильно побледнел шериф. Он поспешно добавил: - Шериф, я надеюсь, все закончится благополучно, нам бы только эту ночь пережить. Все будет хорошо, ведь самое главное, что вы живы!

- Да, - не очень уверенно согласился Чарли. Он молил Бога, чтобы все это поскорее кончилось, однако не мог избавиться от чувства, что это только начало. "Если это будет продолжаться?" Ну, что ж, отличный вопрос, Джеки! Отличный! Шерил будет очень рада! Еще бы, ведь ее муж молодеет и скоро сгодится ей в сыновья! - Док советовал мне не заходить в тот дом, когда я решил оттуда позвонить по телефону. Сейчас я думаю, он был прав.

- Тогда, выходит, Шилдсам тоже нельзя находиться в своем доме?

- Нет, не думаю! Там что-то другое, или... как-то по-другому. Со дня смерти Энн Шилдс прошло достаточно времени. Я не уверен, конечно, но в доме Холистера было как-то иначе. Во всяком случае, Ларри погиб через короткое время после смерти всей семьи. Ладно, Джеки! Проведи меня в гостиную, я позвоню в Бюро. Надо...

- Минутку, шериф! Кое-что случилось... еще. - Монро выглядел усталым, как будто бежал несколько часов подряд, а не разговаривал с Лоулессом в течение пятнадцати минут.

Чарли вдруг вспомнил, что Джек был полностью одет. Сердце шерифа подпрыгнуло и на мгновение замерло, словно протестуя заранее против новой нагрузки.

- Что еще? - выдохнул он.

- Тело Гэла в морге?

- Да, конечно, там!

- За пятнадцать минут до вашего приезда мне позвонил мистер Клинг. Ей-богу, у них там что-то стряслось. Я надеюсь, что ничего серьезного, просто какая-то неувязка. Вы же знаете Бена Ламбино с Южной улицы?

- Да, знаю! Алкаш!

- Мистер Клинг позвонил мне, потому что не мог найти вас и Ларри Донера. Решил сообщить хотя бы мне. Знаете, мне показалось, он был ужасно напуган. Владелец похоронной конторы, всегда такой степенный, умеет держать себя в руках в любой ситуации, а тут он чуть ли криком не кричал. По его словам, час назад ему позвонил Бен Ламбино, который должен дежурить этой ночью. Клинг божился, что Ламбино совершенно трезвый. Говорит, умеет различать по голосу, когда Бен пьян, когда нет. И совершенно уверен, что сегодня Ламбино... если даже и пил, то к вечеру уж точно протрезвел. Что, вы думаете, Ламбино ему сказал? Он уверял Клинга, что несколько раз открывал ячейку, где лежит труп, и заметил, что он... уменьшается в размерах. Клинг назвал это словом "худеет".

- Что? - Лоулесс открыл рот, словно его только что разбудили среди ночи, вылив на голову кружку ледяной воды. - Я не... - Он запнулся, не в силах произнести ни слова.

- Шериф, мне тоже это показалось бредом, я даже пытался убедить Клинга, что он напрасно поднял шум. Сказал ему, что надо лучше знать своих людей. Что мистер Ламбино после бутылки дешевого виски может наговорить и не такое. Но Клинг переубедил меня.

- Черт знает что! - воскликнул Лоулесс - Неужели это правда?

- Вы меня не дослушали, шериф, - заметил Монро. - Самое интересное впереди. Ламбино, по словам Клинга, уверяет, что труп Гэла каким-то образом уменьшился до такой степени, что стал выглядеть трупом человека нормального телосложения. Клинг уговорил Ламбино проверить еще раз, чтобы убедиться окончательно, и потом перезвонить ему. Клинг обещал вызвать полицию, но только в том случае, если Бен еще раз убедится своими глазами, что с трупом происходит что-то неладное. Бен, по его словам, упирался изо всех сил и умолял хозяина обойтись без этой дополнительной проверки. Он был испуган до смерти, но Клинг приказал ему это сделать, иначе они оба рискуют стать всеобщим посмешищем. Они договорились, что Бен перезвонит через пару минут.

- И что он сказал?

- Он не перезвонил, понимаете, шериф? Не перезвонил! Клинг ждал, ждал и позвонил в контору сам. Никто не поднял трубку. Он звонил еще с десяток раз, слышны были гудки, но никто так и не снял трубку. Теперь вам понятно, что Клинг позвонил мне не только потому, что труп "похудел", - он боится, не стряслось ли чего в морге с Ламбино. В одиночку он не решился туда ехать.

- А ты что думаешь насчет всего этого? - спросил Лоулесс. Казалось, он находится в трансе от сообщения Монро.

- Честно признаться, я не знаю, что и думать! - пробормотал Монро. - Вероятнее всего, Ламбино глотнул лишнего, вот ему и мерещится всякая ерунда. А Клинг просто не расслышал это по телефону, хотя и хвастается, что, мол, знает этого Бена насквозь. Скорее всего, так все и было, хотя... Кто знает? После того, как я увидел... ваше лицо, шериф, я готов поверить чему угодно. Слишком много... всего свалилось на Оруэлл. Слишком много странного. Поэтому я никого не буду осуждать, хотя, если говорить откровенно, я надеюсь, что Бен просто-напросто хорошенько надрался и... заснул. И теперь его из пушки не разбудишь, не то что телефонным звонком. Или, может, его просто нет в конторе - отправился на поиски своего доброго шотландского. Знаете, с пьяницами одно беспокойство! - заключил Монро. - Надо поехать в окружной морг и во всем разобраться на месте.

- О'кей! - Лоулесс как будто стал оживать, освобождаясь от оцепенения. - Только сначала свяжемся с ФБР.

- Шериф! Я сказал Клингу, что позвоню ему перед тем, как отправлюсь один или с вами к окружному моргу, и предупрежу, чтобы он выезжал тоже. Он может понадобиться. Знаете, мало ли что. Он согласился.

- Хорошо. Звони Клингу.

- Что за черт! - ругнулся Лоулесс - Там что, все поумирали?

Монро стоял рядом, ему тоже были слышны долгие протяжные гудки. Он предупредил Клинга, и шериф сразу же набрал номер отделения ФБР в Манчестере. Он набирал номер дважды, но Манчестер молчал. Чарли набрал еще раз. Тщетно. На том конце никто не поднимал трубку. Никаких признаков жизни. Ни автоответчика, ничего. Это было невозможно, ведь ФБР - контора серьезная, в детские игрушки не играет. И все-таки никто не отвечал.

- Хреновина какая-то, Джеки! - прогудел себе под нос Лоулесс и набрал номер шефа полиции Манчестера. Результат оказался точно таким же, как и с ФБР, - никто не отвечал. - Может, у них всеобщая забастовка? - спросил шериф, чувствуя, что его шутка не к месту. Монро по-прежнему стоял рядом и не произносил ни слова. - Ну, это уже совсем никуда не годится. Связи нет, Джеки! - обратился он к помощнику. - Может, с телефоном у тебя что-то не в порядке?

- Но ведь я же только что звонил Клингу! - заметил Монро.

- Верно! Постой-ка. - Лоулесс набрал свой домашний номер. На третьем гудке трубку сняли, и он услышал голос жены.

- Шерил, ты не спала? - Шериф вдруг почувствовал острое беспокойство за свою жену.

- Нет, Чарли! Когда ты будешь дома, дорогой? - взволнованно спросила женщина.

- Не переживай и не жди меня! Ложись спать. Я задержусь. Не знаю насколько, но не жди меня ни в коем случае.

- Что там у вас? Что слышно насчет несчастных двойняшек Пэгрью? Обнаружили что-нибудь?

- Пока ничего не выяснили, Шерил.

- Случилось что-то серьезное, дорогой? Еще что-то?

- Не сейчас, милая! В другой раз, я очень спешу. И не волнуйся за меня. Ты прекрасно знаешь, что в такой деревне, как Оруэлл, со мной ничего не сделается!

- Конечно, Чарли! Все равно будь осторожен! - Жена положила трубку.

- С твоим аппаратом действительно все в порядке, Джеки! - медленно проговорил Лоулесс - Но, черт возьми, почему мы не можем дозвониться до фэбээровцев или полиции Манчестера?

- Шериф, не знаю, как вы, но у меня нехорошее предчувствие! Ведь должен же был кто-нибудь ответить в Манчестере!

- Да. Да, ты прав! - Чарли посмотрел на свои руки. Это были руки молодого человека. Лоулесс был согласен в душе со своим помощником, его тоже терзали смутные сомнения. И дело было не только в молчании Манчестера, которое лишь усилило атмосферу неуверенности и замешательства. - Остается надеяться, что по какой-то причине связь работает пока только по городу, - предположил (ох, как бы он хотел, чтобы это оказалось правдой!) шериф. - В таком случае все изменится довольно скоро.

- Возможно, - уклончиво ответил Монро. Чарли заметил, что Джек, скорее всего, тоже надеялся, что все так и есть, но без малейшей уверенности.

- Тогда не будем тратить время на пустые звонки. Можно позвонить попозже из морга или муниципалитета.

Через пять минут черно-белый "форд" уже свернул с Ошкош-стрит на Южную улицу и понесся через спящие кварталы по направлению к Фелл-стрит.

- Чарли, пока мы не приехали на место, надо хорошо все обдумать! - сказал доктор Лок. Помощник шерифа уже успел ему рассказать в двух словах о том, что заставило их направиться к окружному моргу. - Не лучше ли сначала все-таки связаться с фэбээровцами и уже завтра утром выясним обстановку в морге?

Врач явно нервничал, а последние новости вообще привели его в состояние полной растерянности. Лок, естественно, склонялся к тому, что Бен Ламбино, этот недоумок, которому, кроме виски, ничего в жизни не надо, просто напился до беспамятства, вот ему и мерещится Бог знает что, так что и паниковать совершенно ни к чему. Однако и Чарли и Джек чувствовали (для этого им даже необязательно надо было видеть его лицо), что Лок совершенно не уверен в том, что говорит. Его выдавал голос. После всех чудовищных событий, происшедших в городе, мозг врача (это же можно сказать и о полицейских) требовал хоть какой-нибудь передышки, отказываясь принимать новые, столь же ирреальные факты, поэтому неудивительно, что Лок уцепился за алкоголизм Бена как за последнюю надежду.

- Ну, так как же? - снова обратился он к шерифу, который молча следил за дорогой.

- Марк! Пойми сам - в морге человек, ему, быть может, нужна помощь, поэтому ничего другого я тебе предложить не могу! И еще. Пожалуй, пока что мы можем полагаться только на самих себя. Я не знаю, какого черта молчит Манчестер, но изменить ничего не могу. Пока нет связи, мы должны действовать, а не ждать чего-то. А там... глядишь, все образуется. Во всяком случае, надо надеяться.

- Доктор! - обратился к Локу Монро. - Я думаю, в морге опасаться нечего. Там лишь мертвый Гэл и пьяный Ламбино.

- Чарли! - не обращая внимания на слова Монро, проворчал Лок. - Я не...

- Мы приехали, Марк! - прервал его Лоулесс - Лучше не выходи из машины. Пока не выходи. Ты слишком нервничаешь. - Лоулесс положил руку ему на плечо. Лок промолчал.

В похоронной конторе горел свет, освещая лужайку перед парадным входом и часть автостоянки. Этот отрезок Фэлл-стрит вообще плохо освещался, наверное, потому, что люди бывали здесь редко, только по особой надобности. Шериф со своим заместителем выбрались из машины, стараясь не шуметь, и тут же оказались в ярком свете фар невидимой машины, очевидно поджидавшей их. В первое мгновение Лоулесс растерялся от неожиданности, почувствовав себя кроликом, освещенным мощным фонарем охотника. Но секунду спустя фары погасли, послышался щелчок открываемой дверцы автомобиля.

- Мистер Лоулесс, - негромко позвал Клинг. Он уже выбрался из машины. - Это я, мистер Лоулесс.

- Добрый вечер! Вернее, уже ночь. - Шериф глубоко вздохнул. - Вы давно здесь, Олаф? - спросил он толстого невысокого мужчину, пожимающего ему руку потной холодной ладошкой. От него исходил сильный запах одеколона и... страха. Клинг был напуган. Лоулесс почувствовал это.

- Чуть меньше пяти минут.

- Что-нибудь слышали? - спросил Монро, доставая из кобуры кольт тридцать седьмого калибра.

- Нет. Все тихо. - Голос владельца похоронной конторы дрожал. - Свет горит там внутри. Никто не вышел, хотя подъезжающую машину нельзя не услышать.

- О'кей. Мистер Клинг, держитесь за нами, - посоветовал Лоулесс.

- Что? А... сзади. Да-да, конечно, сзади. - Голос Клинга задрожал еще сильнее.

- Ничего страшного, Олаф, - попытался успокоить его шериф, - я думаю, мы не обнаружим ничего серьезного, это обычная предосторожность.

- Да, я понимаю, мистер Лоулесс, - прошептал Клинг. Его дряблые щеки надулись, как у хомяка. И сам он напоминал какого-то испуганного до смерти зверька.

Монро приблизился к парадному входу, поднялся по ступенькам и остановился, то ли прислушиваясь, то ли ожидая шерифа. Через секунду Лоулесс присоединился к нему. С минуту оба стояли, застыв, как две расплывчатые тени. Затем Лоулесс очень медленно, осторожно попробовал открыть дверь. Она оказалась заперта. Шериф спустился со ступенек и подошел к Клингу.

- Ключи, Олаф, - проговорил он.

- Что?

- Ключи, - повторил Чарли. - Вы взяли ключи?

- Ах да, ключи, - опомнился Клинг. - Да, вот они. - Он подал шерифу связку ключей, отделив тот, что был от парадного входа.

Лоулесс уже нагнулся, высматривая замочную скважину, когда Монро, взяв его за рукав, прошептал:

- Шериф, может, лучше через черный ход? Или через окно?

- Черт! Джек, я не думаю, чтобы там затаилась парочка террористов! Осторожность осторожностью, но не до такой же степени. Не хватало нам еще бояться мертвецов.

- Да, но ведь там могут быть и живые! - возразил Монро, но Лоулесс уже вставил ключ, резко повернул его и дернул дверь на себя. Она беззвучно отворилась, и перед шерифом открылся темный коридор.

Монро включил фонарик. Пусто. Лоулесс вошел внутрь. Помещение с морозильными шкафами для хранения трупов располагалось в дальнем конце коридора, по правую руку. Но Лоулесс решил осмотреть все по порядку. В правой руке он держал кольт. Сделав несколько шагов, он повернул направо, в узкий, длинный проход. Проверив туалет для персонала, он затем резко распахнул следующую дверь, оказавшись в большой темной комнате для бальзамирования. Шериф включил верхний свет. Монотонно загудели лампы дневного света. Середину помещения занимал длинный стол, привинченный ножками к полу. Слева ряд стульев, шкаф, умывальник, с другой стороны - составленные вместе каталки. Запах медикаментов. Холодно.

Лоулесс осмотрел все углы и вернулся к ожидавшему его на пороге помощнику. Когда они вдвоем двинулись дальше по коридору, шериф обернулся и заметил вошедшего в здание Клинга. Тот ответил ему виноватой улыбкой. Шериф отвернулся и сосредоточился на своей работе. Он осмотрел кабинет Клинга. Здесь было темно, а дверь оказалась выбита, буквально снесена. Чарли напрягся. Это уже говорило о том, что здесь не все в порядке. Монро осветил фонариком кабинет. Обои были в каких-то безвкусных розовых цветочках, показавшихся при колеблющемся свете фонарика чьими-то глазами. Шериф включил свет. Кроме выбитой двери, ничего существенного они не обнаружили. Из кабинета можно было пройти в следующее помещение, которое тоже принадлежало похоронной конторе. Оно было загромождено мебелью и различными приспособлениями для "улучшения" вида умерших, десятком тюков и каталками.

Лоулесс вспотел и готов был спустить курок при малейшем движении. Монро прикрывал шерифа сзади. Чарли слышал его прерывистое дыхание. "Спокойно, Чарли, спокойно", - говорил про себя шериф. Он все еще надеялся найти пьяного вдрызг Ламбино. Тот может валяться где угодно, дрыхнуть под какой-нибудь скамейкой в коридоре. Так что лучше не давать воли своим нервам.

В коридоре Монро задел коленом за угол скамейки.

- Твою мать! - ругнулся Джек.

- Аккуратнее! - предупредил Чарли. - Поглядывай вниз, а то еще отдавишь где ногу Бену. Не споткнись!

Они двинулись к покойницкой. Сказав про Ламбино, шериф имел в виду, что пьяный Ламбино валяется, может быть, где-нибудь на полу, так что отдавить ему ногу в темноте немудрено. Он и не подозревая, что его слова через считанные секунды наполнятся страшным смыслом.

С той самой минуты, как они вошли в здание, Чарли чувствовал запах, который словно бы показался ему знакомым. Только он никак не мог вспомнить. Сначала Лоулесс решил, что так пахнет обычно в морге, операционной, похоронной конторе... Но нет, он точно знал этот запах и понял, ЧТО это, заглянув в освещенный проем комнатки, через которую намеревался пройти в морг. Здесь, как и в кабинете мистера Клинга, дверь была выбита, а чуть левее, под битым стеклом, лежала человеческая нога. Тут до Чарли и дошло окончательно, что за запах он учуял при входе в здание. Это был запах крови.

Лоулесс застыл на месте как вкопанный. Монро, который еще не заметил отделенную человеческую ногу, тоже остановился, дыша шерифу в затылок. Он не видел лица Лоулесса, а тот, словно оглушенный, неотрывно смотрел на грязную широкую штанину, облегавшую ногу... Бена? На лице Чарли застыло такое выражение, словно он недоумевал, куда же подевались остальные части тела. Он не успел издать ни звука, когда услышал какой-то странный шорох сзади и резко повернулся. Монро расширенными глазами смотрел мимо своего шефа: он уже почувствовал, что Лоулесс увидел там, в комнате, что-то нехорошее.

- Шериф, что вы... - Он не успел договорить.

Из темноты длинного коридора раздался душераздирающий вопль мистера Клинга, пропитанный нечеловеческим ужасом. Оба отшатнулись, словно им брызнули в лицо нервно-паралитическим газом. А здание окружного морга вновь погрузилось в зловещую тишину.

Глава восемнадцатая

Это мгновение длилось, казалось, целый час. Дэнни Шилдс по-прежнему стоял, немного сгорбившись, с зажатым в правой руке ножом, и капли темно-бордовой жидкости, пропутешествовав по лезвию, задерживались на миг на самом кончике (наподобие миниатюрных автомобилей перед знаком "STOP"), чтобы затем сорваться вниз. Стоявший позади Джонни вообще, казалось, перестал дышать. Впрочем, Дэнни и не помнил в этот момент о его существовании. У него в руке был нож, и этот нож был измазан... КРОВЬЮ ЛИЛИПУТА! Но Лилипут был жив; он несколько секунд смотрел на мальчика глазами цвета одеяния буддийского монаха, и Шилдс увидел в них смесь нестерпимой боли и всепоглощающей истеричной злобы и ненависти. В ящике под отрубленной ножкой образовалась бордовая лужица. Человечек глянул на потерянную часть своего тела и снова завопил.

Дэнни отшатнулся. Джонни, совершенно обезумевший, выскочил из спальни, хлопнув дверью. До мальчика донеслись частые звуки удаляющихся шагов Какой-то частью своего сознания Дэнни вдруг подумал, что с минуты на минуту появятся отец с тетей Бертой. Как они воспримут то, что наверняка увидят здесь? Но Дэнни совершенно не представлял себе, на что способно существо, которое он чуть больше месяца назад назвал Лилипутом. Дэнни смотрел на человечка открыв рот.

Вдруг Лилипут перестал кричать и спрыгнул в ящик. Малюсенькой ладошкой он схватил собственную отрезанную ножку и прижал ее к себе, балансируя на второй. По его плащику текла бордовая струйка. Дэнни понимал, что нужно сделать еще один рывок, заставить себя добить Лилипута. Но легче было бы столкнуть в воду одной рукой Статую Свободы!!! Дэнни был просто парализован. К тому же, глядя в эти желтые глаза, мальчик очень сомневался в том, что вообще сможет сейчас нанести хоть какой-то вред человечку, не говоря уж о том, чтобы убить его.

Перед его мысленным взором предстала вдруг безобразная картина, которая, казалось, могла родиться лишь в воображении душевнобольного человека: Лилипут, разрубленный на куски, но все-таки живой. Отрубленная маленькая ручка двигается, пальцы сжимаются в миниатюрный кулачок. Голова катается по полу, лицо застыло в ужасном оскале, желтые зубки превращаются в громадные острые клыки. Внезапно губы зашевелились - голова что-то говорит, но Дэнни ничего не слышит. Видение настолько реально, что ребенок подпрыгивает, услышав голос Лилипута, и это возвращает его к действительности.

- Дэнни, ты такой плохой мальчик, что я даже не мог себе это представить! - Лилипут говорит так, словно минуту назад ему никто ничего не отрезал. Нормальный человек не смог бы так быстро свыкнуться с подобной болью. Но человек не способен на то, на что способен Лилипут. - Ты маленький негодяй! Ты сделал плохо, очень плохо. И не мне, а всем вам. Ты отрубил мою ножку! - Человечек опять заверещал. Он дул на культю, как будто это могло уменьшить боль. Дэнни, не двигаясь, ожидал, что предпримет дальше его враг. - Я давно хотел преподнести подарочек этому вонючему городку, давно, очень давно. Только мне не хватало на это сил, но теперь... Боль, которую ты заставил меня испытать, паршивец, поможет мне. Вам всем будет хорошо! Вам всем это понравится! - Человечек захлебывался скороговоркой; он говорил так быстро, что все слова сливались в одно, и все же Дэнни понимал его. - Вы все задохнетесь в этом занюханном городишке. Я вам обещаю это. Вы будете торчать здесь до самой своей смерти, только так! Конечно, и тебе, и всем остальным захочется уехать, только вряд ли это у вас получится. И я бы не советовал тебе это делать. Даже и не пытайся смыться, не то умрешь, как твоя мамочка! - Лилипут засмеялся своим старческим хрипом-кашлем. Его последние слова вывели мальчика из оцепенения. Дэнни почувствовал, как в его душе поднимается волной глухая ярость. Словно кто-то подтолкнул его. Человечек резко оборвал смех. - Дэнни, меня нельзя трогать. Меня можно лишь обходить стороной или смириться с тем, что я есть. Делаешь мне зло - получаешь зло многократно. Не делаешь мне зла - так и быть, умрешь легко. Со мной нельзя бороться. Меня нельзя убить, даже разрубив на кусочки. Я все равно остаюсь, я все равно остаюсь, я не исчезаю никуда. Я только принимаю другую форму. На самом деле я совсем не то, что ты видишь, я - совсем иное, и ты не сможешь понять меня своим детским умишком. Я...

Лилипут увлекся, дав тем самым возможность мальчику собраться с духом. Человечек смотрел на Дэнни, но почему-то не отреагировал на его прыжок. Лишь несколько позже Дэнни подумалось, что в тот миг Лилипут как будто ЖЕЛАЛ смерти. Может, потому он так и вел себя? Дэнни метнулся к столу, правая рука ткнулась в глубь ящика. Сверкнуло лезвие. Лилипут оборвал свой лепет, в глазах у него мелькнул страх (так, во всяком случае, показалось мальчику). Нож опустился на маленькое покатое плечико и глубоко вошел в тело. Послышался треск ключицы, лицо человечка сморщилось так, что глаза превратились в узкие щелки. Мальчик тоже скривился от ужаса, отвращения и странного чувства, что он убивает живое существо. Эти минуты Дэнни не сможет забыть до конца своих дней. Они оставили в его сознании глубокий след, словно шрам от раны. Эти минуты стали как бы отдельной, особой жизнью в общем течении его жизни. Эту особую, иную жизнь Дэнни прожил за три-четыре минуты. Много позже это вспоминалось ему как некая галлюцинация, туманное видение, запечатлевшийся навсегда сон. Но Дэнни Шилдс знал, что все это было на самом деле. Нож входил в миниатюрное тельце, погружаясь все глубже и глубже. Трещали кости, Лилипут как бы ссыхался, остались только губы, открытые в дикой животной усмешке. А потом все остановилось..

Дэнни не почувствовал ни страха, ни удивления, он словно был отгорожен какой-то пеленой, позволявшей все видеть, но ничего не чувствовать. Он был по-прежнему в этом доме... Только теперь это был дом не Уилла и Энн Шилдс, это был дом Алекса и Саманты Тревор. Он видел это отчетливо. Другая мебель, все другое. И теперь в этой комнате жил не вредный мальчишка Джонни, а две привлекательные девочки - Стефани и Анна Тревор. Обе наряжали куклу. Одна помогала другой. Неудивительно - они всегда были вместе. Разница в год и два с половиной месяца была несущественной.

- Рори, этот противный мальчишка, сегодня ударил меня! - пожаловалась Анна, застегивая зеленую пуговичку на спине игрушки.

- Не обращай внимания! - успокоила ее Стефани, одергивая платьице куклы. - Папа говорит, что все возвращается, так что не волнуйся.

Девочка гордо взглянула на сестру Обе тоненькие, похожие друг на друга. Увидев их вместе, все безошибочно называют их сестрами. Их схожесть бросается в глаза. Белокурые длинные волосы ниспадают на плечи, голубые глаза кажутся осколками яркого октябрьского неба. Одна из них - Анна - и в самом деле родилась в октябре. Только в октябре в солнечный и сухой день небо бывает такой яркой слепящей голубизны, что становится больно глазам. У обеих сестер аккуратные маленькие носики, вызывающие у прохожих матрон - маминых подруг и родственниц - неописуемый восторг.

- Забудь про Рори! - продолжает свои наставления Стефани. - Он свое получит, он говнюк, так что получит свое! - На секунду девчушка отрывается от куклы, чтобы поковыряться в своем хорошеньком носике.

- А что значит "все возвращается"? - спрашивает Анна. Она тоже на миг забывает про свою любимую куклу и наблюдает, как сестра ковыряет пальчиком в носу, делая одну ноздрю в три раза шире другой. Наконец Стефани выковыривает большую козюлю и смотрит на нее так, словно недоумевает, как она могла оказаться в ее изящном носике. "Сожри ее, дура!" - думает про себя Анна. Несмотря на внешнюю идиллию, она НЕНАВИДИТ свою сестру. Впрочем, она уверена, что Стефани отвечает ей тем же. Стефани щелчком посылает козюлю вверх, и она улетает куда-то за книжную полку. Стефани улыбается своей ловкости. "Чтоб у тебя повыпадали все зубы!" - говорит про себя Анна.

- Что ты спросила? - Стефани переводит все внимание на младшую сестру.

- Я спросила: как это, "все возвращается"? - говорит Анна, а про себя добавляет. "У, дура безмозглая! Ты наверняка станешь первой шлюхой Оруэлла, когда вырастешь!"

- Это значит, что, ударив тебя, Рори ударил с-е-б-я!

- Как это? - Анна обескураженно смотрит на сестру. Та, чувствуя, что заставила свою младшую смотреть себе в рот, молчит, наслаждаясь эффектом. Странно, но, повторяя слова отца, не всегда понятные ей самой, она заставляет Анну смотреть на себя снизу вверх.

- Стефи! - плаксиво повторяет Анна. - Ну как это - все возвращается? - Она готова придушить свою сестру за то, что та тянет резину. - Почему Рори, ударив меня, ударил себя?

- Потому что! - говорит Стефани и заливается своим звонким смехом.

"Вот бы выцарапать ей глаза! - думает Анна. - Или вырвать клок ее красивых волос, из-за которых нас иногда путают?" Но она знает, к чему это приведет. Стефи бросится на нее как сорвавшаяся с цепи собака, которую всю жизнь пинали, но не давали никого укусить в отместку. Анна знает, что старшая сестра в душе готова наброситься на нее с еще большим остервенением, чем она сама. К тому же она ни на минуту не забывает о матери.

Как-то раз, около трех лет назад, Стефани посадила Рори синяк под глазом. Она играла с кубиками, а он ей мешал. Вообще-то кубики принадлежали ему. Мама потребовала от Рори дать поиграть в кубики своим сестрам. На следующий день Рори не выдержал и стал приставать к сестрицам, отпуская шуточки и не давая спокойно играть. Стефи долго терпела. Но, в конце концов, ее терпение лопнуло, и она запустила брату в глаз кубиком. Тяжелым деревянным кубиком. Рори еще повезло, что кубик попал ему под глаз, а не в глаз. И плашмя, а не острым уголком. Он взвыл так, что было слышно в домах соседей, по крайней мере, ближайших. Матери потом пришлось не один раз повторять придуманную историю, как ее сын неосторожно спускался по лестнице. Ей было неудобно, она краснела, а соседи (она чувствовала это) шушукались у нее за спиной. Дома мать была сама не своя. С тех пор она буквально изводила детей наставлениями по поводу того, чтобы они не смечи "трогать" друг друга. "Про себя, в мыслях, - говорила она, - можете хоть четвертовать друг друга, но чтобы пальцем не прикасались. У нас тут не Детройт (она была родом оттуда), а деревня, где все видят и все слышат. Я не хочу позориться из-за вас. Не дай Бог кому-то оставить какой-нибудь след на лице другого - вы пожалеете, что родились на свет". Анна не сомневалась, что мать выполнит свои угрозы. После этого она однажды застала Стефи, когда та замахивалась на Анну. Она не опустила руки даже после материнского окрика, так что Анна едва успела увернуться. Уже на следующий день Стефи пожалела о своем проступке. Мать конечно же не удостоила ее телесным наказанием, но то, что она ей устроила, оказалось намного хуже. Детям запретили с ней общаться; она не выходила на улицу (кроме, разумеется, школы); ей не разрешили смотреть телевизор, слушать музыку, читать, играть в "Монополию" и вообще во что бы то ни было. Завтракала и ужинала она не как обычно - вместе со всей семьей, а отдельно, когда все расходились и мать убирала со стола. Этот ужас продолжался целый месяц. За это время Стефи раз десять просила мать простить ее, но в ответ из поджатых губ матери на ее лице, холодном, точно маска, купленная на День всех святых, не вылетело ни единого слова. На время "отлучения" сестру перевели в другую комнату на втором этаже, и Анна перед сном иногда могла слышать, как мать говорит:

- Я надеюсь, Стефи, что научила тебя уму-разуму! Теперь ты дважды подумаешь перед тем, как поднять руку на Анну или Рори, и надо ли вообще это делать.

- Ма, мамочка! - Сестра плакала (Анна слышала это через стенку). - Ну, можно мне хоть разок погуля...

- Замолчи! Ты будешь сидеть дома еще десять дней!

- Ма, ну, пожалуйста...

- Заткнись! - Мать делала паузу, и Анна, напрягавшая слух в соседней спальне, ежилась, представляя себе взгляд Саманты, колючий, пронизывающий и совсем не материнский. - Я догадываюсь, какими словами ты меня кроешь про себя...

- Ма, я не...

- Заткнись! Повторяю в последний раз, лучше молчи и не вякай. Или продлю срок еще на пять дней. Так вот, про себя можешь говорить все, что угодно. Твое дело, но я стараюсь для твоего же блага. Умей держать себя в руках. Думать думай о чем угодно, мыслей никто не видит, поэтому не будет и последствий. Про себя, Стефи, про себя, иначе...

- Мамочка, но Анна первая...

- Заткнись, мерзавка! Неужели ты так и не поняла, о чем я тебе здесь толкую. Если Анна сделает то, что сделала ты, вернее, попыталась сделать, она получит то же, что получила ты. Или еще похлеще. В мыслях можешь ей выдрать хоть все волосы, но только в мыслях! Но попробуй только сделать это в действительности! В мыслях ты свободна, ты хозяйка своих мыслей, поэтому думай, что хочешь, мне нет до этого никакого... Стефи! - Мать прикрикнула на дочь. Анна слышала, как плачет старшая сестра. - Перестань ныть! Ты получила по заслугам, впредь будешь думать! - Саманта вышла.

После этого случая ни Анна, ни Стефи не сделали ни единой попытки совершить что-то такое, что шло бы вразрез с наставлениями матери. После месячного "отлучения" Стефи сильно изменилась. Она казалась Анне старше своих одиннадцати лет. Вернувшись из "опалы" в общую для обеих сестер спальню, Стефи всегда казалась спокойной и уравновешенной, но Анна чувствовала, какой силы ненависть бурлит в этой девочке, родившейся у тех же родителей, что и она сама. Стефи походила на спящий вулкан: внешне он выглядит как обычная гора, но какие процессы идут в его глубинах, никто не знает. Стефи научилась сдерживаться. Нет, она больше не трогала сестру и пальцем, она прекрасно помнила, ЧТО ей пришлось пережить в течение того злополучного месяца. Но каждой фразой, каждым поступком она пыталась уколоть Анну. Ей не позволили (под страхом бойкота и изоляции) причинять сестре физический вред (когда она того заслуживает), что ж, она будет давить ее незаметно и неслышно.

У Анны не было подруг, и волей-неволей ей приходилось довольствоваться обществом сестры. Она не любила Стефи, но нуждалась в ней. Когда мать наказала Стефи столь долгой изоляцией, то наказала тем самым не только старшую, но и младшую дочь. Слабая аналогия с тем, как страна, порвав торговые отношения с соседней страной, сама теряет так же, как и она. В свободное время, которого было много, Анна просто изнывала от безделья. Лишить Стефи общества Анны означало то же самое, что лишить Анну общества Стефи. Конечно, некоторая разница в положении сестер была: в отличие от Стефи, Анна могла себя чем-нибудь развлечь. И хотя ненависть в ее душе за этот месяц ничуть не ослабела, встретила она "освобождение" Стефи с облегчением. Рассчитывать на Рори или отца ей не приходилось. Брат всегда смотрел на нее какими-то пустыми глазами, и ей казалось, что он временами хочет убить ее! Рори был спокойным, тихим мальчиком. Про таких говорят "себе на уме". Анна интуитивно чувствовала, что ему не хватает родительского тепла и что в этом, по его мнению, виноваты младшие сестры, забирающие львиную долю того внимания, которое по праву могло принадлежать ему.

Из-за одного обстоятельства, о котором никто и не догадывался, Рори чувствовал себя крайне несчастным. Ему казалось, что его заброшенность имела бы какое-то оправдание, если бы он, к примеру, был сиротой, взятым из сиротского приюта какой-нибудь парой, не имеющей возможности завести детей; или у него не было бы отца и он жил бы только с матерью; или его отец был бы горьким пьяницей, жестоко избивал бы его или вообще был бы парализованный. Но ведь ничего этого не было. Наоборот, внешне все выглядело так замечательно (и не только для людей со стороны), что оставалось лишь удивляться тому, что на самом деле все совсем не так.

Отец жил, казалось, в каком-то своем мире, далеком от мира его семьи. Как-то раз у Анны возник отнюдь не детский вопрос. Она слышала от одноклассницы, что скоро у них начнутся месячные и они перестанут быть маленькими девочками. Это натолкнуло Анну на некоторые размышления, и, конечно, как и большинство детей, она подумала прежде всего о своих родителях. Ей стало любопытно, занимаются ли любовью ее папа и мама? На первый взгляд вопрос казался глупым. Ну, разве ее родители не люди? Однако девочка сомневалась в том, что отец за последние годы хоть раз прикоснулся к матери. Папа лишь изредка перекидывался парой фраз с мамой, а с детьми не разговаривал вообще. Конечно, бывали и исключения - это когда к ним (это случалось очень редко) заглядывали гости или приезжали мамины родственники из Детройта. Папиных родственников Анна вообще никогда не видела. Знала только, что дедушка (отец папы) живет в пансионе для престарелых в Су-Сити, штат Айова и что папа уже забыл, наверное, когда в последний раз навещал его. Или даже звонил ему. Для дедушки звонки были накладны, поэтому он звонил крайне редко, в основном на Рождество. В таких случаях отец ужасно кривил свое смазливое лицо, за которым тщательно ухаживал, недовольным голосом благодарил дедушку и заканчивал разговор, ссылаясь на спешку и большое количество дел. Если же во время такого разговора рядом оказывались дети, он обязательно интересовался состоянием их здоровья и делами в школе. Он был хамелеоном и даже не пытался скрыть это. Такой отец, живущий своей обособленной жизнью, не обращавший никакого внимания на своих родных, казался Рори еще хуже, чем если бы пил и поколачивал его. А так все выглядело благополучно, и эта ширма просто душила его, заставляя держать себя в школе, со знакомым и друзьями соответственно этой видимости - иначе его бы просто не поняли. Все учителя относились к нему как к сыну порядочных, любящих друг друга родителей, создавших благополучную семью и растивших, кроме Рори, еще двух очаровательных дочек. Это лицедейство растлевало душу подростка. Он наблюдал за своими родителями: как вежливы отец и мать за семейным столом в какой-нибудь праздничный день - от них не услышишь ни единого дурного слова! Но Рори-то видел, что это только маска, за которой скрывается ледяное равнодушие и чувство, которое можно выразить словами: "Глаза б мои вас не видели, вы все у меня в печенках сидите". Рори был сиротой при живых родителях, не получая многое из того, что необходимо подростку. Анна считала его странным, ей даже казалось, что мать его немного побаивается. Это как будто давало ему некоторую свободу, и он иногда позволял себе легкие тычки, которые в основном доставались Анне. Почему мать не пыталась урезонить Рори с таким же усердием, какое она проявила, например, в случае со Стефи? Анна не была полностью уверена, но, как ей казалось, такое положение начало складываться месяца через два-три после "заточения" старшей сестры.