Чтение 13–й страницы книги ~Враги~

Павел сразу оказался в третьей или четвертой шеренге атакующих. Он бежал, на ходу отчаянно призывая немногих робеющих солдат в атаку. То и дело ему приходилось перепрыгивать через раненых и убитых. Атакующие тоже стреляли по лесу. Впрочем, все ингерманландцы понимали, что эти неприцельные выстрелы вряд ли способны нанести серьезный ущерб скрывающимся в чаще противникам. Зато враг стрелял прицельно, как в тире.

Когда волна атакующих докатилась до леса, первые две шеренги были выкошены полностью, остальные понесли гигантские потери. Неожиданно Павел оказался в первой цепи. Перепрыгнув через кустарник, он увидел перед собой майора в полевой форме русской армии, но с северорусскими погонами и кокардой. Майор с автоматической винтовкой в руках неожиданно поднялся из укрытия. Павел сделал выпад штыком. В первое мгновение ему показалось, что он попал. Но его штык провалился в пустоту, и тут же мощный удар обрушился на его голову.

Удар прикладом пришелся чуть выше виска. Свет померк в глазах у Павла, ноги подкосились, и он рухнул на землю, выронив винтовку.

* * *

Алексей обходил строй пленных. Одни смотрели на него зло, видя в нем классового врага, проклятого буржуя, белого офицера – воплощение черных сил. Другие смотрели со страхом и надеждой, пытаясь прочитать в глазах генерала свою будущую судьбу: “Расстреляют или нет?” А он, скользя взглядом по лицам, думал, что еще несколько часов назад, встретившись с любым из этих людей на поле боя, обязательно убил бы, потому что иначе сам бы погиб. В бою он был зверем... Хорошо Колычеву. Он даже в бою остается человеком. Он может позволить себе не убивать... хотя только в рукопашной схватке. Но это не важно. “Я видел его в бою, – думал Алексей, – он остается человеком, пусть жестким бойцом, но человеком. А я вот превращаюсь в зверя, как только вижу того, кто намерен убить меня, как только эмоции завладевают мной. Так нельзя. Это неправильно. Какое это наслаждение – не быть зверем!”

Внезапно женский визг и перекрывший его взрыв солдатского хохота привлекли его внимание. Прибавив шагу, он обогнул сарай, из-за которого доносился шум. Там стояло человек пятнадцать солдат, гогочущих во все горло. Алексей, бесцеремонно раздвинув двоих, вошел в круг. Здоровенный ефрейтор держал огромными ручищами бешено сопротивлявшегося подростка в солдатской форме без знаков различия. Штаны у мальчишки были спущены до самых щиколоток. Увидев генерала, ефрейтор позволил пленнику разогнуться... И тут Алексей с удивлением обнаружил, что пленный вовсе не мальчик... а совсем наоборот.

– Что здесь происходит? – грозно насупил брови Алексей.

– Извольте видеть, господин генерал-майор, – прогудел ефрейтор, – выполняя ваш приказ, обыскивали пленных. Думал – пацан, залез за пазуху, может, прячет чего, а там – вона...

Он резким движением задрал гимнастерку на девушке до самой шеи, продемонстрировав пару маленьких, упругих и очень соблазнительных грудей. Солдаты залились диким ржанием.

– Так... – протянул Алексей.

Он хотел было произнести речь о недопустимости подобного обращения с военнопленными, но к нему подскочил командир взвода разведки поручик Семенов и козырнул:

– Разрешите обратиться, ваше высокопревосходительство... приватно.

– Слушаю, – буркнул Алексей, давая знак поручику следовать за ним.

– Ваше высокопревосходительство, – взволнованно зашептал Семенов, склонившись к уху Алексея, когда они отошли к бревенчатой стене сарая, – все знаем: отношение к пленным, конвенции... Но вы поймите, господин генерал-майор, война уже у всех в печенках сидит. Мужики дома не были по несколько лет. Озверели все. Только что из такого боя вышли. А тут эта сучка... Понимаю, что в деревнях безобразить не позволяете. Но она же еще и стреляла по нашим. Бога должна молить, что не прикончили в бою. Ну, отдайте вы ее ребятам. Пусть душу отведут. Она же, говорят, самая что ни на есть большевичка, баба комбрига ихнего. Я, ваше высокопревосходительство, не для себя прошу – для них. Не дадите мужикам пар выпустить, они же не сегодня-завтра вообще неуправляемы станут, в чистое зверье обратятся. Пожалуйста, ваше высокопревосходительство...

Оттолкнув поручика, Алексей вернулся в круг. Солдаты притихли.

– Ефрейтор, – скомандовал Алексей, – пленную отпустить.

Солдат выпустил девушку. Она тотчас натянула штаны и оправила гимнастерку.

– Следуйте за мной, мадам, – произнес Алексей.

– Ну вот, опять все генералам достанется, – проворчал кто-то в толпе.

* * *

Она сидела за столом, скрючившись на лавке и поджав под себя ноги. Ординарец Алексея поставил перед ней тарелку супа и положил ложку, и девушка тут же с жадностью принялась утолять голод. Алексей, стоя у окна, смотрел на нее. “И какими же ветрами вот таких заносит на войну? – думал он. – Ладно – мужчины, от века кровь льют, свою и чужую, а она...” В нем появилось какое-то отеческое, покровительственное чувство, но вместе с тем он все сильнее ощущал, что хочет ее, как женщину. Засевший глубоко в его душе зверь, только что с наслаждением рвавший врагов, теперь почувствовал запах самки и снова рвался на волю. Подавив это неприятное ощущение, он спросил:

– Как тебя зовут?

– Инга.

– Как ты попала в бригаду?

– Добровольцем – вас, белых, бить! – Ее глаза яростно заблестели.

– И много побила? – ухмыльнулся он.

– Достаточно, – с вызовом произнесла она.

– В штабе? – Он иронично поднял брови.

– И в штабе, – жестко произнесла она. – Я у товарища Сергеева каждый раз просила в расстрельную команду меня включать. Мне нравилось убивать вас, белая сволочь.

– Ах ты, сучка! – надвинулся на нее Алексей, теряя самообладание.

– Ну, убей. – Она поднялась навстречу ему. – Убей, я все равно буду знать, что сделала достаточно, чтобы вы сдохли.

Он взглянул в ее глаза и понял, что, если сейчас ударит ее или даже прикажет расстрелять, она будет чувствовать себя победительницей, героиней, гибнущей в борьбе за правое дело. Инга забыла, что она женщина, забыла, что на свете существует что-либо кроме классовой вражды. Волна ярости охватила его, когда он представил эту хрупкую девушку, стреляющую из револьвера в затылок пленному офицеру или заложнику-фабриканту. Сидящий в нем зверь мощным прыжком вырвался наружу.

– Фанатичка, дура, стерва!

– Ну, убей! – выпятила она грудь.

Не в силах совладать с собой, он подскочил к ней, схватил за гимнастерку и потащил в угол комнаты, где стояла его походная койка. Швырнув Ингу на кровать, он принялся срывать с нее одежду. Она отбивалась изо всех сил.

Он придавил ее к койке и навалился сверху. Инга громко закричала от боли, когда он с силой вошел в нее. За стеной загоготали офицеры, понявшие, что означают звуки, долетавшие до них из командирского кабинета.

Через полчаса он, мрачный и молчаливый, стоял у окна своего кабинета и смотрел во двор, где солдаты и офицеры продолжали обыскивать и допрашивать пленных. Инга, лежа в его койке на животе, всхлипывала и подвывала.

“Дурацкое время, дурацкая война, дурацкие нравы, – раздраженно думал он. – Что остановит это, что прекратит процесс превращения нас в зверей? Уж никак не победа в войне. Если мы победим, то решим, что добились этого, потому что стали зверьми. Если проиграем, то скажем себе, что это произошло из-за того, что не превратились в зверей окончательно. Так или иначе, мы начнем пестовать в себе и лелеять звериное начало. Я пошел на эту войну, чтобы бороться со зверьем в человеческом обличий. Но оказалось, что вначале надо убить зверя в себе. Чем больше ты убиваешь людей, пусть и потерявших человеческий облик, тем больше теряешь человеческий облик сам. А что толку, если к власти придут убийцы и насильники, такие как я сейчас? Мы сможем победить в войне немцев и большевиков. Но что поможет нам самим остаться при этом людьми?”

* * *

Очнувшись, Павел обнаружил, что он лежит на охапке соломы. Вокруг царила темнота. Голова раскалывалась, в левой руке ощущалась пульсирующая боль. Ощупав себя, он понял, что рука и голова аккуратно перебинтованы, а кожанка и все оружие отсутствуют. Ощупью Павел добрался до бревенчатой стены и, пройдя вдоль нее, нашел дощатую дверь; через щели виднелось звездное небо. Толкнув дверь, убедился, что она заперта снаружи.

– Смирно сидеть, краснопузый, – донесся из-за двери грубый голос, – а то через дверь пальну.

Пошатываясь, Павел вернулся на охапку соломы. Все сомнения рассеялись. Он в плену. Поворочавшись несколько минут, он снова провалился в забытье.

Проснулся он от резкого пинка под ребра. Над ним стояли два солдата в форме царской армии, с североросскими знаками различия. Солдаты держали автоматические винтовки с примкнутыми штык-ножами.

– Поднимайся, сволочь, – процедил один. – Пошли на допрос.

Неспешно встав, Павел привычно заложил руки за спину. Второй солдат тут же связал их кожаным ремнем и толкнул Павла к выходу. Первый, закинув винтовку за плечи, пошел впереди, а второй, с оружием наизготовку, шагал за пленным.

Когда они вышли на улицу, Павел зажмурился от яркого солнечного света. Оказалось, что эту ночь он провел в амбаре богатого крестьянского дома, во дворе которого сейчас располагалось не меньше взвода солдат. Павел сразу прикинул, что шансов сбежать слишком мало... И тут его взгляд упал на подростка в военной форме без знаков различия, сидевшего у забора. Это была Инга. Ее никто не охранял, к ней никто не подходил. Было ясно, что она может спокойно подняться и уйти на все четыре стороны. Но она сидела на земле, обхватив голову руками. Павел понял все...

Легкий укол штыком в спину и грубый окрик конвоира заставили его зашагать к дому.

Пройдя через крыльцо, они поднялись по внутренней лестнице на второй этаж. Там его ввели в жилую комнату богатого, топящегося по-белому, псковского крестьянского дома. В красном углу, под образами, сидел Алексей в форме североросского генерал-майора. Павел заметил, что кроме двух “Георгиев” его грудь теперь украшают еще три североросских ордена: два “князя Андрея” и один Северный крест.

– Ну, здравствуйте, товарищ комбриг, садитесь, – ухмыльнулся Алексей, указывая на скамью возле стола. – Конвой свободен.

Грохнув прикладами об пол, конвойные вышли. Павел опустился на скамью. Посмотрев исподлобья на Алексея, произнес:

– Кто меня взял?

– Майор Сергей Колычев, – ответил Алексей. – Потомственный фехтовальщик, большой мастер штыкового и рукопашного боя. Я учусь у него.

– Нет, – помотал головой Павел, – какая часть?

– Моя гордость, – откинулся назад Алексей, – полк специального назначения в составе Управления государственной безопасности. Я приложил все свои силы и знания, чтобы создать войска, опережающие свое время на несколько десятилетий. Рад сообщить, что твоей бригады больше нет. Полторы тысячи моих ребят разделали твои пять тысяч в капусту. Я потерял тридцать пять человек убитыми и шестьдесят два ранеными, а ты – пятьсот сорок два убитыми, девятьсот девяносто три ранеными и семьсот шестьдесят два, извини, шестьдесят три, включая тебя, пленными. Остальные рассеяны по лесам и вылавливаются тыловыми частями Юденича, который берет сейчас Лугу. Да, прошлой ночью мы взяли мосты и переправы к югу от города, а утром подошли наши передовые части, закончив окружение... Сейчас эта территория – уже наш тыл.

– Злорадствуешь, – процедил Павел.

– Рад, – жестко ответил Алексей. – Мне осточертело все. Полтора года я дерусь с вами, и конца-краю не видно. Все мы озверели на этой дурацкой войне. Поверь, я сделаю все, чтобы эта вакханалия на крови поскорее закончилась.

– Все равно вы обречены, – процедил Павел.

– Нет, обречены вы, – помотал головой Алексей. – Вас не только обманули, но и предали. Ты думаешь, Ленин не знал, предлагая Оладьину мир, что это означает разгром Зигмунда, а стало быть, и вашей бригады?

– Значит, такова была историческая целесообразность, – пожал плечами Павел.

– Что меня бесит в тебе, Паша, – проговорил Алексей, – так это упертость. Бей тебя хоть в хвост, хоть в гриву, ты как твердил свои заученные лозунги, так и твердишь.

– Ты тоже, – оскалился Павел.

– Нет, Паша, я меняюсь, – возразил Алексей, – постоянно, ежечасно думаю, анализирую, ищу.

– Это потому, что ты в душе понимаешь, что не прав, – произнес Павел.

– Это потому, что я живу, стараюсь понять мир. Да, я знаю, что бываю не прав. Но ты считаешь, что все понял. Дурак, выдумал себе светлую идею и топишь людей в крови за нее. И чем яснее становится, что идея твоя нереальна, тем больше крови ты готов пролить, чтобы сделать мир таким, каким он тебе привиделся.

– Ты тоже, – буркнул Павел.

– Нет, я каждый раз стараюсь идти по пути, который приведет к наименьшим жертвам. Это мой критерий выбора. Видишь ли, когда я перевалил через первую сотню трупов, я понял, что если не остановить этот маховик, то все мы просто захлебнемся в крови. Но я защищаю тот мир, в котором хочу жить, а вы нападаете на него.

– Мы тоже защищаем свой мир, – парировал Навел.

– Ничего вы не защищаете, – вспылил Алексей, – только разрушаете. Если хотите жить по-коммунистически, откупите земли, создайте свои колхозы, покажите, как хорошо жить у вас, как рентабельны ваши хозяйства.

– Так ведь не дадите колхозы-то... – хмыкнул Павел.

– Отчего же? – ухмыльнулся Алексей. – Дадим. Кстати, таких попыток даже в этом мире уже достаточно было. И Оуэн, и “Новая гармония”*. Если коммуны разваливались, то только из-за амбиций и лени коммунаров, а не из-за происков злобных буржуев. А если и сохранялись, то никогда не добивались особых успехов. Между прочим, в новую конституцию специально вставлен пункт о коллективных хозяйствах. Я настоял, чтобы выбить у вас почву из-под ног.

– Филькина грамота эта ваша буржуазная конституция, – процедил Павел.

* Эти попытки создать коммуны имели место и в нашем мире.

– Достал ты меня, – рыкнул Алексей. – Закончим на этом.

– Что, в расход? – грустно улыбнулся Павел.

– Нет, – покачал головой Алексей. – Много мне стоило трудов адмирала убедить, но мы строим правовое государство. Вас будут судить за мятеж.

– Если не повесите, – злобно произнес Павел, – я снова буду бороться с вами.

– Попробуй, – безразлично пожал плечами Алексей.

– Алексей, – голос Павла задрожал, – Ингу ты...

– Она освобождена. – Алексей отвернулся в сторону. – Она может уходить.

– Ты ее... – Павел задохнулся от ярости.

– Нет, это ты ее, – взорвался Алексей. – Это вы ее превратили в звереныша, в фанатика, это вы ее подставили под пули. Ненавижу.

Алексей с силой сжал кулаки, сдерживаясь, чтобы не избить Павла. Огромным усилием воли он удерживал вновь пытавшегося овладеть им зверя.

– Ты ее насиловал, гад?! – закричал Павел.

Его голос сорвался. Руки напряглись в бессильной попытке разорвать ремень, которым они были связаны. Алексей отошел к окну и проговорил, глядя в него:

– Ты бросил мне вызов, Павел. Ты хочешь лишить меня моего мира, того, во что я верю. Так готовься потерять все.

– Я тебя ненавижу, – с трудом выдохнул Павел. – Я тебя прикончу при первой возможности.

– Допускаю, – буркнул Алексей. – Но пока по законам военного времени я должен получить от тебя информацию о положении армии самопровозглашенного королевства Ингерманландия и о решениях королевской ставки.

– Держи карман шире! – хмыкнул Павел.

– Понятно. – Алексей встал, подошел к двери и крикнул: – Пеери.

В комнату вошел светловолосый мужчина в форме североросского майора. Мягко ступая, он подошел к Павлу и ласковым голосом произнес:

– Говорить будешь, сволочь?

Павел промолчал и тут же получил мощный удар в челюсть. Покатившись по полу, он выплюнул выбитый зуб. Попробовал приподняться и тут же получил мощный удар сапогом под ребра. “Так профессионально даже жандармы не били”, – подумал Павел, корчась на полу. И тут он увидел Алексея. Генерал-майор стоял перед окном, заложив руки за спину, и меланхолично разглядывал улицу.

* * *

Алексей быстрыми шагами прошел по зданию Лужской городской управы. Капитан первого ранга, адъютант главнокомандующего Гюнтер Вайсберг отдал ему честь и открыл дверь президентского кабинета. Козырнув, Алексей прошел и отчеканил:

– Здравия желаю, ваше высокопревосходительство.

– Здравия желаю, – церемонно отдал честь адмирал.

Он дал знак подойти к разложенной на столе карте и произнес:

– Как ты знаешь, Макторг прорвал оборону противника под Приозерском и движется на Выборг. Но вот чего ты не знаешь, так это того, что Кронштадт высадил десанты в Петродворце и Териоки*, передовые части Юденича вышли к Гатчине, Дашевский форсировал Волхов и развивает наступление на Мгу, а Зигмунд окружен и потерял все основные войска. Он прислал мне телеграмму, в которой сообщает о готовности отречься от престола и отдать приказ о капитуляции войскам на двух условиях: мы должны гарантировать ему жизнь и позволить беспрепятственно выехать в Германию. Бежать ему уже некуда, все пути отрезаны. Маннергейм объявил о том, что выдаст ценности, которые Зигмунд собирался тайно вывезти через Финляндию.

* Териоки в нашем мире назывался Зеленогорск до вхождения этой территории в состав СССР. В этом мире, очевидно, власти не считали нужным переименовывать города в угоду политической конъюнктуре.

Алексей поднял глаза на патрона:

– Все? Победа?

– Ингрия вновь в составе Северороссии, а наша столица – Петербург! – торжественно заявил Оладьин. – Теперь мы пойдем дальше.

– Куда? – холодея, спросил Алексей.

– Исторически Северороссия включает Финляндию и Эстонию, – жестко произнес Оладьин. – Я намерен восстановить державу в этих границах.

– Но ведь независимость Эстонии и Финляндии гарантирована Британией, – произнес Алексей.

– Ну и что? – поднял брови адмирал. – Ссориться с нами британцы сейчас не станут. Они устали от войны и не поддержат кабинет, который снова начнет военные действия. Со временем факт аннексии забудется, а две эти земли навечно войдут в состав новой Северороссии. С военной точки зрения оккупация Эстонии и Финляндии – вопрос двух-трех месяцев.

– И вас не останавливает даже то, – склонил голову набок Алексей, – что Маннергейм поддержал нас в самые тяжелые для нас месяцы?

– Он поступил как подобает подданному Северороссии, – произнес Оладьин и тут же добавил под тяжелым взглядом Алексея: – Татищев, мораль и политика несовместимы.

– Тогда подумайте о политической целесообразности, – мгновенно возразил Алексей. – Война в этих странах окончена без малого год назад. Они стремительно возвращаются к мирной жизни. Состояние же нашей экономики плачевно. Когда мы вводили североросский рубль, он соответствовал трем десятым золотого царского рубля. Сейчас он соответствует пятнадцати десятитысячным. Я дал задание группе экономистов, бежавших из Петербурга, рассчитать программу перехода к мирной экономике, и они показали, что в первый год инфляция составит триста–четыреста процентов. В стране тотальная карточная система, а в некоторых районах голод. Народ обнищал. Я не буду вам говорить, что еще два-три месяца военного положения углубят экономический кризис неимоверно. Мы получим голодные бунты в тылу. Подумайте вот о чем: придя сейчас в Финляндию и Эстонию, мы не только отнимем государственную независимость, о которой они мечтали все последние десятилетия. Мы еще и окажемся для них оккупантами, принесшими разорение и голод в их земли. Заметьте, земли, которые уже начали подниматься после войны, ощутили достаток, поверили в грядущее процветание. И тогда вместо богатых провинций мы получим очаги сепаратизма.

– Российская империя больше ста лет вот где их держала, – поднял крепко сжатый кулак адмирал.

– И потеряла сразу, как только испытала по-настоящему серьезный кризис. Силой оружия эти провинции можно удерживать лишь недолго. При нервом же проявлении слабости Северороссии они неизбежно восстанут. При внешней агрессии со стороны Берлина или Москвы они нанесут нам удар в спину. Для всего же мира, для Лиги Наций мы на десятилетия станем агрессорами и не получим той международной помощи, на которую могли бы рассчитывать при внешней угрозе нашему суверенитету.

– Но нерасширяющееся государство идет к гибели! – воскликнул Оладьин.

– Неразвивающееся, – поправил его Алексей. – Ваше высокопревосходительство, не решив проблем внутренних, мы не можем приступить к экспансии внешней. На этом потерпела крушение Российская империя, не повторяйте ее ошибок. Впрочем, у меня есть план присоединения упомянутых вами земель, а возможно, и некоторых, других. У меня есть даже генерал для будущих побед.

– Кто? – Глаза адмирала вспыхнули радостным огнем.

– Василий Кондратьев, ваше высокопревосходительство.

– Не знаю такого, – склонил голову набок Оладьин.

– Это профессор Петербургского университета, ваше высокопревосходительство, – улыбнулся Алексей, – доктор экономических наук, преподаватель кафедры политической экономии.

– Не понял вас, – адмирал недовольно выпятил губу, – при чем здесь профессура?

– Ваше высокопревосходительство, – голос Алексея зазвучал жестко, – война – это не только отвага солдат и мудрость полководцев, это еще и сталелитейные заводы, машинное масло, уголь, бензин, провиант. Вы это знаете лучше меня. Только экономически крепкие державы способны вести длительные войны и побеждать в них.

– Справедливо. – Адмирал хитро улыбнулся. – Вначале нужно обеспечить тыловое снабжение. И когда же вы планируете начать военные действия против Эстонии и Финляндии?

– Вообще не планирую, – улыбнулся Алексей.

– То есть? – Брови адмирала удивленно взмыли вверх.

– Они сами придут к нам, если мы станем экономически мощным и богатым государством.

– Добровольно отдать политическую власть – такого не бывало, – хмыкнул адмирал.

– И не будет, – подтвердил Алексей. – Но экономически слабые попадают в зависимость от сильных. Что толку в формальной политической независимости, когда соседнее государство может обрушить вашу валюту мановением пальца?

Адмирал задумался, с сожалением посмотрел на карту с нарисованными на ней хищными стрелками, и огонек вновь блеснул в его глазах.

– А может, бросим все же пару дивизий на Эстонию? – спросил он с надеждой в голосе.

– В таком случае я прошу вас принять мою отставку, – жестко произнес Алексей.

– Ну, раз вы так ставите вопрос... – протянул адмирал, – я буду думать.

– Я прикажу доставить вам тезисы экономической программы Кондратьева, – улыбнулся Алексей. – Уверен, он будет хорошим премьер-министром.

* * *

Яркое июльское солнце заливало Дворцовую площадь. Вышедшая из Зимнего дворца рота личной охраны его величества короля Зигмунда выстроилась перед батальоном новгородского гвардейского пехотного полка. Ингерманландцы были одеты в немецкие парадные мундиры с немного измененными погонами и кокардами. Впрочем, и северороссы были облачены в форму русской имперской армии, с чуть измененными знаками различия. Подумав, что ситуация выглядит достаточно комично, Алексей непроизвольно улыбнулся. Чуть скосив глаза, он посмотрел на стоящего навытяжку адмирала в полном парадном облачении. Ему сцена явно не казалось комичной. Напротив, для него это был триумф. Рядом с адмиралом нетерпеливо переминался с ноги на ногу назначенный вчера премьер-министром профессор Кондратьев. Было заметно, что этот человек не привык к подобным церемониалам и совершенно не понимает их смысла. Очевидно, он полагал, что это всего лишь дань некой моде.

Повинуясь приказу командира, немцы стали выходить вперед и складывать оружие к ногам североросских солдат. Когда процедура была закончена, из ворот дворца вышла процессия, состоящая из короля и его министров в парадном облачении. Подойдя к Оладьину, король громко и четко по-немецки прочитал манифест о своем отречении от престола и о передаче Ингерманландских земель во владение Северороссии навечно. Как только чтение было закончено, адмирал взмахнул рукой, и красно-бело-черный ингерманландский флаг на флагштоке дворца пополз вниз. Через минуту он исчез, сорванный двумя североросскими солдатами, которые стояли на крыше. А еще через минуту в петербургское небо взвился флаг Северороссии, зеленое полотнище с красным крестом.

“Все, – подумал Алексей, – сегодня вечером – у Санина, а завтра, с раннего утра, за работу. Самое тяжелое – война – закончено, теперь самое сложное – мир”.

Эпизод 11 ВЫСОКАЯ МИССИЯ

– Батюшки-светы! – С таким возгласом Санин встретил Алексея на пороге своей квартиры. – И генерал, и вся грудь в орденах.

– Да это парадный мундир, – смутился Алексей.