Чтение 2–й страницы книги ~Кошка, которая умела плакать~

Удивленная и даже немного обиженная таким легким согласием отпустить ее, Аниаллу поблагодарила Верховную жрицу и, немного грустная, но все же довольная, отправилась прочь из дворца.

Уже на следующий день окрылённая новообретённой свободой Аниаллу покинула Бриаэллар и отправилась в Ар-Диреллейт в Академию магии, которую возглавляла эльфийская волшебница Диреллея — давняя подруга сианай. Для того чтобы начать новую жизнь, не связанную со служением Тиалианне, Аниаллу (как она шутила — для конспирации) был необходим диплом мага. Она рассчитывала получить его, сдав в течение трёх месяцев экзамены за весь почти тридцатилетний курс обучения (было забавно тянуть билеты и получать оценки от своих бывших учениц).

И этих трёх месяцев хватило Аниаллу, чтобы, вступившись за одну девушку из тёмных эльфов, снова ввязаться в большие неприятности.

Выпутавшись же из них, она вдруг осознала, что ей нет никакого дела до этой девушки. Алайка снова и снова привычно спрашивала себя: зачем я все это делала? — и теперь не могла найти уж совсем никакого объяснения.

Задай она этот вопрос Гвелиарин, та рассказала бы Аниаллу, что этой эльфийской девушке суждено сыграть огромную роль в будущем, и она спасёт сотни жизней через сотню лет. Но алайка не пошла к мудрой Верховной жрице, вместо этого опустошённая Аниаллу ан Бриаэллар сидела за стойкой бара и сосредоточенно плавила взглядом кубики льда, оставшиеся в зелёном стеклянном стакане из-под вина. Внимательно выслушавший её рассказ Ирсон тоже молчал, участливо глядя на подругу. И хотя он не был Верховной жрицей Бриаэллара, зато обладал свойственной Высшим танаям особенной мудростью и понимал многое, чего не понимали другие.

— Все твои беды оттого, что ты никого не любишь; Аниаллу, — сочувственно вздохнул Ирсон; алайка подняла на него изумленные глаза, беззвучно требуя разъяснений. — Не любишь ни себя, ни тех, кому ты помогала. Да, да, ты сострадаешь, ты чувствуешь чужие беды, будто они твои собственные. Но стоит объекту твоего внимания перестать страдать — и между вами уже нет ничего общего. Тебя ничего уже с ним не связывает. Тебя сильнее волнуют беды существ, чем они сами. Я понимаю, что будучи тал сианай, ты выполняла работу, к которой твой титул тебя обязывал, и твои страдания были частью этой работы. Но теперь это в прошлом, тебе пора становиться алайкой и начать ценить в окружающих качества, которые обычно ценят кошки, те, что могут быть приятны или полезны лично тебе. И тебе стоит стать более эгоиичной, что ли, ведь алайка, которая не любит себя, — это мёртвая алайка.

— Я понимаю это, Ирсон. Но поверь мне, я не в силах взглянуть на мир другими глазами просто потому, что я не могу поднять их — слишком тяжёлую ношу взвалила на меня твоя богиня. Она легка для твоих соплеменников, но для алайки нет ничего более тяжкого. Я вечно борюсь за чьё-то счастье — счастье того, кто близок и интересен не мне, а той частичке Тиалианны, которая была заложена в меня при создании. Наверное, я обречена на то, чтобы вечно помогать кому-то в достижении его цели, — вздохнула она, — ты прав, чужие беды влекут меня, как огонь — бабочку. Я не святая, и у меня есть множество собственных желаний. Но я всегда занята другими… когда же мне жить для себя? — с горечью воскликнула Аниаллу.

— Так живи, тебе же никто не запрещает, — широко улыбнулся Ирсон, подливая ей ещё вина.

— Я пытаюсь. Но когда я вижу таких, как та девочка, я ничего не могу с собой поделать. Я выслушиваю рассказы об их бедах и помогаю их преодолеть, подчас во вред себе. А они потом не то что не благодарят, а даже часто ненавидят меня!

— Аниаллу, ждать благодарности в подобных случаях… — начал было Ирсон, но алайка резко перебила его.

— Да не нужна мне их благодарность! Меня злит то, что я не могу поступать иначе.

— Просто у тебя доброе сердце и…

— Ты не понимаешь, это всё… такая магия, это сила Тиалианны с попустительства Аласаис сделала меня такой, чтобы я помогала другим выбираться из безвыходных ситуаций, это чуждый дух — дух змеи, который не уживается с моим духом кошки… Нет, ну ты скажи мне, зачем твоей богине понадобилась жрица-алайка, когда у неё своих более чем достаточно?

— Значит, твоя богиня хотела, чтобы у тебя было доброе сердце, — всё так же спокойно и убеждённо сказал Ирсон. — Делать добро без надежды на благодарность нелегко. Но ты особенная, ты тал сианай Аниаллу, и ты справишься.

— Я надеюсь… — кисло сказала Алу.

— Кстати, об эльфах и неприятностях — ко мне тут Энбри заходил, — Ирсон лукаво посмотрел на Аниаллу, зная, что упоминание об их общем знакомом способно увести мысли алайки далеко от ставшего тягостным разговора.

— Да что ты? — спросила Аниаллу, и лицо её удивительным образом преобразилось. Она расплылась в хищной улыбке, от которой поднявшаяся верхняя губа обнажила белоснежные клыки. При этом она чуть опустила подбородок, демонстрируя их длину и остроту. Этот оскал, способный изуродовать любую другую девушку, придал лицу алайки особую дикую прелесть. — И как же он тут оказался? — язвительно промурлыкала она.

— Он лечился в храме Тиалианны в Северном Мосте после, — Ирсон усмехнулся, — очередного своего «подвига».

— Да-а? — протянула Аниаллу, и улыбка её стала ещё более хищной, как у пантеры, готовой зашипеть и, метнувшись чёрной молнией, впиться в горло жертвы. У Ирсона по спине прошёл холодок. Аниаллу тут же поняла, что танаю стало не по себе, и сменила выражение лица на более спокойное и миролюбивое. — И что же он сотворил на этот раз?

* * *

«Подвиги» благородного рыцаря Энбри, которого успели возненавидеть почти все в Наэйриане, объединяло одно — они заканчивались тем, что полуэльфа били.

Начиналось всё тоже весьма похоже. Энбри появлялся в каком-нибудь отдалённом царстве, куда слухи о его деяниях ещё не успели докатиться. Поразительно быстро он становился заметной фигурой в государстве и со всей эльфийской ловкостью начинал взбираться вверх по иерархической лестнице. Он строил грандиозные планы, как под его мудрым руководством можно изменить жизнь в стране к лучшему. Он всех заражал своим энтузиазмом. Все речи полуэльфа были такими правильными, все планы казались просчитанными до мелочей и легко выполнимыми. Некоторое время власти оставались в полной уверенности, что обрели в Энбри неоценимого помощника, проявляющего необычайное рвение действовать во благо всего государства. Но, к сожалению, его проекты лишь казались совершенными — его обаяние, красноречие и искренняя манера излагать, действительно идущие от всей души предложения туманили глаза слушавших полуэльфа чиновников, и они поздно замечали, что идеи Энбри, да и сам он — с гнильцой.

Если к моменту их болезненного прозрения проекты переустройства не успевали еще нанести государству ощутимый вред, Энбри с позором изгоняли за его пределы. Но упорный полуэльф всегда возвращался — теперь он начинал ругать власть и, благодаря всё тому же красноречию и обаянию, быстро находил единомышленников. После чего в королевстве вспыхивала гражданская война. Заканчивалась она так же стремительно, как и начиналась: либо правителю удавалось объяснить людям, что кажущиеся им такими привлекательными идеи Энбри ведут страну к краху, либо он просто убирал всех заговорщиков. Затем Энбри начинали ловить: в первом случае всем скопом, во втором — только силами войск короля.

Энбри пока везло — он ускользал от погони, чудесным образом совершал побег из тюрьмы, спасался чуть не из-под топора палача. Израненный, с разбитым сердцем полуэльф приползал к очередному, ещё не успевшему в нём разочароваться другу. Там «доблестный» рыцарь зализывал раны, потчуя восторженного слушателя сказками о несправедливости и вероломстве.

Был случай, когда один из друзей Энбри, искренне поверивший в его слова, собрал армию и двинул войска на владения нанесшего обиду его другу правителя. Добравшись до места, полные праведного гнева и решимости отомстить за друга своего господина воины услышали подлинную историю произошедшего конфликта. Наивному другу полуэльфа пришлось приносить извинения правителю, на чьи земли он вторгся, а затем, с тем же гневом и решительностью, он повернул своих воинов обратно, дабы покарать теперь уже самого Энбри. Но изворотливый полуэльф узнал об этом весьма неприятном для него намерении и пустился в бега.

Да, Энбри был известен уже во многих странах Энхиарга, и искали его многие… Многие искали его, но пока никто не нашёл.

Произошедшая на этот раз с рыцарем беда ничем не отличалась от предыдущей, да и от десятка предшествующих тоже. Ну, почти ничем. Царь Аншог, который стал очередной жертвой уникального благородства Энбри, узнал о его намерениях и… ну, дальше, конечно, погони, облавы, огромные награды, назначенные за одну небезызвестную длинноухую голову, затем, естественно, тюрьма, суд, ожидание скорой казни… Как Энбри удалось в очередной раз выбраться из застенков и добраться до храма Тиалианны, оставалось загадкой. Равно как и то, почему жрецы согласились его, кого они не раз прилюдно проклинали, лечить и прятать от жаждущих крови преследователей.

* * *

— О да, вот он весь, наш великий паладин, источник вселенского добра и света. Защитник беременных женщин, престарелых детей и умалишённых эльфов! Он даже добро умудряется делать так, что его убить хочется… Медленно и мучительно, — добавила Аниаллу, сверкая зеркальцами острых коготков. По цвету её ногтей, обычно коричневато-перламутровых с розовым оттенком, Ирсон понял, что алайка действительно с радостью провела бы ночку в компании полуэльфа… где-нибудь в пыточных подземельях замка тагарского Ордена. — Везёт же этому к'тшансс, — по-танайски ругнулась Аниаллу. — Ну если бы он попался мне, я бы его из когтей не выпустила и ещё зубами придержала, чтоб не дёргался.

Что уж могли не поделить алайская тал сианай и дурной полуэльф, оставалось для Ирсона загадкой.

* * *

Много лет назад уже хорошо знакомые с Энбри Ирсон и Этир сели и, дурачась, придумали классификацию существ относительно «великого рыцаря», но ни под одну из категорий, на которые они разделили обитателей Энхиарга, Аниаллу не подходила.

Первая категория называлась «счастливые» — в неё входили существа, которые ничего не слышали об Энбри, и те, до кого дошли кое-какие сплетни, но никто из их знакомых не был напрямую знаком с полуэльфом.

Вторыми были «очарованные» — в этой группе никто долго не задерживался. Это были те, кто находились под властью его обаяния и не верили ничему, что говорили про Энбри: опьянённые рассказами о подвигах Энбри восторженные юнцы, неуверенные в себе существа, которым казалось, что рядом с таким могучим и известным рыцарем они приобретут вес среди своих друзей. Здесь же некоторое время присутствовали и короли, предводители восстаний, и множество их подчинённых, а также просто знакомые эльфы, люди и танаи. К этой группе, равно как и к первой, Аниаллу не принадлежала по очевидным соображениям.

Тех, кто прекрасно знал, что всё рассказанное про Энбри — правда, и даже сам пострадал от него, но по тем или иным причинам не прекращал с ним общаться, — также можно было разделить на две группы: «благородные» и «равнодушные».

К «благородным» относились два его брата, сестра, отец и ныне покойный принц Каниралийский, чьей кормилицей была мать Энбри, тоже покинувшая этот мир. Никто из них не мог отвернуться от Энбри: одни были его родственниками, и врождённое эльфье благородство не позволяло им отречься от пусть и позорящего их род отпрыска, а несчастный принц имел по молодости глупость поклясться полуэльфу в вечной дружбе.

«Равнодушными» же были несколько десятков таких же как Энбри шалопаев, прожигающих жизнь почём зря. Им не было никакого дела до способности Энбри втягивать друзей в неприятности — они и сами из них не вылезали. Они не принимали участия в безумных проектах полуэльфа, а если вдруг такое и случалось (с теми же печальными для них последствиями), то смотрели на это, как на заурядное происшествие, и никакого опыта из него не извлекали.

Хотя, пожалуй, и себя Ирсон тоже мог бы причислить именно к этой группе. Он всегда терпеливо и внимательно выслушивал план очередного благодеяния Энбри, которое несомненно должно было осчастливить весь Бесконечный. Полуэльф рассказывал об этом неизменно страстно и, как порой начинало казаться, искренне, но Ирсон никогда не поддавался искушению присоединиться к Энбри в его благородном порыве. Танай знал, что свет новой идеи, которая захватила Энбри, может угаснуть даже прежде, чем он начнёт выполнять задуманное, и если Ирсон впутается в это дело, то последствия в полной мере лягут на его плечи, чего танай, разумеется, не желал. Он не прогонял полуэльфа, но и не считал его своим другом, оставаясь равнодушным к его бедам.

Аниаллу же можно было бы причислить к тем, кто сам лично или чьи друзья уже успели пострадать от полуэльфа и охотились на длинноухого обормота, если бы не тот факт, что для того, чтобы попасть в эту, четвёртую, категорию, которая называлась «прозревшие», надо было побывать во второй. А в то, чтобы сианай поддалась на обман эльфа или, уж тем более, оказалась под властью его речей, танай не мог поверить. Впрочем, Аниаллу притягивали чужие страдания. Она не могла бездействовать, когда видела сокрытые в ком-то способности и таланты, которым мешают развиться. Бед у Энбри было больше, чем у кого другого, а жаловаться на то, что злая судьба мешает ему реализовать огромный потенциал его возможностей, Энбри не переставал ни на секунду. Это и могло когда-то заставить Аниаллу помогать полуэльфу, за что он отплатил в свойственной ему манере. Но по мнению Ирсона, Аниаллу не могла не заметить, что созданный полуэльфом образ мученика за правду был лишь пылью, которой можно запорошить глаза слабым и неразумным существам, не умеющим видеть сердцем.

Он не понимал также, почему, раз полуэльф так мозолит Аниаллу её светлые очи, могущественная тал сианай не прикончит его, чем сделает большое одолжение сотням существ своего мира? Ирсон даже как-то подумал, а не течёт ли в жилах Энбри алайская кровь? Больше того, он осмелился спросить об этом Аниаллу, но она, наморщив нос как от дурного запаха, сразу же отмела это предположение. Впрочем, девушка могла и лгать, что совсем не удивительно: ну кто захочет признать, что в жилах этого героя бесконечных сплетен и полуприличных легенд течёт кровь твоего народа?

В общем, Ирсон никогда больше не расспрашивал Аниаллу об этом, а сама алайка тоже не начинала этот разговор. Если же это делал кто-то другой в её присутствии, она просто тихо негодовала, с какой-то нехорошей заинтересованностью выслушивая все те гадости, которые обрушивали на её бедные уши. Но, несмотря на злость, на этот раз настроение у сианай, несомненно, поднялось.

— Надо мне почаще тебя злить, — усмехнулся танай, магически заделывая глубокие царапины, оставленные на камне стойки когтями Аниаллу.

— Не надо. Ты мой друг, и я не буду на тебя злиться, а стану обижаться и грустить.

— Тогда не буду, — уверил её Ирсон с самым серьёзным видом. — Ты и так слишком много печалишься, Аниаллу, — сказал он и подумал о том, что ведь никто никогда не поверил бы, что Аниаллу может быть недовольна своей жизнью, что она в принципе может грустить. Она была так прекрасна, так высоко вознесена над остальными и не подчинялась никому, кроме своей богини, которая тоже была к ней весьма милостива, — разве это не все, о чём только можно мечтать?

Ирсон и сам поначалу удивлялся постоянной грусти синеглазой алайки, но он был наполовину Высшим танаем и унаследовал от своих предков мудрость и особое виденье мира, открывающее перед ним множество секретов. Он быстро осознал всю глубину проблемы Аниаллу и не переставал размышлять о том, как эту проблему разрешить.

— Как же всё это странно… — пробормотала Алу. — Мне ведомы такие тайны, которые тебе и не снились. Я смотрю на себя в зеркало и вижу совершенное, прекрасное и могущественное создание, равных которому почти нет в Бесконечном. В этот момент, когда я одна, я действительно чувствую в себе неизъяснимую силу… — слова, которые в других устах могли бы сойти за пустое хвастовство, у Аниаллу звучали так буднично, что даже если бы Ирсон не знал, что всё это было чистой правдой, то поверил бы ей на слово.

— Но стоит мне отвернуться от зеркала и вспомнить, — продолжала Аниаллу, — что за пределами моей уютной комнаты есть огромный мир, я уже не чувствую себя тем дивным существом, только что смотревшим на меня. Я перестаю быть уверенной в себе, — призналась она с таким видом, будто бы подписывала себе смертный приговор.

— Сомнения… — недовольно фыркнула девушка, после долгого молчания. — Сомнений в моей жизни было, да и сейчас есть более чем достаточно. Я знаю, что они сжигают меня, сковывают все мои порывы, не дают мне выразить, открыть, расска зать миру всё, что есть в моём сердце, что много лет обдумывал и оттачивал мой разум. Чувства, и те вечно во власти сомнений — я не могу сделать ни шага, чтобы не пожалеть о том, что его сделала. Мне вечно стыдно за каждое сказанное слово, и одновременно каждое слово, что я оставила при себе, жжёт меня изнутри, — голос Аниаллу почти сорвался на крик.

— Ты знаешь, — со спокойной улыбкой сказал ей Ирсон, — одна золотоволосая девушка из Бриаэллара сказала мне в своё время, когда мы рассуждали об особенностях алайской расы, очень умные слова: совсем не обязательно быть идеальной, чтобы быть счастливой, чтобы тебя любили. Ты ведь алайка, забыла? «Быть собой, верить в себя и хранить верность только себе, избранному тобой кругу близких и богине, любить лишь их, верить лишь им, почитать их превыше всего. Более свободная, чем ветер, более прекрасная, чем закат в Бриаэлларе. Живущая не разумом, не чувством, а интуицией — даром, который есть суть нашей расы, доверяя себе…»

— Ах так, значит уже и наши священные тексты стали достоянием общественности? — с наигранным возмущением воскликнула Аниаллу. — Да, сестра моя Эталианна никогда не считается ни со святостью, ни с угрозами и запретами.

— Ты не уходи от темы, Алу, — прервал её Ирсон, желающий раз и навсегда разобраться с вечно терзающими его подругу проблемами. Он и его добровольная и старательная помощница тал сианай ан Бриаэллар Эталианна долго думали, как помочь Аниаллу, потерявшейся на бесконечных просторах жизни.

— Аниаллу, вот ты говоришь, что страдаешь от своего несовершенства и не хочешь верить мне, когда я утверждаю, что тебе и не надо быть лучшей, идеальной во всех отношениях. Взять хотя бы вашу леди ан Камиан, — привёл заранее заготовленный пример Ирсон. — Давай посмотрим на неё не затуманенным очарованием её красоты взглядом. Дерзкая, склочная, распутная женщина, — тоном судебного обвинителя начал разоблачать красавицу алайку Ирсон, — которая замучила своими капризами весь Бриаэллар и многих за его пределами. Предмет постоянных конфликтов, драк и прочих подлостей, предательств и лжи.

Но что скажет о ней тот, кто видел её хотя бы раз? — танай мечтательно улыбнулся, представив полную чувственной прелести Аэллу ан Камиан. — Прекраснейшая, восхитительная владычица грёз, способная вселить любовь в самое грубое и жестокое сердце. Ей не потребуется и пяти минут, чтобы переубедить своего самого заклятого врага, считающего её источником зла, и после одной улыбки, пары взглядов и десятка слов, проникающих в самое сердце, её противник будет искренне верить в то, что всё, что бы ни совершила эта алайка в прошлом и что ни совершит в будущем, несёт в мир лишь благо и красоту. И всё это почему? — задал вопрос Ирсон и тут же сам на него ответил. — Да потому, что она алайка. За это вас всех и ненавидят так много существ — им приходится поддерживать свою репутацию, соблюдать законы, быть верными своему слову и лишать себя многих доступных им радостей ради того, чтобы их уважали, любили, да просто говорили с ними на равных. Вам же всего этого не надо делать. Вы прекрасны, и посему вам прощается практически всё. А ты этим даром твоей богини совсем не пользуешься. Равно как и другим — своей алайской интуицией: то ты во власти чувств совершаешь поступки, которые считаешь неправильными, потом, естественно, о них жалеешь и впадаешь в уныние; то, что кончается обычно ещё хуже, начинаешь рассуждать и делать выводы. Ты можешь быть идеальной только в том случае, если перестанешь к этому стремиться и начнёшь доверять своей природе.

Закончив эту длинную речь, Ирсон надолго замолчал, чтобы дать Аниаллу обдумать его слова. Танай и алайка сидели друг напротив друга, опустив глаза и напряжённо думая каждый о своём.

— Всё почти так, как ты говоришь. Это было бы верным, если бы не одно «но» — внутри меня есть инородный кусочек чужой воли. Я не могу с этим справиться — он подчиняет меня себе время от времени и заставляет делать разные вещи, очень добрые и полезные, я не спорю. И знаешь что, в этот момент, когда я исполняю то, что эта частичка Тиалианны желает, когда продумываю, планирую и осуществляю попытку вызволения того или иного существа из мешающих ему встать на его Путь условий, — я испытываю истинное наслаждение. Но потом, — Аниаллу улыбнулась какой-то странной улыбкой, — потом этот голос Тиалианны в моём сознании замолкает, и я снова начинаю смотреть на мир своими собственными глазами — глазами алайки. Словно прозрев, алайка Аниаллу вспоминает, что она не танайская жрица, которая получает огромное удовольствия от самого факта, что помогла кому-то ступить на его истинный Путь, делающий и его самого, и окружающих счастливыми. О нет, Алу вспоминает, что она эгоистичная, свободолюбивая и самовлюблённая дочь Аласаис. И меня начинает бесить, что я опять потратила время на совершенно не интересные мне вещи и цели, которые силой навязаны мне. Это невыносимо, Ирсон!

— Ну тогда надо найти в жизни что-нибудь настолько интересное тебе самой, что не позволит твоей «тиалианнской» части брать верх. Якорь.

— Ради этого я и закончила диреллейник, — улыбнулась Аниаллу, — я буду очень стараться справиться с этим, Ирсон. Я решила ещё тогда, когда сложила с себя титул тал сианай. Но оказалось, что этого мало — то, что внутри меня, так просто не изживёшь.

— Я не могу понять одного, почему же тогда Эталианна так счастлива?

— Господи, Ирсон, это же так просто! Та часть Тиалианны, что есть в ней — голос богини, звучащий в её сознании, — никогда не замолкает. Эталианна — она, скорее, танайка, чем алайка, дух змеи прижился в её сердце. И именно по-танайски она счастлива. От нашей расы в моей сестре остались лишь внешность, способности, очарование и жизнерадостность — больше ничего. Она беззаботна, и в душе её покой и счастье.

— А я вот получилась неправильной, — мило улыбнулась, пожав плечами, Аниаллу, — двойственной: не алайка и не танайка — вся как поле боя двух личностей, а если ещё учесть особенности моего сианайства, то вообще кошмар получается. Но, во славу Аласаис, Аниаллу-алайка победит… надеюсь.

— Ладно, Ирсон, — внезапно сказала Аниаллу, шлёпнув по столу замшевыми перчатками, словно стряхивая с себя наваждение, и спрыгнула с табурета, — мне надо убегать. Спасибо за добрые слова.

Она сняла с шеи цепочку с драгоценным кулоном и, мимолётно улыбнувшись, бросила её в стакан Ирсона. Ошеломлённый танай молча смотрел, как длинная цепочка медленно оседает на дно бокала сквозь вязкую жидкость напитка. Наконец он поднял изумлённые глаза и, увидев, что Аниаллу уже успела бесшумно дойти до двери, громко крикнул ей: «Почему?»

— Потому что ты единственный, кто понимает, что и мне может быть плохо… Что я кошка, которая умеет плакать… — ответила девушка, словно прочитав его мысли, и скрылась за дверью.

Через мгновение танай вспомнил, что он должен был передать ей всё ещё лежащий под стойкой свёрток, но понял, что алайку ему уже не догнать…

* * *

Оставшись один, Ирсон задумался. Всякий раз, когда Аниаллу приходила навестить его, рассказывала о своих бедах, о мучительных поисках Пути, на него словно снисходило откровение — он говорил ей такие вещи, о которых в обычной жизни даже не задумывался. Ему очень нравилось это состояние, когда правильные и такие нужные его собеседнице слова буквально лились из его уст.

Наверное, именно таким его хотела видеть мать.

Она сама постоянно находилась в том дивном состоянии, в которое Ирсон впадал только рядом с Алу, хотя многие годы своей молодости, подобно подруге сына, провела во мраке непонимания своей сути. Теперь, став старше и мудрее, леди Илшиаррис видела, что Ирсону предназначено идти Путём её предков. Но вместо того чтобы обрести среди своего народа положенное ему достойное место, её сын занимался таверной и, с точки зрения Илшиаррис, бессмысленно тратил целые годы своей жизни.

Быть может, судьба Ирсона сложилась именно таким образом потому, что он был танаем лишь наполовину: его покойный отец был человеком, что, в общем-то, было делом обычным для Энхиарга — танаев с человеческой кровью было немало. Здесь никого не удивил бы и брак между танаем и эльфом — самых разнообразных полукровок в Энхиарге было предостаточно: люди и эльфы, танаи и люди, эльфы различных народов и множество иных союзов проживали на территории Энхиарга.

Но, как известно, не любые две расы могут производить на свет потомство. Например, не существовало полудраконов с отличной от алайской половиной крови или адоро-эльфов. Единственной расой, способной биологически совмещаться со всеми остальными, были алаи, правда, существовало исключение: браков между «змеями» Тиалианны и «кошками» Аласаис не существовало. Но причина этого крылась вовсе не в биологической несовместимости двух рас — она была, скорее, психологической. Дело в том, что танаи, воспринимающие мир преимущественно через запахи, не способны полностью доверять и чувствовать себя спокойно и уверенно рядом с существом, от которого никогда ничем не пахнет. Ведь беседуя с алаем, они должны были испытывать такое же неудобство, какое возникло бы у человека или эльфа, если бы их собеседник был невидимкой. Впрочем, этот досадный незримый барьер, стоящий между «змеями» и «кошками», не мешал этим двум расам идти сквозь тысячелетия бок о бок, практически никогда не расходясь во мнениях и поддерживая друг друга в трудную минуту.

Полукровок в Энхиарге было так много ещё и потому, что в отличие от множества миров, где браки между смертными и бессмертными существами заканчивались трагически — смертью одного из супругов и подчас последующим добровольным уходом другого, — Силы Энхиарга были куда более милосердны к его населению. Каждое существо в Энхиарге, которое жаждало обрести бессмертие, имело большой шанс получить его. Поэтому в этом мире встречались бессмертные люди, эн-вирзы и прочие существа, над которыми в иных реальностях тяготела перспектива старости и смерти.

Но несмотря на все это, история семьи Ирсона была такой печальной именно потому, что его отец был самым обыкновенным человеком, а мать, Илшиаррис — вечно юной дочерью одного из древнейших танайских родов. Много лет назад она, возвращаясь из Аглинора, проезжала через те места, где теперь располагалась таверна Ирсона. В городе Южный Мост она встретила Ирсона Тримма, смертного человека. Он был единственным магом в Мосту и, хотя никогда волшебству не учился, умел многое, что облегчало жизнь горожанам. Его запах вскружил танайской леди голову настолько, что она стала его женой на второй неделе знакомства. Они были странной парой: высокий и немного нескладный человеческий юноша с непослушными рыжими вихрами и благородная танайка, изящная, грациозная и прекрасная, с кожей и волосами изумительного жемчужного оттенка и мягко мерцающей чешуёй на висках, переносице и запястьях.

Через восемь лет родился Ирсон-младший. Для его родителей сам факт появления первенца на свет был приятной неожиданностью — мать таная была совсем ещё девочкой по счёту своего народа, — и первые четырнадцать лет его жизни, безоблачного детства, полного радости и веселья, пролетели в совместных забавах и приключениях. Но это время кончилось, и Ирсон покинул родной дом, чтобы отправиться учиться в Академию магов Линдорга…

Вернувшись, он не узнал родного дома. Не было больше беспечного веселья и ярких красок детства. Его встретили полные боли глаза отца, лицо которого было трудно узнать под сетью морщин. Печальная, тихая мать постоянно говорила шёпотом, так что постороннему могло показаться, что она опасается потревожить кого-то или боится, что её подслушают. Но Ирсон знал, что так танаи пытаются скрыть боль от непонимания своих близких или несправедливо нанесенной обиды. Ему было невыносимо жить в этой обители тихой грусти и медленно угасающей жизни. Он был бессмертным и никак не мог взять в толк, почему отец хочет покинуть этот мир так скоро, тем более, что Илшиаррис была способна спасти мужа от старости и смерти. Но она почему-то не делала этого…

Наконец, не выдержав тягостного молчания, он решился поговорить с отцом. Он нашел Ирсона Тримма в саду, на любимой скамье у заросшего пруда. Отец поднялся ему навстречу, словно давно ожидал его. Они сели, соприкасаясь плечами, как бы желая поддержать друг друга в этом непростом разговоре. Молчание длилось долго — сын никак не мог подобрать слова, чтобы задать отцу терзающий его сердце вопрос.

— Я простой человек, сынок, — отец говорил тихо, но твердо. — С твоей матерью я прожил прекрасную жизнь, но Илшиаррис должна идти дальше. Согласись я принять из её рук бессмертие, и боль моя возрастёт в сотни раз. Я не хочу никаких свершений. Я обычный человек из обычного маленького городка. Всё, на что я был способен, уже сделано. Может быть, сделано так мало, что оно уложилось бы и в половину человеческого века. Но я сделал всё, что мог, и живи я дальше, моя жизнь была бы пустой и бесцельной. Это хуже смерти, сын.

Ты поймёшь. Ты сын своей матери, и рано или поздно ты станешь мудрым, как её предки. И сильным, как она сама.

Больше они никогда не говорили об этом. Ирсон-старший понимал, что его сыну необходимо как-то отвлечься от тяжких мыслей о неминуемой смерти своего отца. Старый мир, в котором сын Илшиаррис жил долгие годы, должен был скоро рухнуть, и отец, прежде чем отправиться в долгий путь к следующей жизни, хотел помочь сыну создать новый.

Ещё в молодости, до того как он встретил свою будущую жену, Ирсону пришла идея открыть особенную таверну. Он знал, что множество существ в Энхиарге обладало иммунитетом к опьянению любого рода, но это вовсе не значило, что если очень постараться и придумать особые хитрые составы, способные побороть эту досадную устойчивость к дурманящим напиткам, они отказались бы от возможности расслабиться таким способом. Идея отца не просто заинтересовала его опечаленного сына, Ирсон-младший вцепился в неё, как в спасительную соломинку. Уже на следующий день, после того как отец поделился с сыном своими мыслями, они вместе принялись за работу.

Ирсон с радостью в сердце наблюдал, как его отец с азартом спорит с поставщиками. Он надеялся, что к Ирсону-старшему вернётся любовь к жизни. Но его надеждам не дано было сбыться. Если любовь к леди Илшиаррис не вернула человека к жизни, то тем более какая-то куча камней и досок, скреплённых заклятиями, не могла стать якорем, вновь привязавшим бы его к этому миру. Ирсон понимал это, но продолжал надеяться.

В скором времени неподалёку от города Южный Мост появилось двухэтажное здание с вывеской «Логово Змея». Ирсону понравилось его новое занятие. Пользуясь обширными знаниями в области составления всевозможных эликсиров и зелий, полученными в Линдорге, танай в скором времени начал изобретать собственные рецепты приготовления напитков. Ему казалось, что жизнь налаживается и постепенно начинает походить на ту, которая была до его отъезда в Линдорг.

Но… через год отца не стало. Он покинул этот мир по доброй воле, не желая обременять свою вечно молодую жену и заставлять страдать так и не понявшего человеческой души сына.

Илшиаррис была безутешна. Она не выходила из опустевшего дома и не впускала никого, кроме сына. Для неё, как и для Ирсона, было шоком то, что муж и отец захотел покинуть свою любящую семью. Они не понимали причины его решения, ибо годы не властны над танаями, они не знают усталости от жизни и не впадают, подобно эльфам, в печаль, пресытившись ею. Это было страшное время, полное боли, слёз и сомнений. Но именно в эти два года мать и сын были близки как никогда. Они говорили о жизни, о судьбах и Путях разных существ. К несчастью, леди была ещё слишком молода и неопытна, чтобы понимать, чем отличается Путь таная от Пути смертного человека, и мало что могла объяснить своему сыну.

Теперь, более двух сотен лет спустя после смерти мужа, утешившейся леди было не до сына. Её брак казался ей маленькой детской проказой. И хотя она продолжала любить Ирсона, Илшиаррис отдалилась от него и занималась устроением собственной жизни. Кажется, сейчас она возглавляла танайскую миссию в каком-то далёком мире. Она больше не плакала и не грустила — теперь, как и всем Высшим танаям, ей дано было видеть причины и последствия всех событий…

«Когда-нибудь Алу станет такой же, — привычно скребя нос, думал Ирсон. — Или не станет — изберёт путь алайки, бросит всё с той же лёгкостью, с какой рассталась с титулом тал сианай… а, быть может, раз она так мучается, её и вовсе ждёт впереди нечто невообразимое. Жаль, что я не моя мать и не могу узнать — что, — он грустно улыбнулся. — Интересно, буду ли я когда-нибудь казаться ей, так же как моей матушке, только забавным эпизодом прошлого? Может быть, леди Илшиаррис права, и я упускаю что-то важное? Может, мне тоже стоит задуматься о своём Пути, о том, кем, где и с кем я мог бы быть?» — спрашивал себя взволнованный танай, вглядываясь в таинственное мерцание подарка Аниаллу, и чувствовал, что каждый заданный вопрос не только не нагоняет на него мрачное настроение, как это бывало раньше, но уже сам по себе приближает его к чему-то… к чему-то совсем новому для него и…

2. ДЕЛА СЕМЕЙНЫЕ…

Хелроты любят повторять, что кошки Аласаис — вероломные, самовлюблённые, хитрые и мстительные твари… м-м-да, вот видите, даже они не могут отрицать, что в нашем характере так много замечательных качеств!

Энаор ан Ал Эменаит. «Эти страшные кошки»

После разговора с Ирсоном Аниаллу заметно полегчало — ей всегда достаточно было выговориться, чтобы надолго перестать заниматься самокопанием, которое превращало весёлую и жизнерадостную от природы алайку в печальное и, как ей самой казалось, жалкое существо, способное лишь залечивать раны после битвы с самой собой.

Да, две её сущности — алайская и танайская — постоянно сталкивались. Они воевали уже целую вечность, но ни одна ни другая не могла одержать победу, обе они страдали в этой битве и слабели от неё, а значит — лишалась сил и покоя и сама тал сианай. Это не давало ей возможности остановиться и хорошенько обдумать, как выбраться из сложной ситуации, которая мучила Алу на протяжении десятков веков. Она чувствовала, что ей нужно затаиться, выждать и за это время найти способ побороть навязанное ей второе «я», подойдя на сей раз к решению этой непростой задачи с предельной холодностью, не позволяя эмоциям затуманивать свой разум и лишать себя сил.

Идея насчёт якоря, которую высказал сегодня Ирсон, пришла Аниаллу в голову в тот самый день, когда она перестала быть тал сианай. Но всю важность её девушка осознала лишь после того, как отречения оказалось мало, чтобы стать по-настоящему свободной. Полученный диреллейтский диплом позволял найти работу, никак не связанную с её титулом. Наконец-то у неё будет занятие, думала Аниаллу, которое увлечёт её до такой степени, что она забудет обо всём, кроме поставленной цели, в первую очередь, интересной ей лично, а не кому-то там ещё. А в том, что таковое найдётся, Алу не сомневалась — Ар-Диреллейт вёл работу по нескольким сотням направлений, создавая конкуренцию даже знаменитой на множество миров Линдоргской Академии.

Уверенность Алу оправдалась — первое же задание, предложенное девушке после выпуска, соответствовало её намерениям.

Во-первых, там, где ей предстояло трудиться, чтобы заполнить одно из белых пятен в истории Энхиарга, не должно было быть существ вообще, так что пробуждение второго «я» Алу точно не грозило. А во-вторых, поиски ответа на одну из самых таинственных загадок прошлого не могли не привлекать любопытную, как все кошки, девушку.

Итак, Аниаллу незамедлительно ответила согласием на предложение работы и собиралась еще до света отправиться в путешествие к тайнам истории, но неожиданно случилась неприятность — она глупо разминулась с одним из преподавателей Академии Агадара (одной из четырёх наиболее известных школ магии Энхиарга), который должен был передать ей несколько магических предметов, способных заметно облегчить ее задачу.

Прикинув, что не знающий, куда она направилась, волшебник с места несостоявшейся встречи, скорее всего, вернётся в свои покои в здании Академии Агадара, Аниаллу решила отыскать его там.

Ночь была слишком волшебной, чтобы лишать себя возможности полетать под звёздами, и Алу, пренебрегая телепортацией, отправилась в Академию по воздуху. Алаи никогда не были сильны в левитации, поэтому девушка давно обзавелась летающей доской, одной из тех, на которых ещё в прошлом тысячелетии помешался весь Линдорг. Она называлась «глимлай» и могла развить такую скорость, что иногда приходилось обращаться к магии, чтобы удержаться на ней.

К счастью, сейчас этого не требовалось: расстояние от «Логова» до Академии было не особенно велико, а ночи в Энхиарге — необычайно длинными, несмотря на близость к Элаану, землям народов Света, где местное светило лишь ненадолго исчезало с небосвода, а иногда и вовсе не заходило в течение нескольких суток. Поэтому Аниаллу спокойно летела на северо-восток, наслаждаясь приятной ночной прохладой и красотой простирающихся под ней земель Энхиарга.

Сверкнул огнями Анлимор — город, построенный на берегу озера Упавших звёзд. Воды его то тут, то там прорезали лучи света, идущие откуда-то из глубин, словно там действительно покоились сотни покинувших небеса звёзд. Конечно, это было не так: на самом деле сквозь тёмную поверхность озера сияли огни расположенного на его дне города наларов — водных эльфов.

Вдали на востоке едва виднелись отблески света над Солнечными Холмами — новой столицей королевства Аглинор.

Наконец впереди показались чёрные Мёртвые горы, окружающие Адоранскую пустыню, одно из самых таинственных и смертельно опасных мест Энхиарга, откуда пока не вернулся ни один из дерзнувших исследовать эти страшные земли. Приближаясь к горам, Аниаллу начала забирать чуть правее и, обогнув их с южной стороны, заметила вдалеке стены Академии Агадара.

Это был великолепный замок, который так и лучился магической энергией, хорошо видимой для удивительных глаз Аниаллу. Она подлетела к одной из башен и заглянула в знакомое окно, но, к разочарованию Алу, в освещенной единственной свечой комнате, до неприличия захламлённой всевозможными атрибутами волшебства, не оказалось того, кого она искала. Маг не ждал её у себя дома. Скорее всего, он отправился на поиски алайки. Представив себе перспективу обегать все часто посещаемые ею места, где, впрочем, они опять могли легко разминуться, Алу рассудила, что сможет благополучно обойтись и без помощи тех предметов, которые он должен был ей передать. Она сожалела лишь о том, что осталась без особого приспособления, предназначенного для быстрого перевода текстов с древних языков и их расшифровки. Впрочем, уверенности, что эта штуковина справится с тем, что ей предстояло исследовать, не было, да и найти того, кто в случае её неудачи справится с шифрами, было не так сложно.

Теперь Аниаллу собиралась отправиться в Бриаэллар, где она должна была закончить последние сборы. Лететь от Академии до парящего высоко над Тиалинхеалем — жемчужным замком Тиалианны — города алаев было слишком долго, и на этот раз Алу всё же прибегла к помощи волшебства. Отлетев от стены замка на достаточное расстояние, она сделала несколько пассов руками и через мгновение нырнула в засиявший рядом с ней алый диск портала.

* * *

Не прошло и минуты, как Аниаллу оказалась в Бриаэлларе. Видимо, мощная магия, пронизывающая город, слегка исказила её заклятье, и девушка попала совсем не в ту часть города, куда ей хотелось.

Она летела над главной улицей Гостевого квартала. У ярких витрин толпились самые разные существа. Представители сотен миров — странные и страшные, невероятно прекрасные и совсем незаметные создания, робко озирающиеся по сторонам. Тут останавливались гости города, прибывшие на некоторое время по своим делам. Правда, многие из них «загостились» в Бриаэлларе и жили здесь на протяжении нескольких поколений.

Посольские кварталы начинались много дальше. Они не были отделены от элитной части города, куда обыкновенные гости Бриаэллара не допускались без особого приглашения. Там в умопомрачительной красоты особняках жили представители наиболее влиятельных семейств города, а также располагались четыре Академии Бриаэллара, знаменитая Фонтанная площадь, десяток храмов и множество других великолепных зданий самого различного назначения, каждое из которых было построено в особой манере и являлось истинным шедевром архитектуры. Аниаллу летела именно туда — она была принята в три из Великих домов Бриаэллара в качестве старшей дочери и направлялась сейчас в одно из жилищ своих родственников.

Почти достигнув невидимой магической стены, разделяющей Посольский и Гостевой районы города, алайка внезапно почувствовала сильный страх одной из своих соплеменниц. Она резко развернула свой глимлай и, пригнувшись, со свистом рассекая воздух, помчалась над домами и улицами, внимательно разглядывая город под собой.

Наконец Алу нашла то, что искала. На дереве, росшем посреди небольшого скверика за одним из ресторанчиков, сидела кошка. Младшая сестра была чем-то испугана. Испугана так сильно, что подлетевшей к ней Аниаллу пришлось потрудиться, отцепляя коготки её судорожно вцепившихся в ветку дерева лапок. Девушка мысленно говорила с кошкой, пытаясь успокоить её, объяснить, что она уже в безопасности. Но ужас животного, прижавшегося к её груди и постоянно вздрагивающего всем телом, был так велик, что мысли метались в маленькой кошачьей голове с бешеной скоростью, не позволяя Алу разглядеть образ того, кто его вызвал.

Рядом с деревом стояли двое детей: совсем маленький мальчик и девочка лет десяти, наверное, его сестра. Когда Алу подлетала к дереву, она слышала, как ласково дети уговаривали кошку спуститься, и было не похоже, что они же и загнали туда бедное серое создание. Но Аниаллу должна была узнать, кто сделал это, и кто бы это ни был, ему грозило наказание вплоть до изгнания из города.

— Кто её так напугал? — громче, чем ей хотелось бы, спросила Алу.

— Собака, госпожа, — ответил ей мальчик, одёргивая вышитую жилетку из мягкой кожи.

— Нет, чёрная тварь, похожая на собаку, — поправила брата старшая сестра, приобняв его за щуплые плечи. Она с восхищением смотрела на парящую над землёй алайку и была очень рада тому, что может хоть чем-то ей помочь. Но внезапно улыбка угасла на лице малышки — теперь она казалась испуганной.

— Ты ведь не расскажешь богине, что я сказала «тварь»? — пролепетала девочка. — А то она рассердится на меня, и я… я вырасту некрасивой.

— Кто сказал тебе это? — искренне изумилась Аниаллу.

— Моя мама, — объяснила девочка и указала пальцем в сторону ресторанчика. — Она готовит… вон там.

— Твоя мама не совсем права, — осторожно начала Алу: ей не хотелось ронять авторитет матери в глазах её детей, но и позволить приписывать своей богине не свойственные ей деяния тал сианай не могла, — Аласаис не покарает тебя за такие слова, но ей будет очень неприятно видеть, как такая красивая и нежная девочка портит свой ротик грубыми словами. Богиня не будет наказывать тебя — это ты сама делаешь себя некрасивой, когда говоришь так, а Аласаис только пожалеет тебя и, конечно, расстроится.

— Я поняла, — кивнула девочка. — Я не хочу её расстраивать.

— Вот и умница, — похвалила Аниаллу. — Ты не скажешь мне, куда делось то злое животное, которое напугало кошку?

— Наш дядя прогнал его, — ответил вместо сестры мальчик, которому очень хотелось поучаствовать в разговоре, — оно убежало туда, под тёмную арку. Там плохое место, и нам не велят ходить туда.

— Взрослые тоже туда не ходят, — добавила девочка, поёжившись от одного взгляда в сторону арки.

— Спасибо вам обоим, — сказала Аниаллу и собралась было влететь в чернеющий между стенами дальних домов проход, но внезапно детская рука коснулась ее щиколотки. Алайка обернулась и вопросительно взглянула на девочку.

— Можно, мы возьмём её к себе? — спросила та, глядя на кошку, которую всё ещё держала на руках Алу.

— Ей у нас понравится, — заверил алайку её брат. — Она будет спать у камина.

— И мы будем оставлять ей самые вкусные кусочки! — пообещала девочка, умоляюще глядя на Аниаллу.

— Конечно, можно, — Алу наклонилась и осторожно передала кошку девочке. Она взяла её, как настоящую драгоценность, и бережно прижала к груди.

Аниаллу знала, что из таких детей — добрых, общительных, порой кажущихся наивными, но на самом деле умных и умеющих добиваться своего, — чаще всего вырастают те, кто своими поступками заслуживает право быть не гостем, а своим в Бриаэлларе. Они с детства привыкают любить и ценить волшебный и прекрасный мир города Аласаис, постепенно проникаясь его образом жизни и начиная думать и поступать как его хозяева — алаи.

Пролетев под аркой, которая на самом деле оказалась довольно длинным коридором, Аниаллу поняла, почему дети так боялись этого места, да и взрослые предпочитали обходить его стороной. На саму арку и небольшой дворик за ней было наложено заклятие, призванное внушать страх каждому, кто окажется на определённом расстоянии от них. Это сделал очень искусный волшебник: мало кто смог бы понять, что охвативший его ужас — это следствие воздействия магии, а не просто неожиданно всплывшие из подсознания детские страхи перед темнотой, например. У Аниаллу не было детства, и возможно именно поэтому, а вовсе не из-за её расы и божественного происхождения, она почувствовала чужое волшебство.

Помимо того, воздух здесь был пропитан странноватым запахом — густым и пряным. Он походил на аромат особых благовоний, которые воскуривали перед идолами своего кровожадного божества адепты ордена Тагара.

Алайка приказала глимлаю опуститься и сошла с него на землю. Дворик, посреди которого она очутилась, был похож на тёмный колодец между высокими стенами домов — ни одно из окон сюда не выходило. Видимо, вследствие излучающей страх магии, никто не претендовал на этот пустырь, что для перенаселённого Гостевого квартала было крайне удивительно. Аниаллу пошевелила ушами, но ничего кроме отдалённого шума улицы не услышала, как ни напрягала слух.

Каменная площадка двора была практически пуста — у стены рядом с выходом из арки громоздились пустые ящики, около левой стены лежали какие-то тряпки.

Запах исходил именно оттуда. Но эта кучка тряпок была слишком мала, чтобы животное, которое по словим детей было довольно большим, могло спрятаться в ней. Несмотря на это, Аниаллу осторожно, крадучись приблизилась — то, что она приняла за тряпьё, оказалось куском темной драгоценной ткани.

Такой материал стоил огромных денег и, разумеется, лежал здесь не просто так. Девушка присела рядом с ним на корточки, прижавшись боком к холодной стене дома. Она осторожно потянула за уголок плотной ткани, словно прилипшей к стене. Медленно, стараясь не издавать ни звука, Алу отрывала материю от камня. Из образовавшейся щёлки блеснул луч света, и Аниаллу мгновенно поняла, как такая дорогая ткань оказалась валяющейся на тёмном дворе: она должна была скрыть от посторонних глаз магическую силу, струящуюся из узкого подвального окошка, спрятанного за ней.

Аниаллу продолжала тянуть ткань, и она послушно отрывалась, не издавая ни малейшего треска. Наконец просвет стал достаточно велик, чтобы Аниаллу смогла заглянуть в подвал. Там ярко горели свечи и пылал камин, так что Алу был хорошо виден ряд грубо сколоченных шкафов, заваленных книгами, свитками и какими-то свертками, связками свечей и пучками трав. Были тут и столы, уставленные колбами, пузырьками и какими-то приборами, состоящими их стеклянных трубок, магических линз и кристаллов, укреплённых на причудливых подставках, словом, все те предметы, которыми обычно изобилуют лаборатории алхимиков, да и прочих магов.

У одного из столов спиной к камину и боком к Аниаллу стояли двое стариков — мужчина и женщина, обряженные в черные балахоны. На нем был просторный плащ с вышитым золотым и алым символом (к удивлению Аниаллу не являющимся знаком Тагарского ордена); на ней — причудливая, тускло посверкивающая диадема. У обоих — густые длинные белые волосы. Приглядевшись, Алу заметила, что у каждого одна из прядей была заплетена в сложную косичку, на конце которой блестел идеально черный, оправленный в золото камень, правильной, слегка вытянутой формы.