Валерий Елманов

Крест и посох

Обреченный век – 2

Аннотация

«И перебил в 1217 году рязанский князь Глеб с братом Константином своих братьев...»

Именно так сказано в русской летописи. Но сейчас стол Константина занимает другой человек, выходец из нашего времени. И братоубийцей он быть не желает.

Напротив, своей задачей он считает спасение жизней. Предстоит штурм Рязани, и для его отражения необходимо объединить князей и собрать мощь всех богов – от Перуна до Христа.

Валерий Елманов
Крест и посох

Юрию Алексеевичу Потапову – замечательному человеку, дружбой с которым я горжусь и, который не раз оказывал мне неоценимую поддержку в самые трудные периоды моей жизни, посвящается эта книга.

Глава 1
Я ПОНЯЛ, НО Я НЕ ХОЧУ

Пью не ради запретной любви к питию,

И не ради веселья душевного пью.

Пью вино потому, что хочу позабыться,

Мир забыть и несчастную долю свою.

О. Хайям.

Это произошло в один из последних весенних дней, во время обязательного послеобеденного отдыха. Константин Орешкин, еще вчера обычный учитель истории, а ныне волею какихто неведомых, но могучих сил ставший удельным рязанским князем, лежа на своей удобной постели и не желая праздно валяться без дела, в очередной раз неспешно размышлял о превратностях судьбы.

Почемуто именно ему, самому простому и заурядному человеку, который за всю свою жизнь ничем выдающимся не отличился, выпала такая загадочная, почти сказочная участь – оказаться в средневековой Руси начала тринадцатого века. То есть ухитриться попасть в те благословенные времена, когда ни один князь в той же Рязани совершенно не опасался внешних врагов, а все силы и помыслы его были направлены исключительно на козни ближайшим соседям. О татарах никто и слыхом не слыхивал, половцы, неоднократно битые за последние годы, тоже изрядно присмирели, чему в немалой степени поспособствовали частые свадьбы русских князей, особенно из числа близких к Дикому Полю, на дочерях самых знатных половецких ханов.

Сам Константин, как оказалось, тоже был женат на половчанке, в крещении получившей имя Феклы и собравшей в себе, к великому сожалению, все самые плохие черты двух народов. Но это был один их тех немногих минусов, на которые Константин закрывал глаза. Уж очень их было мало по сравнению с внушительным количеством жирных увесистых плюсов. Впрочем, уже одно то, что он был на Рязанщине князем, хотя и удельным, имеющим всего один небольшой городок Ожск, напрочь перекрывало все имеющиеся недостатки. К этому не грех добавить, что тело, которое ему досталось, было лет на десять моложе того возраста, в котором он пребывал до путешествия сюда, и выглядело весьма мужественно и приятно для женского глаза. Не супермен, не Шварценеггер, но все, что должно быть, имелось в достаточном количестве.

И только одно слегка отравляло пребывание Константина в этом мире: непонимание, ради чего, собственно, его сюда зашвырнули. И ведь добро бы, если бы произошла какаято там накладка, какойто случайный пробой во времени и пространстве. Тогда конечно – живи и радуйся. Но ему же предложили участие в неведомом эксперименте, причем ни черта по сути не объяснив, а только сказав, что если он не согласится, то хана всей землематушке. Более того, планета останется целой, лишь если этот треклятый эксперимент закончится успешно, то есть он, Константин, все сделает так, как надо. Вполне естественно, что напрашивались сразу два вопроса: что именно он должен сделать и как надо это сделать. Впрочем, со второй частью можно было бы и обождать. Тут хотя бы с первой разобраться. Ведь ничегошеньки ему никто не пояснил, даже не намекнул. Получалось, что спасение утопающих – дело рук самих утопающих, и только их.

Поначалу мелькнула у него мысль, что, возможно, тут произошла какаято накладка, связанная с тем, что в тот же вихревой поток времени угодили по досадному недоразумению еще три человека. Вот тем поначалу пришлось хлебнуть лиха, пока на их пути не попался Константин. Но потом, логически поразмыслив, он пришел к выводу, что таких детских ошибок даже серьезные люди на Земле никогда бы не допустили, а что уж там говорить о тех, кто сидит гдето высоковысоко, неотрывно смотрит на него и все время чегото от него ждет, вот только знать бы еще – чего именно.

Впрочем, ворох повседневных событий, забот, хлопот и проблем, большинство из которых требовали непосредственного участия князя, практически не оставлял Константину свободного времени, чтобы без конца ломать голову над вопросом: «А на кой черт меня вообще сюда прислали?»

Единственные часы, когда он не был загружен, – это послеполуденный сон, к которому истинный житель двадцатого века так и не привык. Обычно в эти минуты он подводил итоги сделанного и планировал все остальные дела. Но о чем бы он ни размышлял, в конечном счете, все его мысли вновь и вновь возвращались к тому злополучному вопросу, на который он никак не мог найти ответа.

Не раз и не два он, закрыв глаза, силой своего воображения даже вызывал из памяти своего попутчика по поезду, который, собственно говоря, и предложил ему участие в этом загадочном эксперименте. Вспоминая все детали и нюансы их разговора, он силился выудить оттуда хоть чтото, что могло бы разъяснить ему, Константину, что он должен делать.

Вот и сегодня он, представив в очередной раз его благообразное лицо с золотым пенсне, ловко сидящим на породистом носу, и пышной шапкой седых волос, обратился к нему с просьбой о подсказке. Однако туманное видение попрежнему продолжало оставаться глухим ко всем его мольбам.

– Ну хоть одним словечком, хоть намеком, – взывал Костя, мрачно предчувствуя неизбежный конечный результат своих усилий, и он не ошибся в своих пессимистических прогнозах. Видение явно брало уроки то ли у молодогвардейцев, то ли у Зои Космодемьянской.

– Ну и иди к черту, – буркнул раздраженно Константин.

Эту команду попутчик почемуто всегда исправно слышал и охотно ее выполнял, мгновенно исчезая.

– Сами разберемся какнибудь, – продолжал ворчать бывший учитель истории. – Не сегодня, так завтра. А нет, так добрыми делами рассчитаемся. А уж они там наверху пусть сами думают – хватит их или нет.

– А тут и думать нечего, – раздался хрипловатый голос откудато снизу, со двора. – Точно тебе говорю – не хватит. Мало их у тебя. Да и сами они какието квелые да мелкие.

У Константина от неожиданности поначалу даже дыхание перехватило. Это кто ж ему всетаки сподобился ответить? А обладатель хриплого голоса между тем продолжал поучать:

– Не там ты искал, ой не там.

«А где?» – едва не сорвалось у Константина с языка, но он вовремя сдержался. Зато вместо него всего одним мгновением позже тот же вопрос задал ктото другой, очевидно собеседник хриплого, и сразу получил исчерпывающий ответ:

– Крутую лощину у Долгого болота знаешь?

– Ну?..

– Там еще овраг идет. А в овраге том родник бьет сильный. Ручей от него, что в болото бежит, в любой холод не замерзает. Вот там грибов видимоневидимо.

– Тьфу ты черт, – в сердцах сплюнул Константин, до которого, наконец, дошло, что это разговаривала пара дворовых людей, которая просто по случайности остановилась под открытым окном княжьей ложницы, а стало быть, никакой мистики, а уж тем паче подсказки в их словах искать не имеет никакого смысла. Он разочарованно вздохнул, но почемуто попрежнему продолжал прислушиваться. Голоса меж тем постепенно стали удаляться, но сквозь настежь распахнутые окошки из настоящего, хотя и мутноватого веницейского1 стекла, они доносились еще достаточно отчетливо.

– А ты не плюй, не плюй. Ты мне поверь, уж я знаю, – не унимался обладатель хриплого голоса.

– Да и страшно там, – вяло возражал собеседник. – Люди сказывали, нечисто в тех местах. Опять же от ручья хлад в самый знойный день ползет. Будто он там прячется от солнышка знойного.

– Ну так и что? И пусть страшно чуток поначалу. А ты пересиль себя, перемоги. Мужик ты или кто?

И вновь Константину стало не по себе. Всетаки это был явный намек. Причем прозвучал он настолько недвусмысленно, что даже не позволял никакой трактовки, кроме однойединственной.

Разговаривавшие между тем окончательно удалились, о чем ясно свидетельствовали их голоса, перешедшие поначалу в глухое бубубу, а затем и вовсе пропавшие.

– Стой, мать вашу! – как ошпаренный сорвался со своей ложницы Константин и стремглав метнулся к оконцу. Он даже голову высунул наружу в поисках тех, кто только что без задней мысли лениво чесал языком подле княжеских покоев. Зачем они ему понадобились – Константин и сам бы не смог объяснить, ведь даже если их слова и впрямь были какимто намеком, то вполне понятно, что оба они, и хриплый тоже, являлись не чем иным, как слепым орудием судьбы. Знать они ничегошеньки не могли, включая обладателя хриплого голоса. Впрочем, остановить их у него все равно не получилось. Когда он смотрел вниз, двор был девственно пуст и только пара куриц, невесть как пробравшихся сюда с птичьего двора, с важным видом вышагивали одна за другой в поисках остатков какойнибудь еды.

Впрочем, того, что Константин уже успел услышать, вполне хватало, чтобы окончательно решить загадку своей сверхзадачи. Овраг, ручей, а главное – Хлад. Он зябко передернул плечами, и в его памяти всплыло все то, что некогда приключилось с ним самим. «Ну, там, наверху, конечно, молодцы сидят. Одно слово – титаны мысли. Просто гении. Оказывается, им от тебя, Костя, практически ничего и не нужно. Так, пустячок небольшой. Всегонавсего пришибить вековечный ужас, который неизвестно откуда взялся, неведомо насколько силен и есть ли вообще предел у его силы, а также невесть как передвигается, распространяется, размножается и питается. Хотя, – тут же поправился он, – по последнему пункту это ты, брат, загнул. Ты прекрасно знаешь, чем он питается. Человечиной, – и, вздохнув, добавил в утешение: – Видишь, чтото тебе о нем уже известно. Еще раз встретишься – будешь знать больше... Если уцелеешь, конечно».

Он поежился и внимательно посмотрел на пальцы рук. «Да ты уже весь трясешься, – несколько ненатурально подивился он. – Разве сейчас холодно? А как же ты на встречу с Хладом поедешь?» – и сам весь передернулся от таких слов. Он вытер холодную испарину и, задрав голову к потолку, осведомился:

– И чем же это он вам помешал, дорогие мои? Зверюга, конечно, та еще, по страхолюдности своей. Ну, я понимаю, что в ваших масштабах охоту за ним устраивать – все равно что против мухи водородную бомбу на сто мегатонн применять, но я то здесь при чем? С каких пор комары на слонов охотиться стали? Вы чего там, наверху, сбрендили окончательно?

Потолок лениво молчал, давая понять, что просьба исполнена в самом что ни на есть наилучшем виде, все соответствующие подсказки даны, а там уж пусть поступает, как хочет. Константин в поисках потенциального собеседника перевел унылый взгляд на вмятину, образовавшуюся на подушке от его же головы, и продолжил:

– А если вы это в виде теста на логику мышления мне решили предложить, так тут я вообще пас. Поди туда, не знаю куда, и найди то, не знаю что.

Он на секунду замолчал, но, переведя дыхание, продолжил:

– И убей его тем, не знаю чем. Короче, задача с тремя неизвестными. Хорошо хоть, я некоторое представление имею о том, как он выглядит, да и то весьма туманное, честно говоря. И что мне со всем этим теперь делать? Ведь я же понятия не имею, как с ним драться. Кстати, а его вообще возможно убить? Ну, хотя бы теоретически?

Пустое изголовье тоже помалкивало.

– К тому же где его искать, я тоже не знаю. Тот ручей не на одну версту тянется, – добавил он последний аргумент в свое оправдание, который должен был окончательно реабилитировать его панический страх перед неведомым злом в своем чистом первозданном виде и полностью оправдать отчаянное нежелание встречаться с ним вновь. Довод действительно звучал убедительно, и Константин собрался уж было облегченно вздохнуть, как вдруг за окном раздался звонкий женский голос:

– Ищиищи. А коли не сыщешь наперед его, так он сам тебя тогда сыщет. Ужо тогда тебе и впрямь не поздоровится.

– Да что же это такое?! – плачущим голосом взмолился Костя, снова высовываясь в оконце.

На сей раз он увидел обладателя голоса, хотя это ничего ему не дало. Это была обыкновенная баба, которая, козырьком прислонив к голове руку, чтобы солнце не мешало, упрямо вглядывалась кудато вдаль. Вроде бы вновь никакой мистики, но вместе с тем это было уже вторым совпадением кряду с ходом мыслей Константина, причем таким же удачным, как и первое. Пожалуй, слишком удачным, чтобы оказаться просто совпадением.

– Кого отыскатьто хочешь? – без обиняков спросил он у бабы.

Та, вздрогнув от неожиданности, принялась бестолково крутить во все стороны головой и догадалась задрать ее вверх лишь после повторного вопроса князя.

– Да малой у меня шустер больно, княже. Пряслицем2 моим розовеньким поиграться вздумал, ну и утерял.

«Самое простое совпадение, и ничего больше», – попытался уверить себя Костя и облегченно проглотил подступивший к самому горлу какойто тугой и твердый комок.

– Хоть весь овраг перерой, а сыщи! – сердито закричала в это время женщина.

– Кого?! – даже закашлялся от неожиданности Константин.

– Так ведь он там с им игрался, прямо в пяти саженях от болота. Стало быть, там и искать надобно, – простодушно пожала она плечами.

– Ну да, ну да, – машинально закивал Константин. Спрашивать, кто сыщет этого мальца, если тот не найдет пряслица, Константину расхотелось. И без того было понятно, что в ответ он получит какоенибудь простое и логичное объяснение, вроде строгого батьки или старшего брата. А кто найдет его, Константина, если он не поторопится, ему, к сожалению, тоже было ясно. Даже слишком.

В голове его вертелась только одна мысль, но она была явно не о поездке к какомуто оврагу и отнюдь не о встрече с Хладом. Скорее уж совсем наоборот – как бы от нее все же отвертеться. «В любом случае просто так, с голыми руками, на него выходить бесполезно, – включил он в который раз логическое мышление, объясняя свое упорное нежелание ехать на встречу с неведомым злом. – Ну ладно, что я еще с духом не подсобрался, хотя хороший психологический настрой в таких делах достаточно важен. Так я же вообще ничего о нем не знаю. Так, ерунду какуюто, из того, что мне Доброгнева рассказала, и все. Неет, тут выждать надо. Сведений побольше раздобыть, да и со знатоками посоветоваться тоже не помешало бы. А уж потом, так сказать, во всеоружии, можно и поиск его норы начать», – оправдывался он то ли сам перед собой, то ли перед тем неведомым подсказчиком, который, судя по всему, теперь ждал от пего незамедлительных и решительных действий.

Все. На этом тема было исчерпана и закончена. Но не забыта. «А коли не сыщешь наперед его, так он сам тебя тогда сыщет», – раскаленным гвоздем засело у него в мозгу. И Константин прекрасно сознавал, что в отличие от того мальца ему самому действительно не поздоровится. И тогда он впервые за все время пребывания в княжеском обличии напился. Причем нализался мертвецки, так, что даже сам себя не помнил. Наутро он встал хмурый и больной, однако похмеляться не стал, исходя из парадоксального, но чемто оправдывающего себя принципа: «Чем хуже – тем лучше».

Более того, гдето к полудню, едва придя в себя, он честно и добросовестно попытался выяснить у Доброгневы хоть какиенибудь дополнительные сведения о Хладе. Однако девушка была на удивление суха и немногословна. Онаде все, что ведала и слыхала от своей бабки, рассказала князю еще тогда, в овраге, а больше ей ничего не известно.

В довершение же ко всему ведьмачка окончательно добила Константина тем, что чуть ли не дословно повторила слова той бабы с утерянным пряслицем:

– Ты бы не думал о том. А коли свидеться захотелось, так он и сам тебя, княже, сыщет. Вот только что делать тогда будешь? Я для той свиданки воду родниковую завсегда близ изголовья твоего оставляю, а в ней крест серебряный. Ты ее не пей, она не для того стоит. Все надежа какаято. Вот только не ведаю я, – вздохнула она печально, – сможет ли тебя вода эта вдругорядь защитить или нет. А уж на третий раз... – она, не договорив, осеклась на полуслове, но окончание фразы и без того было ясным для Константина.

– Понятно, – глухо проговорил он и, ссутулившись, пошел к себе в покои. А ведьмачка жалостливо смотрела ему вслед. Так она глядела только в случае, если ей попадался тяжелый больной. Или безнадежный. Князя можно было смело приписать к числу последних.

А Константин после таких малоутешительных новостей ближе к вечеру вновь напился. Правда, не так старательно, как накануне, но, тем не менее, принял на грудь достаточно, чтобы хоть немного, но забыться, и пусть на время, но избавиться от этого липкого, леденящего сердце страха, который похоронными ударами колокола продолжал стучать в его голове: «Он... сам... тебя... сыщет... – и дальше почти загробное: – А уж... на... третий... раз...» До конца заглушить их Константин так и не смог, поняв, что для этого надо вновь нализаться до потери пульса, но звучали они уже както тихо и не столь зловеще. Словом, терпеть было можно.

Утром он вновь мучился от похмелья, но честно держался до самого вечера, когда вновь приложился к хмельному зелью. Так и повелось. И пусть он сравнительно ненадолго приглушал свой панический страх перед неизбежным, как он отчетливо понимал утром, событием, но ему хватало и этой малости. Будто в скорлупу прятался он в свой неизменный вечерний кубок с крепким медом – один, другой, третий... – и ему и впрямь становилось чуточку легче. До утра....

В бесконечном пьяном угаре пролетела одна неделя, прошла вторая, а он все пил и пил, не видя выхода и заливая свою беспомощность перед роковой неизбежностью.

Глава 2
ВТОРОЙ ВИЗИТ

В недрах земли чтото темное дышит.

Нет, не страдает и даже не слышит.

Нас поджидает и тянет под землю.

Я это чтото никак не приемлю.

Л. Ядринцев.

– А ведь вроде и мало выпил, – бормотал себе под нос Константин, пробираясь сквозь лабиринт коридорчиков, галереек, лесенок и переходов в свою ложницу. – Неет, теперь точно завяжу. Уже третью неделю не просыхаю. К тому же сейчас мне и Хладто, поди, не страшен, – он иронично ухмыльнулся. – Да он теперь даже если и придет, то уж точно со мной ничего не сделает. Я ж так проспиртовался, что стоит мне на него только дыхнуть, как он мигом ласты свои откинет.

Но думать о возможном визите неведомого чудища пьяному князю все равно не хотелось, и мысли, пусть и не совсем здравые, повинуясь пожеланию хозяина, тут же угодливо свернули в другую сторону.

– Вот, кстати, о ластах. Интересно, а как эта сволочь передвигается? У него вообщето конечности имеются, или он все больше ползком? А голова? Головыто я у него в овраге тоже не приметил.

В это время он в очередной раз напоролся на какойто угол, зашипел от боли и с еще большим энтузиазмом пообещал самому себе с завтрашнего дня завязать, причем решительно и однозначно.

– Самое большое – один кубок. Ну ладно, пусть два, – спустя несколько секунд уточнил он свое обязательство. – Но два – точно предел. Причем не чаще раза в неделю и лишь во время пира. Иначе и впрямь спиться недолго. А Хлад? Ну и что с того, что он Хлад. Подумаешь. Собачка он страшная, и больше ничего, как говаривала одна моя хорошая знакомая, дай бог памяти, как же ее звали? О, вспомнил. Кажись, Иришкой кликали. Ну вот, с шутками и прибаутками я вроде бы и добрел. – Он брякнулся на кровать и энергично помотал головой, пытаясь хоть немного согнать с себя сонный пьяный дурман.

Мед на средневековой Руси и впрямь был чертовски коварной штукой. Довольно долгое время он почти совсем не касался головы пьющего, но едва тот вставал на ноги, как начинал понимать – перебор, поскольку нижние конечности наотрез отказывались служить своему хозяину. Они наступали не туда, куда следовало, поворачивали, когда надо было шагать прямо, и вообще порывались вести исключительно самостоятельный образ жизни, требуя свободы и автономии от тела и головы.

В результате Константин по дороге не меньше пятишести раз ухитрился стукнуться о различные углы, причем в строгом соответствии с законом подлости напарывался на них преимущественно раненой ногой. Поэтому когда он, уже сидя на своей постели, стянул штаны, то обнаружил, что повязка на ноге насквозь пропиталась свежей кровью, хотя боли практически не ощущал – сказывалось обилие спиртного, принятого вовнутрь.

Не желая в столь поздний час беспокоить изза пустяков Доброгневу, он решил справиться с проблемой самостоятельно. Пожалев, что отсутствует верный Епифан, который чуть ли не весь вечер бегал с расстройством желудка во двор и назад, Константин, еле справляясь с неумолимой дремой, коекак размотал тряпицу, протер ею ногу и небрежно бросил в угол. Близ изголовья у него стояла небольшая тумбочка, совсем недавно изготовленная лучшими столярами Ожска, почти доверху загруженная различными кувшинчиками с лекарствами Доброгневы. В нижнем ее отделении лежал целый пук заранее приготовленных тонких льняных лент.

Константин старательно обмотал раненое бедро тряпицею, достаточно туго затянув узел. С удовлетворением обнаружив, что проступившее в самом начале перевязки кровавое пятно больше не увеличивается, он бережно, помогая обеими руками, переложил свою больную ногу на постель, чуточку поворочался, стараясь улечься поудобнее, и почти сразу же отключился.

А ночью к нему опять пришел Хлад. Он медленно, не торопясь, вполз в ложницу, облизывая своим противным влажным языком старую повязку бурого цвета, валявшуюся в углу, волчьи шкуры, не спеша продвинулся к ногам и осторожно принялся обвивать обе ступни своими ледяными скользкими объятиями. Запеленав их полностью, он так же медленно, но уверенно двинулся далее, сковывая вечным холодом княжеские лодыжки, забираясь под холодные штаны3 и все сильнее и сильнее стискивая колени Константина. Все это время князь лежал, будучи не в силах пошевелиться, закричать, позвать на помощь, но прекрасно все осознавая и понимая, что это надвигается его неминуемый конец, причем даже более страшный, нежели сама смерть.

Сгусток чегото неизмеримо более кошмарного и ужасного, сущность которого была враждебна не только всему живому, но даже и мертвому на Земле – скалам, песку и прочему, – алчно жаждал поглотить его в своих жутких объятиях, а поглотив, растворить, прекратив тем самым в частицу себя, отрицающую все и вся в этом мире, на этой планете, да и вообще во всем разумном Космосе.

Константин попытался протянуть руку к шнурку с привязанным колокольчиком, но понял, что сделать это не в силах, хотя его пальцы находились всего в какихто миллиметрах от витой красной нити. Тогда он, стиснув зубы, с силой напряг не здоровую, а больную ногу, пытаясь приподнять ее и разбудить боль, спящую в ней, которая, как это ни парадоксально звучало, могла стать его союзницей. Князь сам не знал, почему он так решил, но был уверен, что прав.

Приподнять ногу ему не удалось, зато черная мгла, чувствуя возросшее сопротивление человека, еще крепче сдавила больное место, причинив при этом неимоверную боль. Но даже она не смогла помочь разжать зубы и издать хотя бы слабый стон в надежде, что его смогут услышать. Зато он, наконец, смог пошевелить онемевшими, попрежнему бесчувственными пальцами правой руки и передвинуть их чуточку поближе к шнурку. Еще один миг, и он, напрягшись изо всех сил, слегка ухватил за него двумя пальцами и резко дернул.

В сенцах, близ колокольчика, находился на часах вечно сонный дружинник со странным именем Буней. Так нарекла его плененная русским воем матьполовчанка. Спал он крепко и беспробудно, но на счастье Константина именно в этот миг по двору проходила Доброгнева, возвращаясь из места, куда, как говорится, даже королям приходится ходить пешком, королевам тоже, но вдвое чаще.

Колокольчик звякнул лишь один раз, и то еле слышно, но у девушки был очень острый слух, и она мгновенно остановилась, затаив дыхание и ожидая нового звонка, которого все не было. Прождав с минуту, Доброгнева, наконец, махнула рукой – задел, поди, князь случайно и все – и уже хотела идти далее в подклеть, где и была ее коморка. Но тут острая игла осознания того, что в княжьей ложнице творится чтото страшное, больно впилась ей в грудную клетку кудато пониже сердца. Не чуя под собой ног, она бросилась бежать вверх по лестнице на крыльцо, а оттуда по кажущимся бесконечными галерейкам и коридорчикам, ворвавшись, наконец, в княжью светлицу.

Тяжко и смрадно пахло в ней погасшими восковыми свечами, которые, не прогорев и до середины, все както разом почернели и потухли. К ним добавлялся время от времени еще один запах, омерзительный и удушающий, как будто приносимый порывами неведомого подземного ветра. Такой запах не мог издавать даже давно сгнивший человеческий труп, но лишь мертвое, никогда не бывшее живым и враждующее абсолютно со всем оставляло этот знак как клеймо, говорящее о пребывании здесь мрачного и полновластного хозяина. Само оно клубилось уже на уровне пояса князя, жадно впитывая в себя его жизненные соки и тут же перерабатывая их во чтото мерзкое и чуждое.

Распахнув дверь в ложницу, Доброгнева поначалу несколько секунд не могла сдвинуться с места при виде всей этой ужасающей картины. В чувство ее привел, как ни странно, запах. Будучи необычайно гнусным, он не только перехватывал дыханье, но и вызывал неудержимую тошноту. Девушку тут же вырвало на пол, принеся толику облегчения, и она обрела возможность двигаться. Странное оцепенение пропало, и с диким визгом, мало напоминающим человеческий, она подскочила к изголовью, ухватила один кубок с питьем, другой, третий и принялась беспорядочно выплескивать их прямо на черный клубящийся сгусток неведомого врага. Только в одном из них была родниковая вода, но по счастью хватило и этой малости. Клубок черноты недовольно запульсировал, задергался и стал смещаться вначале к ногам князя, нехотя высвобождая тело из своих смертоносных объятий, а затем и вовсе неторопливо сполз на пол.

– Господи, – в отчаянии воззвала она к иконам. – Ты же сильнее порожденья сатанинского, так почему же взираешь безмолвно на козни дьявольские? Почему не уничтожишь врага рода человеческого? Порази его молнией гнева своего, – тут она, облегчая Богу задачу, даже указала конкретно рукой, что именно надлежало ему поражать, но сгустка на полу уже не было. То ли тварь уползла в одно из укромных мест, то ли попросту исчезла, мгновенно переместившись в пространстве, то ли...

Доброгнева уже с опаской покосилась на иконы. Фиолетововишневый мафорий4 Богоматери в полумраке комнаты незаметно для глаза сливался с ее сапфировосиним хитоном, отчего казалось, что Дева Мария была одета во чтото сумрачное, монашеское. Впрочем, и в одеянии Иоанна Предтечи не наблюдалось перехода от его темносиней ризы к красному омофорию. Все смотрелось почти черным. Только тоненько посверкивала светлыми полосками золотая разделка на хитоне и гиматии младенца Спасителя, вселяя крохотную надежду на то, что все, в конце концов, обойдется. Она медленно перекрестилась и склонилась в земном поклоне.

– Коли изничтожил ты его – вечная благодарность, ну а коли отогнал просто – и на том спасибо.

Она огляделась по сторонам. Удушающий запах начал быстро исчезать и через минуту пропал вовсе. Свечи вновь запылали, зажженные заботливой рукой, и затеплилась лампадка у Деисуса5, непрерывно чадя и потрескивая.

Одного Доброгнева никак не могла понять: почему этому страшному существу понадобился человек, лежащий сейчас без сил на своей ложнице. Почему именно он?

– Ты снова спасла меня, – слабо улыбнулся позеленевшими трупными губами князь.

Доброгнева молча кивнула, мысленно спросив саму себя: «А надолго ли?» Но она ничего не сказала вслух, лишь принесла укрепляющего средства, не говоря ни одного слова, помогла князю приподнять голову, чтобы легче было напиться, и, наконец, выдавила из себя одноединственное слово:

– Спи.

«Он больше не придет?» – умоляюще вопрошали глаза князя.

«Нет», – ответила девушка, вкладывая всю силу убеждения в свой взгляд. Она не лгала. Хлад никогда не приходил дважды за одну ночь. Но его приход был обязателен, как восход солнца. Если уж Хлад пришел раз, то будет появляться вновь и вновь. Доброгнева не знала случаев, чтобы хоть комуто удавалось спастись от него. С другой стороны, она никогда не слышала, чтобы за одним человеком Хлад приходил трижды, хотя, скорее всего, просто изза того, что редкий выживший после первого визита непременно исчезал после второго. Князь уцелел и во второй раз. Что будет дальше – она не знала, но чувствовала, что Хлад придет в третий, что сегодняшней ночью Константин получил лишь отсрочку. Надолго? Кто знает? Может быть, они?

Доброгнева молча повернула лицо к образам в углу, еле видным в тусклом свете лампады. Лики, изображенные на них, колыхались в такт дрожащему язычку пламени и не сулили ничего утешительного, во всяком случае, ни ей, ни князю. Впрочем, и мрачных прогнозов она тоже не уловила. Христос, Дева Мария и Иоанн Креститель были подетски безмятежны и простодушны.

И тут девушка поняла, что она сделает завтра и куда пойдет. В этом заключалась ее единственная надежда на успех. Маленькая, просто крохотная, почти незримая, но она была. Правда, Доброгнева знала и другое. Это будет очень страшно, с нее потребуют чудовищную плату, ничего не дав взамен – такое было наиболее вероятным. Все это она прекрасно понимала, но отступить в сторону, когда погибал ее названый брат, как она уже давно мысленно называла князя, девушка просто не могла.

И пусть ее сердце кричало от ужаса, а душа была объята страхом, но она не видела для себя иной прямой дороги или окольного пути.

Так она и просидела в княжьей ложнице весь остаток ночи, с нетерпением дожидаясь рассвета. И первое, что увидел Константин после своего недолгого сна, – ее. Она отрешенно смотрела прямо сквозь него кудато вдаль и о чемто напряженно размышляла. Князь еле заметно пошевелил пальцами своей широкой могучей пятерни. Движение было слабым, но Доброгнева сразу очнулась от своих раздумий, тут же вскочила с постели и бросилась к выходу. Она не хотела встречаться с упрямо вопрошающим княжеским взглядом, но не смогла пересилить себя и, уже открыв дверь, всетаки обернулась.

«Скажи, что это больше не придет! Я не вынесу еще одного раза!» – молили глаза Константина.

«Не скажу, ибо это будет неправдой», – сурово отвечали ее зеленые зрачки.

«Когда ждать?» – стиснул зубы князь.

«Не знаю», – последовал обреченный в своей беспомощности ответ.

«Как мне с ним бороться?»

А вот это уже было коечто. Помужски. Именно так и надо встречать опасность. Даже если она непреодолима. Только животные порою специально подставляют свою шею, чувствуя, что враг неизмеримо сильнее, и заранее сдаваясь на милость победителю. Им легче. К тому же им всегда противостояло такое же существо, как и они сами, действительно зачастую великодушно щадящее сдающегося врага, который таким образом переставал быть достойным противником в глазах сильного.

Хлад же не ведал великодушия, но лишь ненависть ко всему живому. Однако Доброгнева не знала ответа и на этот мужской вопрос, который лишь укрепил ее решимость пойти на все. Ценой увечий, здоровья, жизни, наконец, но попытаться сделать все, что в ее силах.

– Перед тем как лечь, привязывай к пальцу колокольчик, – наконец разжала она губы. – Только к безымянному пальцу на правой руке, – зачем она это говорила, девушка и сама не знала, но, не в силах удержаться, продолжала: – И на каждый средний палец вздень кольцо из серебра. Даже на пальцы ног. Четыре кольца и пятый – серебряный крест на груди.

Константин молча кивнул и вновь с надеждой посмотрел на нее.

– И это поможет? – недоверчиво шепнул он.

– Да, – хрипло изрекли очередную ложь ее уста. – Но только если ты сам будешь бороться до конца.

Она не могла сказать, что все это бесполезно и глупо, что спасения нет, а есть только Чудо, которое она попытается ему принести, если, конечно, вообще вернется оттуда живой и если оно есть.

И тут она вспомнила еще одно средство, причем неожиданно даже для самой себя, и решилась сказать об этом вслух, хоть и страшась предстоящего ответа:

– Ты можешь повелеть, чтобы в твоих ногах спал еще один человек. Это может помочь. – И она просяще посмотрела ему в глаза, всем своим существом умоляя сказать «да».

Константин отрицательно покачал головой. Сразу, не раздумывая, и грустно усмехнулся. «Слишком высока цена», – красноречиво ответила эта усмешка.

– Это может быть обреченный на смерть тать, – искала она выход.

– На Руси нет смертной казни, – получила она ответ, и это была правда. Восточные варвары, в отличие от кичащейся своей цивилизованностью, образованностью и культурой средневековой Европы, и впрямь не имели в Правде Ярославичей ни одного преступления, которое каралось бы смертью.

– Или больной, коему уже ничто не поможет, – не сдавалась Доброгнева.

– И это не дело.

– Тогда прощай, – печально вздохнула она, но странное дело, в глубине души испытывая гордость за человека, который очередной раз доказал ей, что она избрала своим названым братом лучшего мужчину в мире, равного которому нет ни по доброте, ни по бескорыстию, ни по верности, ни по отваге.

Не зная, вернется или нет, а если да, то когда и какая, сможет ли принести маломальски утешительную новость, она вновь подошла к его изголовью. Чуть помедлив, молча склонилась и поцеловала сухими обескровленными губами в еще бледную, но уже начавшую понемногу розоветь щеку и, не зная, что еще сказать перед разлукой, которая, вполне возможно, могла оказаться вечной, лишь повторила:

– Прощай, названый братец.

Почувствовав, что предательская слезинка сейчас сорвется и упадет прямо на его лицо, она резко отпрянула, но стремительное движение оказалось слишком медленным по сравнению с быстротой соленой капли, и у самого выхода, когда она уже с силой распахнула пред собой дверь, ее успел догнать голос князя:

– Не плачь, сестренка. Мы еще повоюем.