Чтение 40–й страницы книги ~Девятое кольцо, или Пестрая книга Арды~

* * *

Не успел Владыка сосредоточиться на призыве, как в дверь залы постучали и на пороге объявилась очередная гостья – всем присутствующим хорошо известная. Да и кто в Валиноре не знает Амариэ Прекрасную, первую красавицу Валмара, надменную ученицу Повелителя Арды?

Сейчас утонченное лицо эльфийки выглядело встревоженным, взлетающие к вискам вслед за бровями глаза цвета северных морей тревожно блестели. На мгновение замерев у входа, она отыскала взглядом Короля Амана и поспешно приблизилась к нему.

– Учитель, приветствую тебя! – Она поклонилась, согласно этикету; впрочем, видно было, что многочисленные гости тому причиной. Она огляделась, ее глаза слегка расширились, задержавшись на Мелькоре, но ни один мускул на лице не дрогнул.

Мелькор не без труда подавил дрожь – Йолли, последняя Королева Ирисов…

– Здравствуй, Амариэ, – произнес Манвэ, прервав попытки дотянуться до отсутствующих собратьев. – Проходи, присаживайся. Выпей вина – тебя чтото встревожило? – Его голос прозвучал непривычно мягко. – Говори, не смущайся.

– Да, Учитель. Чтото стряслось в Блаженной земле… – Амариэ присела на табурет у стола и отпила глоток из кубка, что протянул ей Эонвэ. – Я слышала о Круге и об… – Она чуть помедлила, – Указе… Но этот ураган – у нас несколько крыш снесло, я хотела раньше прийти, но дверь даже не открыть было… Что это было? Почему? – она смущенно умолкла, неотрывно глядя в лицо Манвэ.

«И ей все рассказывать? Еще не хватало и ее втянуть! Или сказать ей правду – о ее происхождении в том числе – может, отшатнется, уйдет? От нее мало что скрывалось, но – это? Нечего ей здесь делать, эльфийке, – где Валар скручивает. Или просто услать, она не может не послушаться…»

– Этот смерч… Это – ты?! – Чуть дрогнули нежные, красиво очерченные губы. – Что случилось… с тобой?

– Ты же видишь – ничего. А это… так… сорвался.

– Ты?!

– Ну бывает. Надеюсь, никто не пострадал?

– Нет, только у нескольких – ушибы, волной отбросило…

Владыка облегченно вздохнул.

– Может, домой пойдешь? У меня дела. Если хочешь, завтра побеседуем…

Кто осмелится не исполнить просьбу Короля? «Завтра… С чего ты взял, что оно наступит – это завтра?..»

– Можно, я останусь? – «…откуда этот страх в глазах?» – Пожалуйста, разреши, я тихонько посижу, слова не скажу… Не гони меня, прошу! Учитель…

Манвэ неожиданно беспомощно огляделся по сторонам, словно ища совета. Эонвэ, не высидевший в Лориэне и нескольких часов, Златоокий, оставшийся на свою голову… Да что они все, сговорились?!

– Учитель! – Амариэ, соскользнув с табурета, неожиданно припала к его ногам. – Умоляю…

«Я же не учил – этому! Ее – не учил! Зачем…» Манвэ резко поднял девушку с пола, впрочем, тут же как можно бережнее погладил золотистоогненный шлейф пышных волос.

– Не надо, не поступай так больше. Ну успокойся… Можешь остаться, если так хочешь. А потом – поговорим.

Он усадил ее в кресло, и она застыла, незаметно поглядывая па мятежных майар и на Мелькора с Гортхауэром.

Владыка же вновь настроился, стараясь дотянуться до Оромэ. Ответ пришел почти сразу:

– Слушаю, Владыка.

– Приходи вечером в Лориэн. Будет сбор. Сообщи это и Ване с Йаванной.

– Хорошо, Манвэ. Значит, в Лориэне?

– Да, я жду.

Вдруг его дыхание словно перехватило. Сначала он не понял, что это, но в следующее мгновение стало ясно – золотое колье, сдавив шею, гнуло к полу. Попытался освободиться – замок не поддавался.

– Ты опять за свое? – раздался все тот же голос. – Думаешь, из себя вышел, так тебя уже и достать нельзя? Забыл в неуемной гордыне своей, что Мне все в этом мире подвластно? Что же, коль скоро тебе расхотелось быть Владыкой, будешь цепным псом – кем ты, собственно, и был – так ведь тебе казалось?!

Манвэ не отвечал, пытаясь содрать проклятое колье, в самом деле всегда напоминавшее ему ошейник. Металл плющился под пальцами, но не рвался. Да и сил почти не осталось – их высосала последняя отчаянная вспышка.

Ошейник пригнул его к полу, вынудив упасть на колени.

– Вот так… Раз не понимаешь похорошему… И бешеных псов можно выучить. Полагаешь, управы на тебя нет? А ну, место! Место, Манвэ!

«Сорвать, немедленно сорвать… Сил нет даже на то, чтобы еще раз покинуть облик…»

– Хоть бы не позорился… Отец! – Последнее слово Манвэ словно выплюнул с непередаваемым презрением – в этот момент ему было непереносимо стыдно за Сотворившего.

– Ну, видишь, кому служишь? Он – всего лишь инструмент в руке Моей, сторожевой пес, натасканный на врагов Замысла, – раздалось в голове у Тулкаса. – Скрути его, чего ты ждешь?!

Оторопевшая на мгновение публика бросилась к Манвэ, пытаясь помочь, еще не очень соображая, в чем дело на сей раз.

Айо вцепился мертвой хваткой в плечи Златоокого, пытаясь накрыть сознание друга спасительной пеленой, – толку от бессильного возмущения не могло быть никакого.

Пытавшихся приблизиться Валар отталкивало от цели нечто, подобное сильному встречному течению. Объединив усилия, они попытались пробить эту стену. Наконец Тулкасу, Мелькору и Ульмо это удалось, и ВалаВоитель принялся выламывать заклинивший замок.

Чтото невыразимо гадкое, как волна полузабытого кошмара, поднялось перед глазами Курумо. Ошейник с острыми зубцами, вязкая струйка крови на известковой белизне подбородка, судорожно сжатые пальцы и – над ними – стальные браслеты наручников… Браслеты… Жаркая пелена затянула зрение, он бросился вперед, крикнув: «Браслеты! Снимите…»

Его отбросило в сторону словно ударом по голове, раскаленные клещи сдавили лоб и виски.

Ауле, протянув Тулкасу свой режущий железо нож, рванулся к ученику, пытаясь привести его в чувство.

Бешеный клубок напряжения и злобы словно ускорил надвигающиеся сумерки, в зале потемнело. Отшвырнув искореженный ошейник, Тулкас взрезал браслеты – по возможности осторожно. Манвэ прошипел: «Быстрее!», и Астальдо несколькими резкими рывками завершил работу. Нож было заскользил в крови, но это было последнее движение, изорванные браслеты, отличавшиеся некогда тонкостью работы и изяществом отделки, валялись на полу, покрываясь коегде бурой коркой.

Амариэ, сжавшись в кресле среди поднявшейся суматохи, судорожно пыталась осмыслить происходящее. В том числе происходящее с ней – чтото росло из глубин сознания, наливалось мутно, как опухоль или готовый вотвот лопнуть нарыв. Песня, услышанная еще изза двери, – странно знакомая, точнее – язык ее, похожий на шелест трав или перестук капель в сталактитовой пещере… Ей показалось, что она разобрала слова, – но откуда ей было понять их? Каким образом? И почему такими болезненно знакомыми показались ей лица Мелькора и Гортхауэра, если она и Черного Валуто видела один раз, да и то… А знала Амариэ именно это лицо в обрамлении ночного цвета волос, помнила – звездные глаза. Откуда? Почему когдато, в раннем детстве, облик Манвэ напомнил ей когото очень близкого? Взгляд ее упал на покореженные браслеты и красноватые потеки на прихотливом узоре, их покрывающем. Кровь… ее запах: так уже было – капли, приторно пахнущие, дым и – звуки речи, тот язык, на котором пел черный майа… Что это? Кто говорил с ней? Откуда ей помнить подобное? Хоть бы Манвэ объяснил, он же никогда не отказывал во внимании своей ученице. Да какое там…

* * *

Владыка всматривался в узкое лицо спящей в мягкой траве Лориэна девчонкиэльфа. Грустно опущенные углы губ и чуть нахмуренные брови. Она последней осталась в Саду, не распрощавшаяся со сном для новой жизни. Остальные уже разошлись по новым семьям. Покосившись на Ирмо, Король, сам не зная почему, погладил теплозолотые, как свет Лауреллина, волосы. Девчонка сонно пошевелилась, смешно потерла копчик носа. Потом открыла глаза с начавшей проступать через серую дымку морской бирюзой.

Они скользнули по лицу Ирмо и остановились на Манвэ, радость мелькнула в них, словно увидела когото знакомого. Она широко улыбнулась Владыке и потянулась к нему. Тот неуверенно протянул ей руку, она уцепилась за пальцы, потом зевнула и улеглась, положив на них голову.

Король еле заметно закусил губу и прикрыл глаза. Чуть сгорбился, тяжелые темнозолотые волосы почти закрыли лицо.

– Как ее звали? – мерно проговорил он, не глядя на Ирмо.

– Какая теперь разница? – поморщился Лориэн. – Кажется, Йолли… Да, точно, Йолли.

– Хорошо. Пусть спит, я пришлю за ней когонибудь из дома Ингвэ. Попозже.

Девочка улыбнулась чемуто во сне и разжала пальцы. Король осторожно высвободил руку изпод ее головы и резко встал.

– Значит, Йолли… – Он както неуверенно кивнул Ирмо и быстро зашагал к выходу.

* * *

Амариэ вжалась поплотнее в кресло, обхватив голову, – сейчас ее Учителю явно было не до расспросов.

* * *

Пока Тулкас расправлялся с браслетами, Ауле пытался привести в чувство ученика. Курумо не отзывался, и Великий Кузнец почувствовал, что отчаянная злость заполняет его мутным потоком, ворочающим мусор давних обид. Сколько можно?! Ладно, ему в свое время досталось, и Манвэ есть за что платить, хотя последнее деяние Единого и не укладывалось уже в рамки разумного, но Курумо – за что?! За умение видеть и мыслить? За нерадостную память? За что – так?!

Запрокинув голову к потолку, Ауле уже не осознавал, что кричит, посылая проклятия в Чертог, которого они вряд ли достигнут, но услышаны – будут. Все, что накопилось за эти эпохи, вспоминал ВалаКузнец, задыхаясь от бессильной ненависти.

– Никогда… Слышишь, Ты, никогда больше я не буду повиноваться Твоим приказам – не будет больше ни цепей, ни ошейников!

Он вновь склонился над Курумо, пытаясь передать майа хоть часть силы, тот слабо застонал, но не пошевелился, даже глазные яблоки под опущенными веками были неподвижны.

– Ненавижу… – прошептал Кузнец, вглядываясь в застывшее, словно мраморная маска, лицо ученика. Безнадежность. Вдруг – не вернется больше? Если не удастся дозваться – как с трудом удалось это тогда, в семьсот шестьдесят третьем году Второй Эпохи…

* * *

Семьсот с лишним лет угасающей с каждым днем надежды. Хорошо еще, Ульмо подсказал направление, поделился тем, что донес ему крошечный подземный ручей…

Очередной тоннель привел в высокую сталактитовую пещеру – в одной из стен некогда был пролом, но сейчас он оказался завален каменным крошевом обвала. Майа не было и здесь – что же, придется искать дальше, прочесывая горы. Бездумно обойдя нерукотворный зал, Ауле опустился на плоский камень рядом с обвалом и вдруг почувствовал, как волной ударили в грудь отчаяние и боль, дохнуло – смертью. Жаждой и одновременно страхом гибели. Вскочив, он кинулся к груде камней, внутри которой билось, угасая, чьето сознание. Чье? Может ли это быть?

– Курумо! – невольно вырвалось у Ауле, позабывшего, как опасно кричать в горах; впрочем, нового обвала не последовало – всетаки свое творение, и только эхо робко и както фальшиво откликнулось на зов. Только ли эхо? Снова накатила волна тоски и бессилия, словно ктото рвался на свободу из силков или паутины.

Бросившись к камням, откуда сочилось это ощущение, Вала начал лихорадочно разбирать их, разгребая крошку и откидывая крупные осколки. Внезапно рука коснулась чегото мягкого – с содроганием склонившись поближе, Ауле разглядел край плаща…

Липкий, душный ужас мешал двигаться, но он заставил себя осторожно убрать камни и пыль, а потом – взглянуть на то, что было под ними.

Курумо лежал, неловко подогнув под себя руку, запрокинутое, словно выточенное изо льда лицо исказилось от боли. Другая рука была откинута в сторону, кисть придавил упавший камень, и пальцы, подобно раздавленному пауку, высовывались изпод него.

Ауле бережно очистил лицо – от скулы до подбородка тянулся надрез от лежащего тут же острого осколка.

Вала снял плащ и, завернув в него ученика, вышел на воздух – семьсот лет поисков подошли к концу и… что дальше? Майа не было в этом мире, точнее, тонкая нить еще привязывала к жизни умирающую сущность, а сам он пребывал неизвестно где. Среди зыбких, скользких теней, струящихся в удушливой мгле. Ауле трясло от этого неопределимого, но явного присутствия совершенно чуждой Арде силы. Враждебной. А сейчас она перемалывала, переваривала его ученика, единственного, незаменимого, любимого, наконец. Не смог уберечь – ни одного, ни другого – зря их ему, трусу безвольному, доверили.

Как он упустил майа, как позволил уйти из чертога после того, как видел эти глаза, впившиеся в огонь…

– Курумо! – позвал он снова, всем существом потянувшись к ученику. Ему вновь почудился слабый отклик. Или все же не почудился? Он слился сознанием с камнем, вся сила гор переливалась в него, и скала, в которую он начал превращаться, двинулась в липкую муть.

В следующий миг его внесло словно в середину огромной воронки, в центре которой, в переплетении паутинных нитей, источая волны отчаяния и гибели, висело нечто. Сгусток сути, слабо и судорожно мерцающий во мгле, подобно искорке…

– Курумо! Отзовись! – Зов заметался, путаясь в нитях и обрывая их. Одна вдруг задрожала, натянувшись до предела, дернув сгусток в сердце паутины. Послышался то ли голос, то ли стон, он захлебнулся, едва зазвучав, разбился о сплетения нитей…

Вала ринулся туда, приблизился к источнику зова и, содрогнувшись, оцепенел: дрожащий комокискорка, спеленутый мерзкими путами, колышущий безнадежным биением стылую жуть, и был тем, кого Ауле искал все эти бесконечные годы, – точнее, распадающимся и осознающим распад сознанием потерянного майа.

А самого сознания почти не осталось, оно меркло, все меньше принадлежа майа, растворяясь в этом безумном нечто, сливаясь с ним, но не утрачивая ясности. Оно работало: лихорадочно вспоминая, перебирая боль, страх, ненависть и еще многое жуткое, чему нет названия, то, что хуже смерти, свое и чужое, НИЧЬЕ…

Личность, точнее, ее останки, становилась Вратами, а за ними клубилось неистребимое и несуществующее, вездесущее НИЧТО…

Неистребимое – пока есть кому осознавать, чувствовать, терзаться, думать… БЫТЬ…

Задыхаясь от жалости и отвращения, Ауле позвал снова, пытаясь разорвать сеть, сосредоточась на одном: вырвать майа из цепких, злых объятий. Он звал, вкладывая в этот зов всю силу горных недр… Наконец ему ответили – слабо, искаженным усталостью голосом:

– Кто здесь?

– Это я, Ауле, ты узнаешь меня? Я помогу тебе вернуться…

– Уходи, здесь опасно… для живых.

– Только с тобой.

– Не надо, меня уже почти нет. И хорошо. Прости за беспокойство и спасайся.

– Я пришел за тобой. Ты должен жить, ты не можешь исчезнуть – вот так.

– Могу. Когданибудь это меня уничтожит. Осталось немного, я потерплю.

– А как же я?

– А какая радость от ходячего трупа? Только мучить будем друг друга – я ведь не смогу забыть, а беспамятным и подавно жить не хочу. Зачем тебе столько неприятностей, да еще от чужого сотворенного?

– Значит, ты никогда не считал меня своим? Хоть чутьчуть? Ведь это изза меня ты… – Горечь душила Ауле, а жадное до страданий Ничто подхватило тысячами голосов, как жуткое эхо: «…не твой, не твой, ты один и будешь один всегда, ни одного из них не уберег, трус, ничтожество… ничто…» Вала чувствовал, как отчаяние опутывает, лишая сил, сейчас Бездна поглотит его, как пылинку, но не уничтожит – он станет ее бессмертной игрушкой, корчащейся от душевных мук бабочкой, пронзенной иглой воспоминаний, раздавленной и униженной… Как Курумо, что ждет небытия уже семьсот лет – и не получит, ибо нужен этой нетварной твари именно живым – настолько, чтобы осознавать себя. Чтобы помнить и вспоминать. Все время. Всегда.

– Ну нет! – Злость и боль неожиданно переросли в ледяное спокойствие, усталое презрение. – Не твое это дело, ты, бескрайняя помойка, тебя это не касается, сами разберемся!

Он рванулся напролом, наконец дотянувшись до того, что осталось от его ученика, и вцепился мертвой хваткой.

– Пойдем отсюда – можешь не считать меня своим Учителем, и поделом, можешь не вылезать из Лориэна, но нечего эту гадину тешить!

– Но… вернуться в Валмар – эти взгляды…

– Да сиди хоть все время в моем чертоге, все равно все уже привыкли за семьсот лет, что тебя нет…

– Семьсот?!!

– Да, и все это время я искал тебя, все горы излазил. Пусто без тебя, понимаешь?

– Но я… тоже – пустое место.

– Так или иначе, у меня ближе никого нет – и этой дряни я тебя не оставлю! – Ауле с отчаянной решимостью, не выпуская майа, рванулся назад – было тяжело, словно он увяз по пояс в трясине. А Курумо – вообще по шею.

– Брось, выбирайся сам, – донеслось до сознания Валы.

– И не подумаю! Лучше помоги – настройся на горы или хотя бы на чтото хорошее.

– Не могу – что ни вспомню, сразу такое всплывает… Ты знаешь что. Ничего, что привязывало бы к жизни, вспомнить не получается…

– Тогда вообще ни о чем не думай, просто тянись ко мне. И ничего не бойся.

Ауле вызвал в памяти горы. Перед глазами каменные массы вспенивались мощными гребнями и опадали, изрыгая потоки лавы, грохотали лавины и сверкали блестящими каплями драгоценные камни в еще колышущихся сводах пещер. Сила Весны Арды, сила творения вливалась в него; расправляя плечи, он ощущал единение с Ардой, и она выталкивала чужеродную сущность, принимая тех, кто был един с ней, в свои объятия. Лопались клейкие путы, Ничто отступало, силясь утянуть с собой лакомый кусок, но Кузнец расхохотался в отсутствующее лицо, и смех его был подобен обвалу.

Муть рассеялась, и Ауле, судорожно прижавшего к себе майа, словно волнами выкинуло на берег, на каменный пол у входа в пещеру.

Едва переведя дыхание, он вгляделся в лицо Курумо. Веки майа слегка дрогнули, колыхнулись ресницы. Поднялась и опала грудь.

Подтащив его к ручью, Ауле осторожно плеснул водой в лицо ученика, вытер рукавом оцарапанную щеку.

Глаза приоткрылись.

– Прости, Ауле… Я думал, так лучше будет – для тебя, в первую очередь. От меня одни неприятности… – Пустой, несчастный взгляд, лишь плавится в глубине черный лед.

– Неважно. – Ауле сжал плечи майа – как объяснить ему, как высказать все, что передумал и перечувствовал за эти годы: горечь и нежность, стыд и надежду, тоску и веру… – Пожалуйста, не уходи больше, я все понимаю, но не могу остаться без тебя – насовсем. Не могу.

Майа лежал у него на коленях, хрупкий, как льдинка с пламенем внутри. Сейчас лед не выдержит, треснет, рассыплется и растает… Вала прижал Курумо к себе – уберечь, не дать раствориться – снова:

– Не оставляй меня… Медленномедленно шевельнулись растрескавшиеся губы:

– Если ты хочешь… Если тебе так лучше… Я останусь. Я выдержу, привыкну. Я буду – если ты хочешь…

– Будь. Только будь – и все… – Вала опустил голову. Искалеченная рука коснулась его плеча – майа еще не обрел чувствительность:

– Я не брошу тебя больше. Даю слово – такое больше не повторится. Я буду жить…

Лед в глазах майа плавится, тает, становясь водой, льется… капает.

– Я смотрел в огонь – в тот вечер, до того как увидел кровавый закат, я ждал – хоть какойто знак, но ничего не увидел, огонь не ответил мне, да и с чего бы? Он никогда не отзовется – для меня… Но один знак я углядел – дороги. Может, я просто ошибся, приняв за дорогу – путь в Ничто? Глупец…

– Бывает, не кори себя еще и за это. А дороги порой оказываются добрее, чем кажутся. Пойдем ко мне. Домой.

Сняв пояс, Ауле бережно замотал поврежденную кисть, потом поднял почти невесомое тело майа:

– Пойдем домой.

* * *

Знакомая боль вцепилась в Ауле, мешая сосредоточиться, режущий свет пронзал глаза, застилая их туманом. Мысли разбегались изпод слепящего лезвия лучей, покидая горящую голову. Он начал падать, неловко, боком, не выпуская из судорожно стиснутых рук плечи ученика.

Манвэ бросился к Кузнецу. Сбившись в кучу вокруг Ауле, Валар пытались хоть както загородиться и защитить. Вдруг Мелькор прав и противостояние небезнадежно? События и удары обрушивались с непостижимой быстротой, не оставляя времени на размышления, оставалось лишь уворачиваться и огрызаться, защищаться и защищать. Ткалась, просачиваясь сквозь пальцы, топкая паутина, незримо окутывающая залу. Хрупкое, непрочное покрывало, и все же… Показалось или тяжко нависшее небо чуть отступило и стало легче дышать? Но боязно расплести пальцы, страшно – опустить руки. Будет ли передышка – ведь силы небезграничны… Кажется, все же отпустило – словно противоборствующие стороны разошлись по углам, собирая силы для новой схватки. Вдруг и Творец способен уставать?

Пошатываясь устало, Валар принялись отвоевывать Ауле у беспамятства, ругаясь сквозь зубы.

Мелькор осторожно высвободил Курумо из рук Кузнеца и слился с ним сознанием – как когдато, в момент сотворения, когда сущность майа серебристой искоркой билась и пульсировала на ладони. Та его часть, что он отринул, не узнав в ней себя, спустя годы… Он бережно притягивал сотворенного к себе из мутносерых глубин, старательно избегая касаться впившегося в самую суть майа обруча. Связь творца и творения была сильнее – сущность, носящая теперь имя Курумо, покоилась в руках Мелькора. Майа вернулся. Распахнул глаза, глядя на сотворившего, потом опустил их.

– Спасибо… Мелькор, – прошептал он.

Черный Вала немного вымученно улыбнулся в ответ. «Не Учитель: Учитель – Ауле. Что ж, поделом, нечего гонять было!»

– Лежи тихо, отдыхай, – проговорил Вала, погладив Курумо по голове. Почувствовал, как тот еле заметно вздрогнул.

– Что с тобой… ирни? – Нет сил выговорить это чужое, не им данное имя.

Майа смятенно взглянул на Мелькора:

– Ты называешь меня – так? Тебе не… противно?

– Не надо, прошу тебя! Я и так наказан за свою несдержанность… Ты никогда не признаешь меня своим?

– А разве тебе нужен – исполнитель? Палач… Ты же другое творил… Другого. Вот Ортхеннэр…

– Ортхеннэр – это Ортхеннэр, а ты – это ты. – Мелькор осторожно сжал руку майа – ту самую, что нанесла удар, ту, которую раздробил камень. – Я же вас обоих творил… Вы оба нужны мне, поверь, пожалуйста!

– Я поверю, правда… Ты только не волнуйся, не ругай себя, хорошо? Я не хочу, чтобы ты переживал еще изза меня. Только… ты не обижайся, я не брошу Ауле – он привык ко мне, понимаешь?

– Нет, что ты! Я все сделаю, чтобы тебе не пришлось выбирать между нами.

Майа благодарно улыбнулся. Потом улыбку словно стерло с лица, он беспокойно дернулся, пытаясь приподняться:

– Ауле! Где он?

Мелькор помог ему подняться.

– Только не дергайся, не влезай – тебе лишь хуже будет. Я пойду помогу им.