Чтение 12–й страницы книги ~Ностальгия~

- Ты, Француз, совсем охерел... - гневно начинает Бауэр, он стряхивает с колен брезент с загогулинами от "кольта", встает, надвигается на меня, здоровый бугай. Только я ему не мальчик. Мы такое проходили. Ты еще ссался, когда я людей по струнке строил.

- Я тебе не Француз, лейтенант. Я тебе - сержант Трюдо. Я это звание кровью заслужил.

- Я тебя раздавлю, сержант... Я тебя не мытьем, так катаньем... Ты мне сразу не нравился. Неправильный ты какой-то. Мягкий. Ты - позор взвода, ты служить со мной не будешь...

- Понял вас, сэр! - я вновь перехожу на официальный тон.

Резкая перемена озадачивает Бауэра. Он недоуменно хлопает глазами.

- Думаешь отвертеться, сержант? Хрен когда! - лейтенант отбрасывает манеры, его несет, как простого рядового, всякие параграфы о взаимоотношениях - по боку! - Ты мне сейчас столько наговорил - тебе на дисбат хватит. Тебя шлепнуть за это можно в боевой обстановке, понял? И я тебе этого не спущу, даже не думай. Ты еще в Зеркальном, помнишь? - еще там без команды огонь прекратил.

- Я прекратил огонь, потому что стрелять не в кого стало. А вот ты, лейтенант - глуп. Ты сейчас столько для протокола наговорил, что выселить меня только вместе с собой сможешь. Броню отключать надо, когда такие вещи говоришь, - я усмехаюсь в перекошенное от ненависти лицо. Цитирую: - "Преследование по службе по личным мотивам, использование служебного положения по отношению к подчиненному в корыстных целях...".

- Пошел вон! - выдыхает разъяренный Бауэр.

- Есть, сэр! - я отдаю честь, затем включаю броню, - Сэр, сержант просит лейтенанта разрешения на встречу с командиром роты, сэр!

- Встречу разрешаю! - с каменной мордой цедит сквозь зубы взводный. Желваки его так напряжены, что кожа вот-вот лопнет. Этот раунд за мной, дружок.

"Томми" встречает нас, как родных. Сменившиеся и отдохнувшие часовые вместе с экипажем машины разложили у борта, рядом с ошкуренным бревном, явно позаимствованным у саперов, приготовленные для нас упаковки сухого пайка.

- Рыжий, докладывай, - на ходу бросаю механику-водителю.

- Сэр, машина исправна, регламентные работы проведены. Оружие вычищено и исправно. Участвовали в отражении атаки на лагерь. Расход снарядов: фугасных - шесть единиц, плазмы - десять единиц! - докладывает Рыжий.

- Ясно. Ужинали?

- Никак нет, вас ждем, сэр!

- Хорошо, Рыжий. Отделение, привести себя в порядок. Почистить оружие. Ужин через двадцать минут, - делаю долгий глоток теплой воды и иду посетить траншею с брезентовым верхом. Толика комфорта мне не помешает. Не все же под куст ходить, в ожидании, пока змея в отросток вцепится.

Лоси за моей спиной ворчат, стаскивая с себя грязные скорлупы. "Мог бы сначала и пожрать разрешить". "Заткнулись. Француз дело говорит". Это Трак. "Точно. Пожрать успеем". Генрих. Довольно усмехаюсь под своей полупрозрачной пластиной. Ничего, братки, бывают командиры похуже меня.

Паркер подходит следом. Копается в ширинке, якобы по нужде пришел.

- Ты это, садж, не дрейфь. Все путем будет. Ты пацан правильный, не резьбовой. Не выдадим... - бормочет он негромко.

- О чем это ты, Парк? - подозрительно интересуюсь я.

- Ты не ссы, садж... - оглядываясь, продолжает скороговоркой Паркер, - Ротный сказал - увижу чего - лично этого казанову пристрелю. А так - пускай служит пока - мужик он правильный. Ему взводный накапал, так он отшил его. Сам видишь - не до тебя сейчас...

- Ладно, Парк, - говорю я, - Что-то у меня защитников развелось - пальцев не хватит. Иди, пушку свою чисть.

- Так я уже. Я Калину озадачил.

- Ну-ну...

В тропиках темнеет быстро. Перед самым отбоем нас посещает представительная делегация. Штаб-сержант, первый сержант, капрал в возрасте и двое рядовых. Все из "Браво". Из "Крысобоев". Киваю Готу - "Сото найди, быстро". То, что сейчас будет происходить - не для офицеров. Это наши дела. Есть традиции, как и бордели - "только для нижних чинов". Рядовые тащат пончо, нагруженное добром. В ожидании Сото представляю отделение. Затем представляются гости. Штаб - старшина роты. Топ - взводный сержант. Капрал и рядовые - друзья погибших. Рота "Браво" делегировала им право выразить нам свою признательность. Возвращается Гот. За ним внушительно шествует Сото. Коренастый, почти квадратный несмотря на свои метр восемьдесят. Поднимает лицевую пластину. Жмет руки прибывшим. Сообщаю, на чей счет записаны вражеские диверсанты. Двое - на Генрихе. Двое - за Колом. Одного поджарил Паркер. Одного, по молчаливому согласию остальных, записываю Готу. Ротный старшина держит речь.

- Рота отправила нас. Сегодня наши братаны полегли. "Крысобои" не привыкли долги иметь. Вы их сегодня за нас отдали. Как надо, все по совести. Это вам за ребят.

Рядовые осторожно кладут пончо. Опускают края. Собранное ротой "Браво" добро бугрится внушительной кучей. Чего тут только нет. Упаковки сухих пайков, шоколад, сигареты, витамины, боевые ножи, сделанные на заказ. Среди прочего - прицел от снайперской винтовки М10 в футляре для переноски. Футляр тщательно подогнан и выкрашен маскировочными пятнами. Кол берет его в руки, достает прицел, рассматривает.

- Я снайпер, - говорит он. Оглядывается на меня. Я киваю на гостей.

- Бери, кореш. Это от Джона осталось, - тихо говорит один из бойцов. - Любил он это дело - мозги вышибать. Тебе пригодится.

Выставляем угощение. На расстеленном пончо раскладываем куски консервированной ветчины, сыра, вскрываем и заливаем водой банки с сублимированными фруктами. Гости достают двухлитровую флягу с джином военной поставки. Ни один офицер не посмеет обвинить нас в пьянке в боевых условиях. Даже такой резьбовой, как наш взводный. Сидя кружком, пьем, не чокаясь. Подсвечиваем себе тусклыми красными фонариками. Глинистые стены капонира возвышаются над нами, заслоняя своими неровными краями звездный хоровод - белое на черном. Кол наливает себе чуть выше донышка. "Я снайпер, мне нельзя", - словно извиняясь, говорит он товарищу убитого. Тот понимающе кивает. "Все нормально, брат".

По-хорошему, так за одного нашего надо бы положить не меньше десятка "лесных братьев". Все понимают это. Но где их взять? Мы растеряны, как дети. Бессилие рождает злость. Злость никак не отпускает нас, смешиваясь с джином, она растекается внутри и превращается в глухое липкое раздражение.

С закрытых позиций минометной батареи за нашими спинами раздается громкий хлопок. И еще один. Высоко над деревьями распускаются яркие белые звезды. Они медленно дрейфуют над джунглями, уносимые ночным ветром на своих крохотных парашютах. Ослепительно яркий после темноты свет мечется над нами белыми сполохами. Все вокруг становится двухцветным. Черным и белым.

-7-

Ротный - капитан Франти - "картавый ворон", умудряется устраиваться с относительным комфортом всюду. Даже тут. Блиндаж его, в нарушение всех инструкций, имеет вентиляционные отверстия, забранные противомоскитными сетками. В углу надувной топчан, в другом - раскладной стол и пара складных стульев. Кусок неровной стены стараниями тактического вычислителя превращен в яркое сине-зеленое световое панно с переливами разноцветных значков. Земляной пол устилает пряно пахнущая солома, наверняка обработанная химией от насекомых. Ротный рискует. Дряни в местных джунглях столько, что никакая химия не спасет. Ротный говорит - "жить надо в кайф". Ротный сам из рядовых, и девизы его наполовину сермяжные - этакий солдатский рок-н-ролл. Ротный считает, что риск сдохнуть от укуса многоножки не перевешивает желание половину жизни проводить с максимально доступным комфортом. Именно столько времени человек проводит на работе. Война - его работа. Так уж вышло. Ворон рассматривает меня внимательно, так долго, что пауза затягивается до размеров экзекуции. Устаю стоять смирно под низким потолком, макушка касается затвердевшего пенобетона. Вы когда-нибудь пробовали стоять "смирно", пригнув при этом голову? То-то же...

- Садись, сержант, - ротный, наконец, решает что я достаточно проникся и к тому же достоин беседы сидя.

Осторожно опускаюсь на хлипкий стульчик.

- Спасибо, сэр.

- Знаю я, зачем ты пришел, - продубленная ветром и солнцем краснокожая физиономия совсем рядом, я морщины могу сосчитать вокруг его карих глаз.

- Сэр, я только хотел сказать, что моя связь с офицером не повлияет на мое отношение к обязанностям. Я роту не подведу.

- Все так говорят, сержант. И все знают, что это не так. И ты знаешь. Ты ведь не мальчик, ты на Форварде в первом составе был, так что понимаешь, что к чему. Как только личные интересы перевешивают интересы службы, подразделению конец приходит. И ты теперь у меня - слабое звено. Оставить все как есть - дать понять всем, что амуры в окопах - обычное дело, традиции похерить и основы расшатать. Дать ход делу - лишить роту сержанта в боевой обстановке, да и офицера хорошего подвести. А она - классный офицер, по убеждению классный, и дело свое туго знает. Ты у нее - первая осечка. Слишком долго ты, Трюдо, на гражданке был, размяк. И в говне мы теперь из-за тебя. И я, и комбат. Что делать предлагаешь?

- Сэр, я не буду задницу рвать, доказывая, какой я примерный. Делайте что должны. Единственно, о чем прошу - походатайствуйте перед комбатом, чтобы лейтенанта не трогали. Она действительно классный офицер, без лести. Это я виноват. Если вам так проще будет - ну спихните меня рядовым в другой батальон. Все равно передовая, что так, что так - везде стреляют.

- Ишь ты, лихой какой. "Походатайствуйте...". Раньше надо было благородство показывать. До того, как под юбку залез, - ротный барабанит пальцами по столику. Думает о чем-то, невидяще глядя на соцветия меток на стене, - Твоя лейтенантша сама комбату доложилась. Во избежание, так сказать. И согласно уставу. Еще перед погрузкой. Просто не до тебя тогда было. Очевидно, тебя хотела выгородить. Просит на взвод ее перевести, с понижением, значит... Голубки, мать вашу... Комбат в ярости, он ее себе в начштаба прочил, представление на капитана ей дал.

Я молчу. Что тут скажешь? Я пришел к ротному сам и теперь остается терпеливо дожидаться своей участи. Все лучше, чем ждать, пока тебя заочно приговорят.

- Оно хоть стоило того, а, Трюдо? - неожиданно спрашивает ротный. Глаза прищурены, смотрит серьезно. Ни намека на скабрезность.

- Так точно, сэр. Стоило. Верните назад - я бы ничего менять не стал, сэр. Уставы, традиции, - это все херня, когда рядом такая женщина, сэр. Извините, сэр.

- Ну-ну... - ротный снова задумчиво смотрит мимо меня на цветную стену. Отмерзает: - Как тебе Бауэр?

К его неожиданным переходам трудно привыкнуть. Или он так собеседника "вытаскивает"?

- Нормально, сэр, - говорю как можно естественнее.

- Да? У меня другое мнение сложилось, - Ворон смотрит на меня так заинтересованно, словно на моем лице вот-вот ответ сам собой проявится.

- Да нет, сэр, все в порядке. Молодой он, учится еще. Начальство не выбирают, сэр.

- Ага... Твои-то как, нормальные мужики?

- Отделение хорошее. Я в них уверен. Больных, потерь нет. Ветераны, в основном. Капрал Трак меня сменить может, легко. Классные мужики, сэр, все в кондиции.

- Ты отличился вчера, диверсионную группу положил, - то ли спрашивает, то ли утверждает ротный.

- Было дело, сэр. Случайно, на самом деле. Они прямо на нас вышли, мы из патруля возвращались. Ребята их как в тире положили.

- Ясно...

Молчим. Ротный наливает себе из небольшого термоса ароматного кофе. Вопросительно смотрит на меня. Вежливо отказываюсь. Слежу за тем как он не торопясь попивает горячий напиток.

- В общем так... - начинает Ворон. Я замираю, - Служи пока, Трюдо. Половину оклада я с тебя сниму, без этого никак. Формулировку придумаю позже. И со взводным грызню прекрати - он мужик нормальный, его из училища хорошо рекомендовали. С комбатом я вопрос утрясу. Все, иди.

- Понял, сэр. Спасибо, сэр! - я поднимаюсь, снова упираюсь макушкой в потолок, отдавая честь.

- Вот еще что, сержант, - говорит ротный мне в спину.

- Сэр?

- Если увижу, как вы тут амуры крутите, или доложит кто - я тебя расстреляю.

Он прихлебывает кофе. Голос его спокоен и ровен. Я знаю, что он не шутит. Так и будет. Ворон - кремень мужик, сказал - сделает.

- Я понял, сэр.

- Свободен, Трюдо.

Выхожу из штабного блиндажа со смешанным чувством. Вроде бы и обошлось пока, а вроде и расстрелом пригрозили. Интересно, как там Шармила? При мысли о ней внутри сладко щемит. Я иду, машинально пригибаясь в неглубоких местах, прячу голову, я в своей жесткой, грубой скорлупе, весь в присыпке от потертостей и все равно с ороговевшей от постоянного трения о швы и узелки белья кожей, руки мои огрубели до состояния подошвы, и все равно я чувствую, как касаюсь ее груди, шелковистой кожи бедер, представляю, как вздрагивает от едва заметного прикосновения ее гладкая спина, и как мечтательна ее улыбка, когда я касаюсь ее губами. Нет, прав ротный - я теперь слабое звено. Я теперь в любом бою - салага созерцательный и кандидат в покойники. И сейчас мне так пофиг это, что совсем не страшно, я смиряюсь и улыбаюсь сам себе, словно вижу впереди что-то невыразимо прекрасное, типа бесплатной поездки на спортивном "магнум-аэро-турбо".

-8-

Прошло два месяца с момента высадки. Мы слились с зелено-коричнево-синим дерьмом окружающих нас диких джунглей, что живьем пожирают человека, стоит ему расслабиться лишь на минуту. Мы стали частью их и одновременно мы говорим им - вот вы, а вот мы, прошу не путать. Наверное, из чистого упрямства. Потому что на самом деле мы ничем не отличаемся от обитателей зеленого ада. И они, и мы, все мы - просто боремся за свою жизнь. Мы сами превратились в каких-то зеленых безмозглых призраков, чей инстинкт - топать куда-то с утра до вечера, мигрировать вдоль просек, пережидая время от времени в мокрых засадах и секретах, нести почти бездумно свой бесполезный груз, которым, как правило, в нужный момент и воспользоваться-то не успеваешь. И сны наши на мокрой земле, под аккомпанемент неумолкающих птиц и зудение вездесущих насекомых, сны наши похожи на беспамятство, жуткие твари являются нам время от времени, скалят зубы, их морды похожи на головы убитых нами людей, мы говорим во сне с нашими покойниками, и те успокаивают нас - все ништяк, пацаны, все ништяк, держите ноги сухими. За пару месяцев взвод наш потерял шестерых. Из них двоих убитыми. Маркес из второго отделения получил пулю в лицо, прямо под открытую лицевую пластину. Снайпера мы так и не засекли. Пожгли, нахрен, несколько гектар зеленки, превратили ее в дымный винегрет огнем поддержки. Надеюсь, гада того мы достали. Успокаиваешься, когда веришь в это. Второй - белобрысый дылда из первого отделения, не помню, Крис, кажется, нить ловушки зацепил. Этих ловушек кругом нашпиговано - как паутины, броня не все их отлавливать умеет, так что зевнешь - и привет. Крис и зевнул. Смотрел внимательно под ноги и зацепил ее макушкой. Некоторые нити и сделаны из паутины, броня их за природные считает, есть тут такие пауки - размером с голову, птиц жрут и змей. Направленный заряд Крису башку снес, будто и не было. Вартанен - капрал-пулеметчик, наступил на мину, схлопотал тяжелую контузию и частично оглох. Броня спасла. Двое подцепили какую-то гадость - или воду плохо фильтровали, или вдохнули чего, а может, кровососы заразу занесли. Глядя на них, думаешь - лучше уж пуля, чем вот так, собственные кишки с криками переваривать и глядеть, как почерневшая кожа от костей на глазах отваливается. Самый везучий - сержант Ким, провалился в нору травяного шилохвоста. Как орал он, бедолага, пока броня его не отключила, аж мороз по коже! Зато сейчас лежит где-нибудь в военно-морском госпитале, в окружении крепкозадых сестричек, пьет-ест на чистом, новую ногу отращивает взамен ампутированной.

Моих беда миновала. То ли везет нам, то ли просто выучка спасает. Ну и я, естественно - старый зануда-Француз, что с маниакальной дотошностью проверяет чистоту промежностей, наличие сухих носков и плотность герметика брони. В общем, мои на меня рычать - рычат, но слушаются беспрекословно. Я для них - вроде господа бога теперь, как и обещали когда-то в учебке-чистилище. Или навроде талисмана живого. Идут за мной след в след, словно дети малые, суеверные все стали - жуть просто. Я сам часто в нарушение инструкций головным хожу. Интуиция у меня - что у старой змеи. Я ветер чую. По шевелению травы или по листочку, что цвет изменил, подлянки определяю. Да и броня моя отлажена - дай бог каждому, оружейника нашего я разве что до истерик не доводил. Круче меня только Кол со своими гляделками. Правда, Калина чего-то бледный третий день, Мышь его диагностом всего истыкал, и вакцинами исколол, но все равно ест - как заставляет себя. Вернемся на базу - заставлю в коробочке пару дней отлежаться и к нормальному батальонному медику сходить.

Мы ведь куда ехали - на прогулку, уток пострелять. Все такие мощные, куча техники, оружия - море. Каждый из нас - арсенал ходячий, один наш взвод в минуту столько огня выдает, как раньше не каждый батальон выдавал. Это не считая башенных орудий, взводов оружия, приданных огневиков, артдивизионов, авиации, флотской и орбитальной поддержки. Вот и оказались на прогулке. Каждый день гуляем по джунглям туда-сюда, прочесываем их частым гребнем, песчинками теряясь в их колоссальных объемах, мы уже и забыли, что морпехи - ударная сила, ярость и свирепость, опустили нас до уровня простой пехоты, и мы с нашей оперативной базой "Зеленые холмы" - просто перевалочный пункт, средство для обеспечения прохождения колонн.

А в атаку тут ходить негде. Противник наш - он везде. Он есть и его нет одновременно. Так, как вначале, нам не везло больше никогда. Мы постоянно ощущаем его присутствие - в сотнях изощренных ловушек, в следах ночевок, в редких бесшумных выстрелах невидимых снайперов, в сигналах датчиков слежения. Если повезет, и партизан попадает в полосу, густо засеянную датчиками - песенка его спета. Пушкари хлеб жуют не зря - полминуты не пройдет - накроют квадрат. Все джунгли в ближних окрестностях "Холмов" и вдоль просеки-магистрали испрещены горелыми проплешинами - следами их ударов. Иногда приходится давать большой крюк, чтобы обойти сплошную мешанину из расщепленных обгорелых стволов. Чаще всего враг делает точный выстрел и замирает, обмазанный с ног до головы липкой каучуковой или глинистой дрянью, делающей его невидимым для датчиков "мошек". Часто ниоткуда, из-за сплошного ковра зелени начинают лететь мины. Противник невидим, все тихо, "мошки" и датчики молчат и вдруг - мерзкий, леденящий душу свист небольшого оперенного куска железа, и еще, и еще, и лопается повсюду вокруг тебя оглушительно звонко, и сыплются отовсюду подрубленные осколками ветви и сами осколки смачно впиваются в стволы и выбрасывают грязевые всплески из болотистых низин. Минута - и снова тихо.

- Глаз-пять, я змея-правый, - лежа в грязи, запрашиваю данные с беспилотника, и тот сканирует несколько квадратов леса вокруг нас и не находит ничего, отдаленно напоминающего человека, а по теплу дульных вспышек дежурное звено "москито" сбрасывает пару кассетных боеголовок, но на месте удара не находим потом никаких тел - только перекрученные стволы дешевых одноразовых автоматических минометов - их просто тащат на спине, собирают на месте, ставят парами, наводят на определенный квадрат и маскируют зеленью, а когда где-то нерадивый морпех заденет паутинку, железки просыпаются, делают по пять-шесть выстрелов и стоят себе в ожидании, пока на них сверху свалятся дорогущие умные бомбы, способные находить дорогу к земле в гуще многоярусных крон. Иногда я думаю, что такие вот игрушки, размолотившие кучу транспорта и покалечившие пару десятков наших, какие-нибудь деревенские кузнецы клепают - так они примитивны.

Взводный теперь тоже на меня оглядывается. И так сержантов не хватает, так что собачиться сейчас не ко времени. Помня разговор с ротным, стараюсь нашего Лося из себя не выводить. Да и он тоже поостыл. То ли сам до чего допер, то ли Сото ему растолковал - не знаю. Только мой голос для него теперь - не последний. Особенно после того, как я засаду обнаружил. Хотя насчет засады - может я и погорячился, скорее, просто разведку черных или корректировщика спугнули. Помню только, что два куста, что вместе растут, не понравились мне. Вроде зеленые, свежие, густая поросль травы вокруг не тронута. А вот нет - что-то не то с ними. А дозор наш уже вперед ушел, не видит ничего. "Стой" - сигнал подаю. "Дай вон туда" - Крамеру, он за мной шел. Крам и отвесил - только щепки полетели. А оттуда - как даст в ответ очередь неприцельная - поверх голов. И треск - удирает кто-то. Нас просить не надо. Мы для таких вещей обучены. Не дожидаясь пока "мошки" картинку дадут, ответили из всех стволов - выкосили пулями и гранатами метров на тридцать все, до пеньков. Одного под теми кустами нашли. Весь в черно-красной глине, корка толстая, радио при нем и пистолет. Крам ему всю спину разворотил. Второго чуть дальше, метрах в десяти сзади. От него вообще мало чего осталось - на куски разбросало. Только легкий пистолет-пулемет с обгоревшей рукоятью.

Злость, постоянная злость от того, что не в кого выстрелить в ответ, эту злость выплеснуть некуда, она копится внутри, превращаясь в самостоятельное живое существо, ежедневные изматывающие переходы с ночевками в джунглях, усталость - как каменная плита, никакие мускульные усилители и стимуляторы ей не помеха, жгучее желание вдохнуть полной грудью свежего ветра, которого тут в помине нет - только гнилые испарения от вечно чавкающей под ногами подстилки да облака летучих гадов вокруг головы. Монотонный ритм марша, шаг за шагом, без мыслей, без раздумий, на одном инстинкте, глаза, как радары, шарят по сторонам, замечая малейшие детали, так, что рябить начинает в башке и ночью рубишь и рубишь живые заросли ножом, а они упрямо обвивают твое тело и переваривают его заживо, пока тебя не пихнут в бок, чтобы криком не демаскировал позицию. Каждый вечер одно и то же - остановка, подготовка и маскировка позиций, рытье и обеззараживание неглубокого гальюна, оборудование постов наблюдения, грязь сыплется в мешки, мешки, набитые мусором - нормального песка или глины тут не найти, создают иллюзию брустверов, способных остановить пулю, химия выжигает подстилку, пончо под бок - постель, пончо на куст - крыша, торопливый ужин сухим пайком, кусок не идет в горло, глаза закрываются от усталости, а спать нельзя, ты сержант - изволь проверить, все ли броню обслужили, спиртом обтерлись и ноги посыпали, да про себя не забудь - ты ведь из железа, а потом на совещание к взводному, и уточнение маршрута на завтра, и определение приоритетов, доклад о состоянии личного состава, и разбор ошибок, а ночью, когда только заснул, такблок, сволочь, будит тебя и приходит время посты проверять, и переключаешься на такблоки своих часовых, и убеждаешься, что не спят они, для страховки щелкаешь каналами "мошек", убеждаясь, что и там все спокойно, а потом, чертыхаясь, выползаешь на четвереньках из-под мокрого от росы пончо и топаешь обозначать присутствие, а потом снова валишься под куст и сон твой - черный колодец из древесного частокола, из-за которого света не видно. Сон этот даже гул самолетов на бреющем, от которого птицы замирают, не тревожит - привыкли к нему. Самолеты каждую ночь идут и идут в глубину Тринидада, валят вниз тонны дряни, бьют по площадям - профилактические удары, бьют по деревушкам, в окрестностях которых намедни были стычки - тактика выжженной земли, бьют по данным спутников и воздушной разведки - сносят заводы по производству оружия, разносят остатки наших старых оружейных складов, бьют по районам сосредоточения партизан вокруг осажденных баз и опорных пунктов. Поговаривают, что летуны не брезгуют и жилыми кварталами, если обнаруживают оттуда зенитный огонь. Нам это до лампочки, подумаешь - десятком черных меньше, у каждого своя песня, мы едва успеваем реагировать на нападения колонн в нашей зоне ответственности и всех забот нам - это сможем мы сегодня поспать, или герильос опять примутся за свою любимую игру - обстреливать нас из зарослей.

Ночь - время, когда мы держим оборону. Мы наглухо запираемся на своих базах, обставившись полосами минных полей, рядами проволочных заграждений и датчиков слежения, минометчики делают ночь светлее, чем день, беспилотники, увешанные гроздьями малых бомб, бесшумно кружат над нами и целая куча дежурных подразделений готова по малейшему сигналу избавить склады от прорвы боеприпасов. Мы торчим среди мешков с лесным дерьмом посреди орущих черных джунглей, притихшие, придавленные величием всепоглощающей темноты, с пальцами на спусковых крючках, разбросав вокруг себя активированные гранаты и развесив мины на деревьях, любопытные древесные ящеры хотят с нами познакомиться и обиженно шипят, получив штыком по бронированной морде. Ночь - время, когда мы сдаем свои позиции и сидим в ожидании, тихо, как мыши. Ночью партизаны выходят на тропу войны - это их пора, они ставят новые ловушки, лезут на деревья и оборудуют там снайперские посты. Караванами безыдейных носильщиков в сопровождении партийных товарищей они волокут трубы минометов и ящики с боеприпасами. Копают схроны. Подкрадываются на расстояние выстрела к нашим заграждениям, оставаясь невидимыми в черных зарослях. Они молча умирают, укушенные змеей-листвянкой, товарищи вешают на плечи их груз, гигантские муравьи к утру растаскивают их мясо, бесшумные "пираньи" - малые беспилотные противопехотные самолеты, выискивают их среди просветов в листве и на опушках, и они кричат, сжигаемые заживо плазменными вихрями, превращаясь в огромные яркие цветы, и все равно - ночь - их время, ночью они вновь и вновь заявляют права на свою землю, забыв про незасеянные поля и чеки, про голодных детей, про саму жизнь, впереди у них - вечность, эта вечность светла и другого пути нет, те, что пошли другим путем - их ставят на путь перевоспитания, они как раз в этих вот носильщиках, что вечно натыкаются на имперские мины и служат добычей лесному зверью. И мы ничего не можем противопоставить их тупой убежденности, их беспросветному упрямству, их демократическому будущему и партийной критике. Мы только и можем - убить их, и мы делаем это так часто, как получается, но они сделаны из окружающей красной грязи, они - сама грязь, их много, черными ручьями они заливают нас, мы - красиво вытесанный монолит, тонущий в грязном море и это море постепенно точит наши грани. Они заставляют нас обрушивать в пустоту удары, сотрясающие горы, мы бомбим и сеем минами их тропы, но этого мало, и мы сеем железо в их поля. И утром, наскоро позавтракав и вытряхнув дерьмо из мешков, мы выстроимся в колонну по одному и двинемся дальше - снова отвоевывать то, что добровольно отдали ночью.

Этот патруль мы прошли без потерь и происшествий. Несколько обнаруженных и деактивированных мин да сожженный схрон с продовольствием - не в счет. Мы выполнили нашу задачу - мы живы, а значит - мы победили. База "Зеленые холмы" приветливо шуршит мусором оберток от сухих пайков. Скользкими зелеными привидениями мы зигзагами тянемся между колючих спиралей, по отключенным минным полям, навстречу уютным нужникам, горячей еде и долгожданному комфорту своих "коробочек". База "Холмы" для нас, три дня топавших в зеленом говне - райский город для избранных. Мы помним о том, что мы из железа, мы идем, расправив плечи, мы - "Лоси", какая-то часть бравады жива в нас и мы гордо шлепаем под взглядами часовых и сержантов других рот, мы поднимаем грязные лицевые пластины и изображаем улыбки сквозь зубы, мы натужно шутим и небрежно закидываем стволы на плечи.

А ночью, ровно в час, я иду в гальюн соседней линии, я вхожу под брезентовый навес, подсвечивая себе красным фонариком с узконаправленным лучом. Я иду, не вызывая подозрений, и комизм моего похода заключается в том, что я ожидаю встретить в темноте под брезентовым навесом ее - Шармилу, если конечно, она в этот момент не в карауле или не в патруле - ее таки сунули в роту "Кило" вместо раненого взводного. И нетерпеливой походкой, влюбленная школьница, она входит в гальюн с другой стороны, мы поднимаем забрала, мы стоим, держась за руки и молчим. Наше молчание красноречивее любых признаний. Мы чувствуем друг друга так, что слова не нужны.

- Как ты, милый?

- Нормально. Ходили в патруль. А ты?

- Все в порядке. Эту неделю мы на периметре.

- Слава богу. Когда ты за периметром, у меня душа не на месте.

- Не волнуйся, милый, я свое дело знаю.

- Партизаны тоже.

- Ты не болен? Ты похудел...

- Нет, просто не выспался. Как твоя попка - не огрубела?

- Пошляк, - меня обдает волной тепла, - Не дождешься...

- У вас много потерь?

- В моем взводе двое за неделю выбыло.

- Черт... Береги себя. Будь осторожна, как над пропастью, слышишь?

- Конечно, милый. Не волнуйся так. Я пока еще офицер...

- В драку не лезь, - настаиваю я.

- Хорошо, милый.

- Мне пора, солнышко.

- Иди... - и мы все равно стоим, глядя в глаза друг другу.

- Ты первая...

- Нет, ты...

Шаги. Ближе. Нашу явку вот-вот раскроют. Она быстро прижимается ко мне, так тесно, насколько позволяет броня. Легко касается носом моего носа.

- Я люблю тебя, - скорее угадывается по шевелению ее губ, чем слышится.

Она отстраняется и выходит в звездный прямоугольник. "Черт тебя подери с твоей верностью Корпусу, лейтенант" - думаю я, возвращаясь к себе.

А утром над нами разворачивается грандиозный спектакль. Десятки "мулов" - вертолетов мобильной пехоты, кружат над нами, вздымая вихри песка и пыли. Чуть выше над ними "косилки" - бронированные угловатые монстры огневой поддержки, крутят обратную карусель. Смена. Мы радуемся, как дети. Словно после опостылевшей гарнизонной жизни за колючей проволокой и мешками с песком нас ждут райские кущи. Но нам по барабану. Мы на все готовы, лишь бы сменить обстановку, лишь бы вырваться из моря зеленого первозданного дерьма. Мы лихорадочно чистим перышки и драим оружие. Через десять минут мы предстанем перед союзниками во всей красе - усталые, измученные поносом и недосыпанием, но грозные, в сияющей броне и с горящими глазами. "Мулы" снижаются над галечным пляжем и мы наблюдаем спектакль высадки - черные точки сыплются с аппарелей и ошпаренными тараканами разбегаются вокруг, припадая на колено.

- Всем свободным от службы - построение на своих линиях, - раздается по батальонному каналу.

-9-

Когда монотонный тяжелый гул и тусклое освещение внутри отсека доводит меня до состояния полной обрыдлости, вылезаю на броню. Хоть какое-то разнообразие. Стены джунглей по сторонам узкой просеки черны и непроницаемы. Небо - узкая голубая полоска высоко над нами, далекие кроны окружающих дорогу деревьев почти скрывают его, нависая над просекой. Изредка пейзаж украшают перевернутые сгоревшие машины. Саперы под прикрытием пары бронемашин возятся на обочинах, заравнивая воронки при помощи огромного зеленого бульдозера, перемешивают с землей свежие побеги - джунгли постоянно наступают на нашу территорию. Впереди колонны - обязательный автоматический танк с тяжелым противоминным катком и кучей специальных приспособлений для обнаружения и подрыва фугасов. Из-за него скорость наша не превышает тридцати километров, мы часто останавливаемся, когда конвой обнаруживает что-то подозрительное и утюжит красную почву, и движение нашей бесконечной железной змеи напоминает скорее судорожное подергивание, чем марш к очередному опорному пункту.

- Осторожнее, садж, - говорит мне башенный по внутренней связи, когда я до пояса высовываюсь через верхний люк, потом сажусь, свесив ноги вниз и вытягиваю наверх свою винтовку, - Стреляют часто, сволочи. Первый взвод сегодня два раза доставали.

- Учи ученого, - ворчу я, оглядываясь в непроницаемые заросли. Постоянное напряжение в ожидание неминуемого сюрприза - пули, мины-ловушки или какой-нибудь экзотической заразы, изматывает до полного равнодушия и притупляет чувство самосохранения настолько, что когда надо выбрать - сидеть в невыносимой тесноте и безопасности железных стен или с риском для жизни глотнуть свежего воздуха - выбираешь последнее. Хотя свежим этот воздух, пропитанный паром выхлопов пополам с густой едкой пылью, от которой на зубах скрипит, несмотря на все фильтры, назвать можно только в сравнении со спертой душной атмосферой под броней.

Четвертые сутки мы ползем и ползем в глубину Тринидада, просеки в диких джунглях сменяются полями, иногда рисовые чеки с зеленой вонючей водой тускло блестят на солнце, ползут мимо нищие деревушки - мы обходим их стороной, потом снова джунгли, потом опять поля со скудной растительностью - почва Тринидада плохо родит без специальных сложных удобрений, а где их взять нищим крестьянам?, потом мы вползаем за колючку очередного опорного пункта, выстраиваемся рядами, включаем радужные пузыри силовых полей и обустраиваемся на ночь. Наш контроль над территорией простирается на пару километров вокруг колючих спиралей. Ну, от силы еще на пару, если учесть воздушных наблюдателей. Для тех, кто сдуру или по службе отлучится дальше, начинается волшебная страна, где не действуют законы бытия и где люди бесследно исчезают среди бела дня.

Сидим вдоль борта "Томми", силовое поле вокруг - волшебный щит от окружающей дряни, мы впервые за много часов можем снять шлемы и подышать нормальным воздухом. Ем, не чувствуя аппетита, совершенно механически. Наши рационы, если вдуматься, сделаны из одного и того же, лишь химические добавки придают им подобие разнообразного вкуса, но капризное тело трудно обмануть, усталые вкусовые рецепторы все неохотнее поддаются на нехитрый обман и вот уже мы перекатываем во рту не тунца или курицу, а самое настоящее дерьмо по вкусу и запаху, разве что происхождение этого дерьма искусственное, оно выращено в гидропонных чанах из генетически модифицированных дрожжей в вонючем сложносбалансированном бульоне. То, что наша еда содержит "все необходимое для нормальной жизнедеятельности в экстремальных условиях" не делает ее более желанной.

- Жрем дерьмо, перевариваем дерьмо, высираем дерьмо, мать его, - ворчит Паркер, - Я только не пойму никак - не проще сразу вываливать его в гальюн, минуя желудок?

- Не трави душу, - говорит, облизывая ложку, Нгава, - Лучше такое дерьмо, чем пустой желудок. Тебе голодать не приходилось, видимо.

- Лучше голодать, чем такое жрать, собака ты помоечная, - огрызается Паркер.

- Посмотрел бы я на тебя, когда ты неделю на воде да траве посидишь, - не сдается Нгава. Его глаза, ярко-белые на черном лице, сверкают в полутьме.

- Заткнулись, оба! - приказываю я, враз гася начинающуюся перепалку.

- Смотри туда! - Нгава тычет рукой в темноту, потом берет свой недоеденный брикет и, широко размахнувшись, зашвыривает его как можно дальше. Пузырь силового поля на мгновенье вспыхивает яркими точками в месте, где пролетает липкий комок. Он падает где-то за заграждением, среди минных полей, и тут же в темноте слышится шум яростной схватки. Возня и сдавленные крики привлекают внимание наблюдателей. Осветительная люстра распускается в высоте, заливая неживым белым светом изрытый траншеями холм над нами. В этом свете мы заворожено смотрим, как расползаются от проволоки - подальше в спасительную темноту, бесплотные маленькие тени - дети из недалекой деревушки. Пулеметчик с вершины холма за нами бьет по ним короткими очередями, то ли выполняя инструкции, а скорее, от скуки, для развлечения. На войне туго с досугом. Одна из теней корчится, прошитая тяжелыми пулями. Тоскливый вой смертельно раненого зверька хватает за душу.

- Они что, за жратвой по минному полю приползли? - спрашивает удивленно Калина.

- Нет, на тебя, придурка, полюбоваться, - отвечает Нгава, - Они тут все жрут - крошки с обертки слизывают, банки выпаривают, вот такой объедок, как у тебя - ужин для целой семьи. То, что тебя учили жрать на курсах выживания - для них нормальная еда. Личинки, змеи, лягушки, молодая кора, грибы местные. Это, если повезет.

- Ни хрена себе... - потрясенно выдыхает кто-то.

- Интересно, почему часовые их к колючке подпускают? - задумчиво вопрошает Трак.

- Для прикола, непонятно, что ли? - отвечает Нгава.

Такие маленькие сценки помогают нам четче понимать то, что мы тут делаем. Стирают последние сомнения. Наши лишения на фоне повседневной обыденной жизни местных жителей - просто легкие бытовые неудобства, мелкие трудности. Мы для местных - грозные посланцы великой страны, где хлеб растет на деревьях, они боятся нас почти так же, как лесных братьев, а ненавидят еще больше - в сознании, задавленном постоянным голодом и ежесекундной борьбой за выживание, нет места для многих богов, туда едва вмещается вера отцов, и острое чувство несправедливости - "им все, а нам - ничего?", не позволяет им смириться с неизбежным. И они жрут наши огрызки, вымаливают крошки, а по ночам охотно помогают лесным братьям проходить через минные поля, на которые у них чутье звериное, за горсть гнилых сухарей волокут на себе их груз или копают ямы-ловушки на маршрутах патрулей. И мы тут - вовсе не для мифической "конституционной законности", они и слов-то таких не знают, да и мы тоже, мы тут для того, чтобы, не повредив промышленную инфраструктуру, уменьшить чернявое поголовье до разумного минимума, необходимого для ее нормального функционирования. Трудно расставаться с иллюзиями, и голова от таких мыслей болит нещадно и в сон клонит, но они все равно прорываются, когда видишь, как гравитационная бомба по наводке со спутника превращает трущобную деревушку из пальмовых листьев и упаковочного пластика в воронку с озером мутной лесной воды.

-10-

Басовитый рев тревожного баззера выгоняет нас под дождь. Низкий вибрирующий звук осязаемо плотен, он растекается с холма позади нас, напрочь глушит ночной концерт окружающих нас джунглей и даже лязг вынимаемого из захватов оружия еле слышен. Толком не проснувшись, разбегаемся по чужим окопам. С ходу прыгаю в черную дыру, ноги проваливается в жидкую грязь по щиколотку, в попытке сохранить равновесие хватаюсь за мокрую глину бруствера, бруствер не дается, скользит, я самым постыдным образом валюсь на бок, собирая спиной всю осклизлую мерзость, что струится по стенке окопа, и быть бы мне рылом в грязи, но чья-то рука подхватывает меня за плечевой ремень и я обретаю устойчивость.

- Не утони, братан! - кричит зеленая мокрая темнота, и я узнаю в ней закутанного в пончо с головой местного часового - база морской пехоты "Маракажу", первый батальон пятого полка, устроившегося ногами на каком-то деревянном обрубке. Ствол его винтовки прикрыт полой, черный приклад торчит под углом в небо, влажно блестит в редких звездных отсветах.

"Лоси" с матами падают в грязь слева и справа от нас, всюду, куда достает взгляд прицельной панорамы - неуклюжие мокрые туши исчезают с поверхности в прокисших от дождя ямах. На позициях взводов тяжелого оружия позади нас, среди задранных к небу стволов - деловитая суета. Пушкари подкатывают на гравитележках боекомплект. Темнота стоит почти абсолютная - небо скрыто плотными тучами, звезды заглядывают в редкие прорехи, моросит противный дождь, настолько мелкий, что кажется скорее крупным туманом. База не торопится давать верхний свет - свет сейчас - ориентир для вражеских корректировщиков. Минута тишины после оглушительного рева. Звуки возвращаются постепенно.

- Ну, бля, сейчас начнется! - с досадой говорит часовой и приседает на корточки, полы пончо падают в жижу под ним, он не обращает на это внимания - подумаешь, килограммом грязи больше.

Темнота вокруг внешнего ограждения периметра - непроницаема. Штрихи колючки на фоне пустой "мертвой полосы" - вырубленных на полкилометра джунглей. Черная стена деревьев вокруг. Вода всюду, перенасыщенная влагой глинистая почва отказывается принимать ее в себя, лужи угрожающе растут, ручейки стекают по стенке окопа, подсумки мокры, ремни разгрузки - холодные змеи, винтовка - живое существо, норовящее выскользнуть из рук, всюду - волны мокрой взвеси. Четыре ноль пять. Собачья вахта. Такблок просыпается, весь в красной сыпи целей, беспилотники, а потом и датчики наблюдения фиксируют приближение противника. Я бы присвистнул, да за закрытым наглухо шлемом все равно не услышит никто - целая армия надвигается на нас из ночной темноты, зеленые сгустки - наши позиции, окружены со всех сторон красным. "Артиллерийская атака" - сообщает тактический блок и словно сигнал дал, я не успеваю головы пригнуть - "БАМММ" - тяжелый снаряд в клочья рвет участок заграждений поблизости. Миллиметров сто пятьдесят, не меньше. Земля бьет меня в ноги, я подлетаю в своем окопе и неуклюже шлепаюсь назад, в грязь, едва не выпустив винтовку. Слегка двоится в глазах. Шум прибоя накатывает мягкими волнами. Автодоктор колет под лопатку, приводя меня в кондицию. Переливающееся свечение, перемежаемое искрами, раскрашивает вершину высотки, я с интересом смотрю на потрясающе красивое действо - белые росчерки гребенкой разлиновывают небо, медленно тают - я никогда не видел, как работает в темноте лазерная батарея. Чужие гаубицы бьют из далекой дали, где-то над нами их снаряды вспыхивают, разлетаются на куски, иногда взрываются, наткнувшись на луч-перехватчик, разнокалиберные куски металла отскакивают от искрящихся силовых щитов над нашими "Томми", мы вжимаемся спинами в стенки окопов, прячем головы в ниши для боеприпасов, мелкие зазубренные кусочки впиваются в землю вокруг нас, шипят в грязи, нам совсем не страшно после порций дури, только удивление от того, что мы под огнем самой настоящей артиллерии. Когда очередной подарок звонко блямкает по моей спине, я до дури хочу иметь такой же силовой щит, как у "Томми", и мне пофиг, сколько там генератор весит - я его за собой катать готов, лишь бы от меня так же железо отскакивало. Я злюсь на тупоголовых инженеров, что уже лет двадцать обещают, что силовой щит будет доступен каждому солдату, злюсь заодно и на тех уродов-пиарщиков, что треплют об этом на всех углах, превознося растущую мощь имперской армии. Отвыкли мы от настоящих боев, расслабились от череды блошиных укусов в гуще джунглей. База "Маракажу" возвращает нас в реальную жизнь, война, такая, какая она есть, с артподготовками, с самыми настоящими отчаянными атаками, с кровавыми рукопашными, как в стародавние времена, с тысячами изощренных смертей, наваливается на нас. Редкие гостинцы все же достигают земли, нам достаточно и этого, слишком много нас сгрудилось на пятачке, где-то сзади мечется пятно огня, дурными голосами воют раненые, и - "санитара, санитара!" - кричат те, кому повезло. Такблок рисует оранжевые метки.

- Это же настоящая война, мать вашу! - кричит Паркер, и я удивляюсь не меньше его - такой неподдельный восторг в его голосе.

- А ты чего, салюта ждал? - отвечает ему Трак.

Я не прерываю их - пускай треплются, бравада в такие минуты лучше паники, отвлекает страх, я думаю о том, как нам повезло, что мы под защитой стационарных установок базы с ее системой энергоподачи. Если такой обстрел застал бы нас в поле - туго бы нам пришлось - силовые щиты "Томми" не рассчитаны на крупнокалиберные подарки, равно как и активная броня.

Удары сотрясают и сотрясают воздух, откуда-то начинают бить минометы, лазерные батареи игнорируют их - слишком мелкие цели, мины вздымают вверх мокрые шматки дерна, рвутся на полосах заграждений, нас заволакивает серым дымом кустарной взрывчатки, где-то на "мертвой полосе" с ужасающим треском детонируют противопехотные мины, грязь недовольно шевелится под ногами, мы породнились с нею, веселые головастики резвятся в жиже около моих глаз и вдруг - наступает тишина. Басовитые струны гудят в вышине - воздушная поддержка. Поднимаюсь на ноги под непрекращающийся мат чужого часового. "...боготраханные осклизлые пидоры, ствол вам в жопу, отрыжки ослиные, гандоны, злобовонючие козлоногие мудаки, аборты лягушачие, ваши мамаши - шлюхи ишачьи, козлы дерьмоголовые..." - у парня наступает откат, он яростно орет в темноту. Вонючая жижа стекает по мне, я проверяю винтовку, быстро сбрасываю перчатку и освобождаю ствол от грязи, взгляд на такблок - повезло, мои все целы, делаю доклад взводному. Мутное зарево далеко за лесом - "москито" падают из-за облаков, вгоняют в гроб вражеские батареи.

- Сейчас полезут, - кричит мне часовой, хотя вокруг тихо и я прекрасно слышу, он явно контужен, трясет головой, словно вода попала в уши, он отряхивает винтовку и раскладывает перед собой шары гранат.

- Что, не впервой уже? - кричу в ответ.

- Раза три в неделю щупают, суки. Ночью, как по расписанию.

Такблоки высвечивают схему отражения атаки. Мне все еще не верится, что партизаны решатся. Атака на базу морской пехоты в обороне, даже на такую маленькую, - гиблое дело, младенцу ясно. Сзади и сверху нас ухает миномет. Шелест раздвигаемого воздуха в высоте. Еще выстрел. Далеко-далеко, едва слышный сквозь шум дождя, слышится глухой удар. Минометчики базы словно пробуют врага на вкус. Еще десять секунд, и батареи переходят на беглый автоматический огонь. Мины распускают оперение над нашими головами, шуршание переходит в нарастающий тягучий вой, многоголосый хор прижимает головы к земле. Вслед за минометами открывают огонь гаубицы, их дульные вспышки раз за разом проступают из мокрой темноты. Их басовитое рявканье ни с чем не спутаешь. Стена огня встает за деревьями, черные стволы просвечивают прозрачными трафаретами. Дрожит земля. Огонь все нарастает, чем ближе красные точки, тем плотнее огненный вал на их пути. Подключаются дежурные беспилотники, они сваливаются из-за низких туч, красивые издалека, цветы напалмовых вспышек распускаются на опушке, лес на мгновение исчезает за клубами черного дыма, а когда дым поднимается вверх - леса нет, вековые исполины пылают в ночи черными спичками, а беспилотники заходят снова и цепочка плазменных разрывов рождает в ночи множество солнц. Наши взводы оружия тоже получают вводные, ракеты с шуршанием срываются с направляющих, автоматические минометы хлопают без перерыва, мы в огненном кольце, мокрые джунгли пылают вокруг, тонны смертельного железа над нами стригут воздух, и я начинаю чувствовать себя лишним в этом железном царстве. Ничто не способно выжить перед этим. Мы просто пережидаем в окопах, когда пушкари отстреляют свои упражнения.

- Цели на одиннадцать часов! - орет сквозь грохот сумасшедший часовой и его подствольник часто плюется дымными струями.

Я не верю своим глазам. Секунду назад перед нами не было ничего, кроме развороченной снарядами полосы заграждений, и вдруг "мошки" высвечивают красную россыпь. Да что там "мошки" - прицельная панорама уже вовсю классифицирует цели - заляпаные грязью черные полуголые фигуры выпрыгивают из-под земли и молча устремляются в атаку, оскальзываясь в темноте на развороченной глине, они совсем рядом - метров сорок, если такблок не врет, сволочь.

- Точка пять-восемь, прорыв периметра! - кричу я по ротному каналу, открывая огонь. Я собран и сосредоточен, страх и мандраж где-то там, на заднем плане, руки сами делают то, к чему привыкли, я выпускаю гранаты из подствольника одной длинной очередью, осколочные разрывы раскидывают мягкие тела, но их все больше и больше, они проступают из дыма, подствольник бессильно щелкает механизмом подачи - магазин пуст, противно пищит сигнальный зуммер, огонь по готовности уже ни к чему, я в упор хлещу в набегающие фигуры длинными очередями, проклятые мокрые магазины выскальзывают из пальцев, Калина на правом фланге поливает с плеча, вспышки выхватывают из темноты его голову, бликами отражаются от черного стекла, что-то с размаху бьет меня в плечо, меня разворачивает вокруг оси, левая рука немеет, доктор ширяет меня безбожно, мои глаза сейчас выскочат нахрен из орбит, я вижу, как часовой, открыв забрало, что-то орет беззвучно, швыряя одну за одной гранаты перед собой. Я еще успеваю передать: "Парк, фугасными, два щелчка за мной! Беглый! Крамер! Отсекающий на меня!". Гранаты летят из темноты, дымные взрывы закидывают нас грязью, кувалдой бьют по головам, черные фигуры швыряют в нас плазменные гранаты с недопустимо близкого расстояния, их поджаривает в собственных разрывах, волны жара превращают края окопов в растрескавшиеся глиняные горшки, сплошные вспышки затемняют забрало, я слеп, я стреляю перед собой наугад. И все это занимает какие-то секунды, просто время стало резиновым, растянулось в часы, я даже не осознаю, что смачные шлепки вокруг меня - пули, и вот уже вопящие от страха и ярости черные тени перепрыгивают через мой окоп, я разряжаю остатки магазина в одну из них, тело с маху бьется о бруствер, развороченные внутренности валятся мне под ноги, смешиваясь с грязью на радость червям и головастикам, еще один поднимает ствол, я бью его прикладом под колени, он рушится на меня, всей мощью усилителей я стискиваю щуплое тело, податливо хрустят кости, я отпускаю его, отпихиваю коленом, тянусь за лопаткой, вижу, как набегает на меня безликий призрак в мокрой тигровой панаме, как поднимается мне навстречу провал чужого ствола, боковым зрением вижу, как безвольной куклой трясется от попаданий отброшенное к стене тело часового, я замахиваюсь, я бросаюсь навстречу, предательская грязь сковывает мои движения, я шевелюсь, как обмазанный клеем и тяжелый удар швыряет меня навзничь. Я жив, я хочу дышать, мои легкие сейчас взорвутся, мой рот словно смолой заклеен и солоно на языке, я вижу в замедленной съемке, как отлетает в сторону гильза и идет назад поршень помпового ружья, и вспышка слепит меня, хотя этого не может быть, шлем должен включить затемнение, огромная кувалда бьет меня в грудь, летят чешуйки внешнего покрытия, я с чавканьем погружаюсь спиной глубоко в грязь и думаю - "теперь точно все", и безмятежность снисходит на меня и странное равнодушие, граничащее с созерцательностью, отключает во мне все желания. Но глаза все еще смотрят через панораму шлема, под писк тактического блока, сообщающего мне о повреждениях, уколов я уже не чувствую, я просто обложен ватой и внутри у меня жидкий огонь, тяжелая плита давит мне на грудь, я вижу, как летят куски из моего мучителя, бывшее тело буквально разваливается на глазах и набором запчастей осыпается на меня, фонтаны мокрой глины пробегают по брустверу - молодец, Крамер, что-то гулко бухает сверху, брызги грязи и мокрой дряни непонятного происхождения падают на стекло, затрудняя мне обзор, проклятый чип посылает свои долбанные сигналы в мозг, меня колотит, как электричеством, воздух медленно просачивается в меня. Я делаю вдох и зажмуриваюсь от боли.

- Взвод, примкнуть штыки! - пробивается сдавленный крик нашего Лося, в эфире - жуткая какофония, на взводном канале - сплошной непрекращающийся мат, буханье надо мной продолжается, люстры распускаются в высоте, становится светло, как днем, я вижу дымные полосы в ослепительной дыре над собой, догадываюсь - коробочки бьют из миниганов, сверхскоростные пули поджигают воздух, такблок показывает красные пятна аж в трех местах с разных сторон периметра - ни хрена себе!

- Взвод, вперед! - и помимо своей воли я делаю невероятное усилие, что-то тянет меня прочь из окопа, я слышу хруст в коленном сочленении, я с чавканьем вырываюсь из грязевого плена, поворачиваюсь на бок, опираюсь спиной о скользкую стенку и встаю на подгибающихся ногах.

Калина отбрасывает от себя чье-то изломанное босое тело, поднимает свою стошестидесятку, слепо шарит на поясе, достает штык-нож. Прилаживает. Выползает на бруствер. Мертвецы шевелятся в неровном свете, тянут ко мне скрюченные руки. Калина подает мне приклад и тянет меня наверх - самому мне не подняться, факт. Оставляю попытку найти свой ствол в грязной мешанине тел. Достаю кольт и медленно шлепаю, качаясь, как пьяный, вслед за Калиной.

Наши уже далеко впереди, в своей яростной, и в общем-то бесполезной контратаке они уже покрошили в фарш тех, кто еще остался у глубокой дыры в земле с неровными краями, мы подходим к шапочному разбору, когда они, развлекаясь, а может, просто в горячке, одну за одной швыряют вниз плазменные гранаты. С высотки над нами еще полыхает вовсю, треск стоит - дыхания не слышно, минометы из-за спины бухают куда-то в темноту, но уже ясно - отбились мы. Силы оставляют меня, я сажусь на задницу, прямо в грязь пополам с кровавым дерьмом, я дышу и надышаться не могу, но мочи нет подняться, в голове ветер шумит. Бауэр тоже тут, энергично машет рукой, отдает распоряжения. Кругом разбросаны изувеченные тела "туков" - партизан, "Лоси" бродят среди них, грязные, зачумленные, ошалевшие от дури, пинают их, тычут штыками. То и дело звучат одиночные выстрелы - добиваем раненых. Земля качается - орбитальные бомберы растирают в пыль дальние подступы к базе. Через пару часов на десять километров вокруг не останется ничего живого. На десять километров вокруг чудовищные силы перетирают землю в раскаленную пыль на пару метров вглубь. Адский ветер закручивает в воронки и сушит в пар мокрую взвесь, бомберы выжигают кислород, сейчас начнется форменный ураган, мусор, стрелянные гильзы, комки грязи - все катится и летит прочь, цепляясь за обрывки колючки. К заграждениям трусцой тянутся разведчики и дежурные смены с постов передового наблюдения, покидая погибающие джунгли, они наклоняются вперед, пересиливая ветер.

- Санитара сюда, Француза зацепило! - кричит Калина и Мышь спешит ко мне, расстегивая на ходу свою заляпанную грязью сумку.

Мне стыдно до чертиков, я должен сейчас командовать, но в голове тараканы бегают, мысли расползаются, тупая игла сидит в груди и я проявляю слабость - перехожу на батальонный канал и бормочу непослушными губами:

- Француз, Лось-три - Мурене-четыре, срочно, вне очереди...