Ольга Громыко

Птичьим криком, волчьим скоком

Браславским озерам посвящается
В лесу шел дождь. Мелкий, осенний, ненавязчивый, только и гораздый, что пошуршать хвоинками на раскидистых еловых лапах, не пропускающих к земле ни капли. Да и полно ее мочить, и так напиталась под самые маковки мха, в лаптях версты не пройдешь - отсыреют.
Тихо в лесу, мрачно, слякотно. Солнце день-деньской непогоду за тучами коротает, птичьих голосов уж две седмицы [1] не слыхать, даже воронье к человеческому жилью на промысел подалось - подбирать оброненные зерна на полях да подле веялки. Опали листья - и затихла в лесу жизнь, расползлась по щелям-норам, затаилась до первого снега. Выпадет снег - скует землю мороз, подхлестнет студеный ветер, голод да холод выгонят пичуг и зверюшек на промысел, вышьют белое полотно крестиками и точками следов. А пока - молчит лес, угрюмо кутается во влажный туман, неприветливо косится на одинокого путника. Даже лешему не в охотку ухать да путать тропинки. Забился под вывороченный корч, укутался опавшей листвой и притих: еще не спит, но уже пригрелся, разомлел, наяву грезит. Коль потревожат его невзначай - осерчает, стряхнет дремоту, да напомнит, кто в лесу хозяин, а кто гость незваный… а иначе - проходи себе стороной, до весны не трону.
Девушка обминула корч по солнцу [2], придержала рукой мотнувшийся было тул [3], бряцнувший по бедру. За спиной у девушки висел лук в налучьи, у второго бедра - длинный узкий меч в кожаных с деревом ножнах. Из-под меховой безрукавки серебристо струились до запястий кольчужные рукава. Высокие кожаные сапоги беззвучно вминали листву, оставляя смазанные следы. Было видно, что девушка привыкла к долгим переходам, о коих постороннему знать вовсе не надобно. Она не кралась и не таилась, шла с гордо поднятой головой, не забывая смотреть по сторонам и прислушиваться, но многолетняя привычка сама подбирала ногам свободное от хрустких сучков и шишек местечко, вела поближе к деревьям, за которыми можно укрыться от нежданного противника, заставляла кланяться паутине, выплетенной меж соседних стволов, чтобы колышущиеся на ветру обрывки не означили ее пути.
Лесные травы, поутру обожженные инеем, распласталась по земле редкими вялыми прядями. Девушка поежилась. Ей было зябко, несмотря на шерстяную поддевку и кожаные штаны, одетые поверх полотняных. Изо рта шел пар, перемешиваясь с висевшим в воздухе маревом. Сапоги потихоньку промокали, вода исподволь пропитала льняные онучи и уже начинала негромко похлюпывать, грозя вскорости перелиться через верх.
Надо бы отжать да перемотать, решила девушка и, не откладывая, присела на первый же камень, снизу вызелененный плесенью, сверху выбеленный солнцем и ветром. Взялась за пятку сапога, готовясь вытянуть ногу… и вдруг что-то свистнуло над ее головой и ушло в чащобу. Стало слышно, как, шурша, вдали опадают на землю мелкие веточки и крошки коры.
Девушка кубарем скатилась с камня, мигом позабыв про хлюпающий сапог. Прижалась плечом к холодному зеленому боку, осторожно выглянула, положа руку на меч. Уж она-то, кмет семилетней выучки, не с чем не могла перепутать скользнувшую мимо виска стрелу. Она не услышала удара о дерево - видать, стрела на излете ткнулась в мягкий мох или застряла охвостьем меж ветвей.
В лесу по-прежнему было тихо. Никто не бежал за стрелой либо прочь, страшась мести. Никто не выглядывал из схорона [4], интересуясь судьбой оперенной свистуньи. Девушка измерила глазами непроницаемую гущу кустов, как на грех, протянувшихся на добрую сотню шагов вширь и леший знает сколько вглубь леса. Неведомый стрелок затаился в их сплетении, выжидая.
Девушка вдвинула меч обратно в ножны, села и стащила сапог. По очереди выкрутила онучи, раздумывая, что делать. Щита у нее не было, лезть же в кусты с мечом против лука - верная погибель. Да и наряд ли сыщешь лиходея в эдаких зарослях, пройдешь в двух шагах и минешь. А может, и не лиходей то вовсе, а охотник торопкий да безглуздый [5]. Пустил стрелу, не подумавши, а потом разглядел человека, и в портки наложил от страху - никак зашиб? А может, и не в нее вовсе целил, да промахнулся. Девушка развернула онучу, встряхнула и принялась наматывать на ногу. Мокрая, застуженная ветром, ткань пока больше холодила кожу, чем согревала. Хотя нет, если бы промахнулся - пошел стрелу искать. Не такой охотник богатей, чтобы кованными наконечниками разбрасываться.
Ладно, сидя за камнем, ничего путного не надумаешь. Девушка подыскала взглядом подходящее дерево, и, не разгибаясь, прыснула за него. Оттуда - за другое. Подальше от кустов. Выглянула из-за ствола - так никто и не показался, не выдал себя ни единым звуком. Она еще немного попетляла меж стволов, потом, остерегаясь, снова пошла ровным шагом, готовая упасть навзничь при малейшем шорохе.
Но больше в нее не стреляли.
***
Последнюю четверть версты она шла на стук топора. Лес, обобранный листопадом, с жадной радостью подхватывал любой звук, разнося далеко окрест по желобам оврагов. Издали топор звучал звонко и грозно, словно неведомый рубщик вознамерился свести лес на корню, но, чем ближе она подходила, тем глуше и обыденнее стакивалось железо с мертвой древесиной.
Он стоял к ней спиной. Светловолосый, обнаженный до пояса мужчина, сделавший короткую передышку, чтобы утереть пот со лба и собрать в кучу разлетевшиеся по прогалине поленья. Он? Не он? Вроде не похож… Невысокий, худощавый, с заметно выпирающими лопатками. Светлые волосы до плеч. На шее болтается какой-то оберег, сзади виден только узелок шнурка.
Мужчина установил на колоду толстый березовый чурбан, замахнулся и всадил лезвие до середины. Взбугрив мышцы, поднял колун вместе с бременем, повернул и с размаху ухнул обухом по колоде. Чурбан, треснув, распался на две желтеющие половинки. Он подобрал ту, что легла справа, заново умостил на колоде.
«Нет, не он». - Окончательно утвердилась она, и только собралась неслышно отступить с прогалины, как мужчина, по-прежнему не оборачиваясь, негромко спросил:
– Чего тебе надо?
Она вздрогнула, как от нежданного прикосновения к плечу. Покрутила головой во все стороны.
– Ты, ты. - Неумолимо продолжал он. - Выходи на свет.
Колун взлетел и опустился. Мужчина нагнулся, отбросил поленья к куче. Обернулся. Оберег был диковинный - круг, поделенный на две части. А в нем - меч торчмя, острием вниз. Вот диво - литье цельное, а потускнело неровно, ровнехонько наполам.
Одна сторона меча выходит черная, другая светлая.
Она подошла к нему, стала в трех шагах. А чего бояться? Не таких мечом упреждала.
– Ты, что ль, ведьмарь? - Спросила, повышая голос чуть больше, чем в разговоре с ровней.
Он с размаху всадил колун в колоду. Девушка вздрогнула глазами, шевельнула рукой, дернувшись к мечу. Раздраженно покривила губы, догадавшись, что он заметил.
– Люди бают и так. - Уклончиво ответил он. - А тебя что за Кадук [6] принес?
Серые глаза. Темно-русые волосы заплетены в короткую толстую косицу, перекинутую вперед и мало не достающую до груди. Лицо худое, обветренное. Тонкий нос с едва приметной горбинкой. И снова глаза - тоскливые, колючие глаза разочарованной в жизни и любви женщины. Такая убьет, не задумываясь. И, не задумываясь, закроет собой от удара вражьего меча.
– Ты смотри, говори да не заговаривайся. - Запальчиво сказала она. - А не то…
– А не то? - С ленивым интересом уточнил он.
Она попыталась прожечь его гневным взглядом, но опалилась сама. Глаза у ведьмаря были обычные, серо-голубые, но смотреть в них почему-то не хотелось. Начинало затягивать, как в омут, подкашивались колени, отнимался язык. Все бы отдала, лишь бы отвернулся.
Он обшарил ее глазами с головы до пят, вернулся к поясу. Долго не мог понять, что смущает, потом догадался. Тул у левого бедра. Меч у правого.
«Левша. Все, не как у людей. - С легким недовольством одумал он. - Сколько ей лет? Двадцать пять? Двадцать семь? У иных уже сопляков полная хата, а эта все в кметей играет…».
– Я княжий кмет [7]. Старший кмет. - Свысока, руки в боки, бросила она. - Можешь звать меня Жалена.
– Покамест я тебя не звал. - Он отвернулся, выдернул колун и снарядил колоду второй половинкой чурбана. Раскроивший ее удар помстился пощечиной.
От такой неслыханной наглости у Жалены побелели скулы. Старшего кмета - да поравнять с пустым местом?! Не ведала она, что ведьмарь беззлобно посмеивается про себя, испытывая незваную гостью. Жалена сказалась достойным воином - ничем прочим своей ярости не выдала, за мечом не потянулась, слова гневные в горле заперла, не дав воли. Не он подмоги просил - она челом бить пришла.
– Ты уж позови, сделай милость. - Сухо сказала она, и, оглядевшись, присела на пенек. Любо смотреть, как колет дрова привычный к работе человек. Словно играючи колуном помахивает, а чурбаны сами перед ним раскрываются, сверху донизу трескают. Видно, как змеятся по расколу омертвевшие жилы дерева, чернеют ходы суков.
– Помоги дрова донести. - Как ни в чем не бывало кивнул он на дровяную горку, затыкая колун за пояс. Жалена молча нагнулась, загребла, сколько влезло в охапку. Он подобрал остатки - вышло чуть меньше, - ловко обминул девушку и пошел вперед, показывая дорогу.
Кабы давеча взяла Жалена чуть правее - вышла бы прямехонько к избушке, маленькой, обветшалой, со следами пожара на подставленном лесу боку. Недавно перекрытая крыша золотилась свежей соломкой даже под хмурым осенним небом, а уж в солнечный денек и подавно радовала глаз идущим изнутри светом. Грозно и остро веяло от избы горелым, валялась поблизости обугленная, изъеденная огнем балка.
Ведьмарь, не утруждаясь, пнул дверь ногой, и та распахнулась внутрь. Стало видно, как сильно она перекошена в косяке. Одна петля вырвана, в ушке болтается изрядная щепа, покривленная щеколда только делает вид, что исправно службу служит - выбивали ее, что ли?
Жалена на всякий случай прижала локтем болтавшийся у пояса оберег-уточку, переступила порог, любопытно покрутила головой. Пустоватые у ведьмаря сени, пара кринок да кадушек, тряпье какое-то, несколько заячьих шкурок на распорках подсыхают, к чердаку приставлена лестница, выглаженная руками до червонной желтизны. Что у него на чердаке, интересно? Снизу не видать.
Ведьмарь ловко поддел коленом крюк, запиравший внутреннюю дверь, привычно поклонился притолоке и вошел, оставив дверь нараспашку. А и в избе ничего интересного - печь с полатями, плетеный ларь для хлеба, стол, стул да лавка. Вслед за ведьмарем Жалена сбросила поленья у печи. Изрядный вышел ворох.
Откуда-то сбоку выскочила угольно-черная кошка, покрутилась под ногами, обнюхивая сладко пахнущие смолой дрова, потом вскинула глаза на ведьмаря и вопросительно мяукнула. Глаза были желтые, пронзительные. Звериные, а смотрят по-человечески, аж дрожь берет. Он подхватил кошку на руки, и та, примостившись на его груди, вытянула шею и потерлась усатой мордочкой о колючую хозяйскую щеку.
– Ну садись, коль по своей воле пришла. - Ведьмарь показал рукой на лавку и Желена, помедлив, осторожно опустилась на краешек. Не удержалась от улыбки - кошка прискучило сидеть на руках и она стала сползать по ведьмарю, чисто по столбу - задом, опасливо оглядываясь. Рубаха потрескивала под когтистыми лапками. Спустилась до колен и лишь тогда, извернувшись, спрыгнула. Встряхнулась и пошла, как ни в чем ни бывало, за печь.
Ведьмарь подтянул к себе стул и сел лицом к гостье, упершись руками в разведенные колени. В серо-голубых глазах - словно мелко растрескался скальный гранит сапфирными жилами - проскакивали насмешливые искорки.
– Что сказать имеешь, красна девица?
– Воевода Мечислав велел к тебе обратиться, если потреба в том будет… добрый молодец. - Угрюмо добавила она, не умея заискивающе вилять хвостом перед нужными, но хамоватыми людьми.
Он подался вперед.
– И что за потреба твою шею перед моей гнет?
– Водяницы [8] в Лебяжьем Крыле селянам прохода не дают. - Жалена вызывающе выпрямила спину. - К берегу ближе чем на полет стрелы не подпускают, заманивают да топят. Ни днем, ни ночью не унимаются.
– Давно? - Он удивился, но не показал виду. Время русалочьих шалостей давно миновало, предзимье уже сгустило воду и опалило камыши, затворив в непромерзающих омутах рыбу и прочую водяную живность, а с ними и водяных-водяниц. О Лебяжьем Крыле всегда ходила дурная слава. Старожилы не помнили года, чтобы на зорьке не сыскалась в камышах три дня гостевавшая в омуте утопленница. Со всей округи сбегались горемычные девки, не иначе. Озерные берега сильно разнились - один ровнехонький, пологий да песчаный, а другой затоками изрезанный, чисто крыло птичье. И водилась на том озере пропасть лебедей - горластых, нахальных, гораздых плыть за лодками и шипеть на рыбаков, выпрашивая хлеб для серых нескладных выкормышей. Рыба на Крыле бралась хорошо, только успевай наживлять крючки червем для лещей, плотвы и красноперок, а если повезет, то и зубастую щуку на живца взять можно. Береговые селения кормились с того озера и зимой, и летом.
– Почти с самого душегубства… - Жалена понемногу разговорилась, да и ведьмарь оставил насмешки строить - сидел, внимательно слушал, не перебивая. И глаза - не верится! - больше не жгли, не кололи, смотрели понимающе, подбадривая рассказчицу.
– Три седмицы назад труп в лесу нашли. Купец заезжий, рыбу вяленую да копченую на продажу в городе скупал. Последний раз видели его в прибрежном селении, что Ухвалой прозывается. На горушке перед второй затокой. Там и нашли, в камышах.
Ведьмарь кивнул. Он бывал в Ухвале. Чуть больше половины дня пешим ходом.
– Водяницы потешились?
– Нет. Топором голову располовинили. Телешом лежал. Видать, деньги в зипун да пояс позашивал, а убийце несподручно было на месте обшаривать, он одежу спорол и унес. - Жалена заметила, что кошка снова сидит рядом с лавкой и слушает, насторожив уши. - Купец с женой в Ухвалу приехал, на телеге о двух конях. Купить ничего не успел, только сторговался со старостой на три пуда вяленого леща да попросил слух о себе пустить, чтобы люди угрей копченых ему несли. Жена убивалась сначала, как его нашли, плакала, волосы на себе рвала, лицо царапала. А на другой день сама исчезла, как в воду канула. Может, и впрямь канула с горя. Полгода назад свадьбу сыграли, любовь, поди, еще перегореть не успела…
– В озере не искали? - Спросил он.
– Какое там искать! - Махнула рукой Жалена, войдя во вкус повествования. - Подойти боятся. Семерых за два дня не досчитались, потом умнее стали, на озеро - ни ногой. Ну, по берегу, может, всей толпой и прошлись, а на лодках выходить не отважились.
Ведьмарь помолчал, потирая пальцем переносье. Непонятно было, заинтересовал его рассказ, или сейчас равнодушно молвит: «Ну и что? Я-то тут при чем? Или топор мой поглядеть пришла - не замаран ли кровью?» - Тебя воевода отрядил убийцу искать? - В лоб спросил он.
Жалена потупилась. Понятное дело, никого она не сыскала. Две с половиной седмицы прошло, ищи теперь ветра в поле. Труп сожгли, следы затоптали, многое из виденного и слышанного подзабыли. Так и сгинул бы человек бесследно, не будь украденные у него деньги княжьим задатком за угрей копченых, до которых князь охотник великий. Князь воеводе, воевода старшине, старшина кмету: сыщи, мол, прохвоста, живым или мертвым. Сыскать-то сыскала, дело нехитрое, а вот куда княжья козна запропала - не ведомо.
«Женщину старшина послал. - Подумал ведьмарь. - Расчетлив. Мол, сыщет - обоим хвала, а не сыщет - что с нее, бабы, возьмешь? Опять же - кому, как не бабе, ведьмаря улещивать?».
Подумал - и ухмыльнулся своим мыслям. От такой дождешься ласки, держи карман шире. С ее норовом скрипучие двери не подмазывают - выбивают с размаху.
– С утра выйдем. - Сказал он, оканчивая так толком и не начатый разговор. - Хочешь - ночуй в сенцах, там дерюжка в углу лежит, я еще кожух старый дам подстелить; не любо - иди в деревню, до темноты успеешь.
– И без кожуха твоего не замерзну. - Бросила, уязвленная. В деревню, вот еще! Думает - боятся его тут, аж зубы стучат. В избу небось не позвал.
До темноты она размялась с мечом на полянке перед избушкой (пусть смотрит, небось остережется руки распускать!), потом поужинала на крылечке остатками захваченной из деревни снеди, посидела, прислушиваясь к далекому вою волков, пока не зазябла.
Ведьмарь больше не выходил из избы, светца не запаливал, протопил только печь. В сенцах потеплело. Жалена сбросила кольчугу, на ощупь нашла и расстелила коротковатую дерюжку, улеглась поперек сеней.
Кожух он все-таки вынес, повесил на перекладине лестницы и так же молча ушел в избу, притворив за собой дверь. Жалена упрямо поворочалась на жестком полу, потом не выдержала - взяла и постелила кожух мехом вверх, укрылась полой. Сразу стало мягко и уютно, словно не в чужой избе посреди леса ночь коротаешь, а на лавке в родной избе. Мех был волчий, заметно потертый, но все еще густой, теплый, пушистый. От него чуть приметно пахло лесным зверем.
Думала - до утра глаз не сомкнет, ан вот пригрелась и тут же уснула.
***
Разбудил ее ветер, холодно пощекотавший за ухом. Жалена подхватилась, сонно протирая глаза, и выругалась про себя - ведьмарь, давным-давно поднявшись и снарядившись в дорогу, сидел на пороге, подпирая спиной косяк. Полбеды, что прежде нее проснулся, а вот как дверь в сенцы открыл неслышно? Переступил через нее, спящую? Да ее отроки дружинные «псицей недреманной» меж собой кликали! Знали - этой кметке во сне лицо сажей не измажешь, в косу репьев шутки ради не приплетешь. Подпустит на руку вытянутую, да как за цопнет за эту руку, как выкрутит - потом седмицу все косточки ныть будут.
«Постарела псица» - с досадой подумала она. - «Нюх потеряла».
Ведьмарь посторонился, пропуская девушку мимо себя. Возле порога уже стояла заготовленная для мытья кадушка с водой.
«Еще и к ручью успел сбегать!» - Ужаснулась кметка. - «Только что не сплясал вокруг меня, а я знай носом посвистывала, как пшеничку продавши!» - Доброе утро. - Неожиданно приветливо сказал он, поворачиваясь к девушке лицом.
– Доброе… - Смущенно отозвалась Жалена, бросая в заспанное лицо пригоршню воды. Ох, и холодная же! Словно из-подо льда начерпал. Оно и к лучшему - сон слетел, как льняная шелуха на веялке, прояснилось в глазах и голове. - Идем, что ли?
– Сейчас. - Он на короткое время исчез в избе, а вернулся с кошкой в перекинутой через плечо котомке. Кошка беспокойно перебирала лапами, порываясь выпрыгнуть и юркнуть обратно под печь, но ведьмарь надежно придерживал ее рукой.
– Ее-то зачем с собой тащишь? - Развеселясь, хохотнула Жалена. - Это собака дом по хозяину выбирает, а кошка - хозяина по дому. Ей дом люб, а не ты на лавке. Пусть бы сидела себе под печью, мышей ловила.
– Она не ловит мышей. - Спокойно ответил ведьмарь. Кошка, отчаявшись вырваться, спряталась в котомке с головой и притихла.
– А кормить ее, кроме меня, некому. Если сгину - она взаперти от голода умрет.
– Ну, дело твое… - Развела руками кметка.
– Мое. - Подтвердил ведьмарь, притворяя за собой дверь. Жалена мельком увидала висящий у него за спиной меч - по рукояти видать, старинный и не раз в бою опробованный. Мало кто из старшин, не говоря уж о кметах, мог похвалиться мечом из кричного железа. Высоко они ценятся здешними дружинниками, а уж иноземные купцы с руками оторвут, только предложи. Не простое то железо. Летом, когда подсыхают болота, кузнецы-умельцы слоями срезают побуревший и слежавшийся за столетия мох, складывают в печи, перекладывая древесным углем, пропаливают, и остается вместо рыхлых кирпичиков тонкая железная паутина, наподобие клока шерсти. Паутину ту мнут в комья, бросают на наковальню и куют мечи, равных которым не сыщешь ни в пыльных степях - родине кривых сабель-ятаганов, ни в стране вечных снегов, породившей тяжелые мечи в половину человеческого роста - не всякий воин одной рукой удержит, ни под заходящим солнцем - там клинки легки и режут плат на лету. Но ни один меч в мире не устоит против удара настоящей кричницы. Тысячи нитей в ней сплелись, тысячи лет, тысячи сил. А против тысячи одной полосе стали не выстоять, даже самой закаленной.
Кроме кричницы, ведьмарь не взял никакого оружия.
Не стал оскорблять ее недоверием.
***
Жалена шла впереди, не оборачиваясь, и мрачно кляузничала сама себе на ведьмаря: «Сам небось поел перед дорогой… выспался на мягком… теперь еще тропу ему торь. Пустил вперед себя нездешнего человека - вот собьюсь с пути, уткнусь в бурелом али болото, потом намаемся обходить…».
Думалось все это больше для порядка. Есть Жалена не хотела, выспалась отменно, а позабыть единожды пройденную дорогу ей не удалось бы при всем старании.
На самом-то деле дорогу Жалена торила только для себя, почему ведьмарь и не вмешивался. Ему-то самому - что овраг, что бурелом, что болото, что ручей без кладки - без разницы. Не пройдет человек - проскачет волк, взбежит по выворотню пятнистый лесной кот, взовьется над трясиной ворон. Бездорожье люди придумали, зверю всё дорога. Ну так и пусть идет, как ей удобнее, а он следом.
К полудню немного потеплело. Растаял иней, ожила вода в подмерзших было лужах. Темные низкие тучи кружили под брюхом серой облачной пелены, застившей небо и солнце. При их наближении падала на землю черная тень, грозная и хищная, как от ловчего сокола, взъярялся полуночный ветер, с воем пронизывал одежду насквозь, норовя запустить ледяные когти в самое сердце, из тропы вырастали пылевые вихори в человеческий рост, верещали и царапались острыми коготками кружившие в них нечистики, швыряли песок в глаза. Тучи все не решались сыпануть снегом, уходили ни с чем. Рано еще землю хоронить, не долетит до нее первый снег, растает под теплым дыханием.
За все время они с ведьмарем не перемолвились ни словом, и Жалена вдруг поняла, что ее смущает. Она не слышала шагов за своей спиной. Куда подевался этот леший? Неужто подшутил над девкой и тайком отстал, раздумав помогать? Кметка резко остановилась, раздраженно глянула через плечо.
И чуть не ойкнула, когда в шаге за ней послушно остановился ведьмарь.
– Почто крадешься, людей честных пугаешь? - В сердцах ругнулась она.
– Я иду. - Спокойно ответил он. - Иду, как могу. Хочешь, буду палкой по стволам колотить? Или посвистеть тебе?
– Не надо. - Устыдившись, уже тише сказала она. - Извини.
Он беззлобно покачал головой и пошел рядом, все так же молча и бесшумно. Жалена смотрела ему под ноги и только дивилась, как мягко ступает ведьмарь - ровно волк на мохнатых лапах.
«Что толку против такого в карауле стоять?» - с досадой подумала она.
– Шел бы к воеводе на службу. - Предложила она. - Дозором ходить.
– Мне своего дозора хватает. - Искоса глянул на ходу ведьмарь.
– За кем?
– За всем. - Коротко ответил он, ловко перескакивая выглянувший из земли корень.
Сказал - как щенка любопытного по носу щелкнул. Жалена в который раз дала себе зарок держать язык на запоре, а руки за поясом - так и чесались отвесить затрещину охальнику. «Бирюк, он бирюк и есть - сколь ни пытай, путного ответа не добьешься».
«Девка, она девка и есть. - В то же время подумал ведьмарь. - Не дождешься от нее ни речей путных, ни вопросов».
Посмотрел на нее еще раз и заключил: «Да и вообще ничего не дождешься, кроме затрещины…».
***
Повеяло жильем - печным дымом, свежим навозом, горьким запахом высоких бордово-розовых цветов, что поздней осенью распускаются перед каждыми воротами. Последними зацветают и первыми пробиваются из-под снега. Понюхаешь - и во рту становится горько, а в груди - легко и просторно, словно юркнул туда живой холодный ветерок. В родных местах Жалены их незатейливо кликали горьчцами.
Впритык к озерному берегу, вестимо, домов не ставят - как есть слижет по весне шкодливый паводок, да и в урочное время года земля не шибко завидная - горки да буераки, пески да глины, поля не вспашешь, скотину не выкормишь, даже погребом добрым не обзавестись - со дна ямины тут же вода проступает, а то и ключом бьет. Вот и разделяют Крыло и Ухвалу две версты лесом, да каким - дремучим, нехоженым. У каждого рыболова своя тропка к берегу, свое местечко заповедное; от чужого глаза прячется в камышах просмоленная лодчонка, для надежности - с вынутыми и отдельно схороненными веслами. И хотя все давным давно знают, кто, где, как, что и на что ловит, но виду не подают, и, на чистой воде встретившись, даже не здороваются: а ну как подумает Водяной, что вместе пришли, и разделит положенный улов на двоих? Только мальчишки с крыгами и топтухами сообща затоки баламутят, мелочь для уток промышляют.
Зато уж потом, как сдадут бабам улов и соберутся вечерком на посиделки, такие байки травить начнут - только держись! И как только лодка не перевернулась, как хвостом ее не перешиб сомище семипудовый, на леску о трех волосьях клюнувший, да, экая досада, в единой ладони от борта сорвавшийся!
Миновали последний перелесок, и селение легло перед ними, как на ладони: две-три дюжины дворов с единственной вымощенной досками улицей, к которой петляющими змейками сбегались узкие тропки от хатенок.
Жалена уверенно повела вдоль заборов, дощатых и плетеных, перевитых жилами сухого вьюнка с черными коробочками семян. Убранные поля больше не требовали заботы, скотина не находила травы на заиндевевших лугах, к озеру было не подступиться, и сидевшие по домам селяне занимались скопившейся за весну, лето и осень работой: женщины сучили нитки, пряли шерсть и лен, шили, вязали, мужчины мастерили всевозможную утварь из дерева, кожи и глины, старики плели лапти, тешили внучков сказками да былинами. И теперь все, от мала до велика, высыпали за порог, чтобы подивиться на Жалену и ее спутника.
Им обоим было не привыкать к испытующим, недоверчивым взглядам, они просто не обращали на них внимания, уверенно шагая к дому местного старейшины.
Двор был замкнутый, веночный. Жилье и прочие пристройки - изба, сенцы, баня, поветь, клеть, погреб, хлева и гумно размещались по кругу двора. Единственный проход между ними стерегли глухие крытые ворота. И горьчцы - высокие, в пояс. Узкие резные листья, прихваченные ночным морозцем, почернели и скрючились, ломкими хлопьями пепла осыпаясь к подножию куста, где упрямо курчавились зеленые молодые побеги, что перезимуют под снегом и тронутся в рост с наступлением тепла. Цветы же, собранные в широкие метелки, ярко багровели на голых стеблях, как выступившая из ран кровь. Уже и стебель почернел на изломе, а цветы все не желают мириться с неотвратимой погибелью, еще долго будут светиться из-под снега живым огнем. За то и любят сажать их на воинских курганах. Жалена мимоходом огладила встрепанные лепестки, вспомнила те, другие, что уже семь лет берегут покой самого главного в ее жизни человека, вдохнула горьковатый аромат, и что-то горько и тревожно защемило в груди, обернув выдох беззвучным всхлипом. Не сберегла. Ни его, ни драгоценного дара, наспех переданного на прощание. Теперь плачься, дура, распускай сопли о несбыточном…
Жалена решительно отерла лицо ладонью и кулаком постучала в гулко откликнувшуюся створку. Слаженно залились лаем цепные кобели, попробовал тонкий голосок щенок-несмышленыш, сорвался на скулеж и смущенно примолк.
Долго ждать не пришлось. Ворота отворились, и к путникам вышел староста - косая сажень в плечах, борода лопатой, рыжая с частой проседью. Он заметно хромал, тяжело выбрасывая вперед и чуть в сторону правую ногу. Давным-давно, в бытность его княжьим кметом, уже павший оземь супротивник как-то изловчился, да и достал перешагнувшего через него кмета мечом под коленку, рассек сухожилие. Нога зажила, но перестала гнуться, закостенела. Пришлось уйти из дружины, осесть на Крыле. Староста любил рассказывать односельчанам о той славной битве, в конце непременно напоминая, что раненых врагов надо добивать, не жалеючи. Жалене тоже рассказал - в первый же вечер. Тогда она отмолчалась. Не в ее привычках было кого-то добивать. Да и убивать без надобности не любила. Невелика хитрость мечом махать, поди-ка умом договорись!
Не шибко староста ведьмарю обрадовался, глаза так и забегали, как мыши по пустому амбару. Да кто этих ведьмарей любит? На добробыт [9] их не зовут, ан и выгнать нельзя: счастье в платяной узел завяжет да и унесет, в канаву выбросит, потом ходи за ним следом, задабривай, упрашивай, чтобы место показал. Кряхтя, староста преломился в поясе, мазнул пальцами землю.
– День добрый, гости дорогие, милости просим…
Ведьмарь, не ответив, шагнул за порог. Как по неслышному приказу, умолкли кобели на тренькающих от натуги цепях, осели на землю, угодливо вильнув хвостами. К собаками ведьмарь отнесся с большим вниманием - проходя, мимоходом потрепал по лобастой голове поджарого вожака; пес тоненько, по-щенячьи, заскулил, жалуясь на подневольную жизнь.
– Привела-таки? - Шепотом спросил староста, неприязненно косясь на ведьмаря, по-хозяйски обходившего двор. - Вот уж не думал, что он за тобой пойдет…Ох, не к добру это, попомни мое слово… Волка в дом калачом не заманишь, но уж коль сам следом увязался - быть беде.
Жалена неопределенно повела плечами. Каждый за свой дом пуще соседского радеет, своим ради чужого не рискнет. Сызмальства это ведомо, а как ни столкнешься - гадко.
– Беда уже здесь. Не на твоем дворе, так за воротами. Пусть его, хуже не будет, я уж пригляжу.
– Приглядишь, как же… - Сплюнул староста, старательно растер плевок левой ногой, чтобы не достался какому духу-шкоднику. - Только глядеть-то и останется, ветра горстью не уловишь…
Навстречу ведьмарю из дома вышли трое рослых детин - старостины сыновья-погодки от первой жены. Раздавшись в стороны, пропустили, но поклоном не уважили, только переглянулись промеж собой и глазами недобро сверкнули. На Жалену тоже неласково глянули - и завидно, что кметка, и пакостно, что баба: куда только воевода глядел?
«Да кому вы нужны, лапотники, - подумала кметка, - завидуют, вишь ты. От батюшкиных хлебов да жениных ласк небось в дружину не побежите, на снегу спать не будете, с побратимом жизнью не поделитесь, за чужой двор грудью не встанете. Кабы таких в дружину брали, хуже татей лесных ославилась бы».
Жалена поравнялась с ведьмарем, легко коснулась локтя:
– Что ж ты доброго человека не уважил, слова единого в ответ не молвил?
– Зачем? - Равнодушно отозвался тот. - Он мне не друг, я ему не враг, переглянулись и разошлись…
Жалена вспомнила, как однажды, на едва приметной лесной тропке, повстречала волка, неспешно бредущего ей навстречу. Переглянулись - и разошлись обочинами, признавая обоюдную силу. Но здесь же не лес, люди не волки - вон как староста поглядывает, с сыновьями перешептываясь.
– Зря. - Досадливо сказала она. - Теперь они тебя на все село ославят.
Ведьмарь, не отвечая, прислушивался, как за воротами, на улице, надрывается-приговаривает невидимая шептуха [10]:
– Водяница, лесавица, шальная девица! Отвяжись, откатись, в моем дворе не кажись! Ступай в реку глубокую, на осину высокую! Осина, трясись, водяница, уймись! Мне с тобой не водиться, не кумиться! Ступай в бор, в чащу, к лесному хозяину, он тебя ждал, на мху постелюшку слал, муравой устилал, в изголовье колоду клал, с ним тебе спать, а меня не видать! Чур меня!
– Это помогает? - Шепотом спросила Жалена.
– Иногда. Сейчас - вряд ли. Слишком далеко зашло. Да и шептуха не настоящая, голосит, как заведено, а силы в приговоре нет.
Подоспевший староста распахнул перед гостями дверь, пропустил их вперед. Сыновья зашли последними. Пахнуло теплом, утих пчелиный гул приглушенных голосов, два с лишним десятка глаз разом обратились на вошедших.
Семья у старосты была немалая - пасынок да кровная дочка от второй жены, и сейчас ходившей на сносях, младший брат-бобыль, жена старшего сына с двумя мальчуганами-погодками, жена среднего, совсем еще девочка с широко распахнутыми, испуганными карими глазами-вишнями, бабка-приживалка да виденные уже сыновья от первой, ныне покойной жены. На лавке у двери сидели трое наемных парубков и шумно хлебали щи из одного горшка. Поперек матицы [11], избяного хребта, протянулся дощатый стол, накрытый к вечере. Староста уселся во главе стола, ближе к красному [12] углу, покряхтел, поерзал, выпрямляя и потирая калечную ногу. Жалену усадил рядом с собой. Сыновья потеснили домочадцев на лавках вдоль стола.
Ведьмарь сам выбрал себе место - поближе к дверям, никто не осмелился указать ему на иное.
Изголодавшись с утра, Жалена набросилась на еду, как в два горла. Отведала и дичины, и квашеных грибочков с травами, и сала с нежно-розовой прослойкой, щедро присыпанного ароматным тмином. Свежего хлеба одна полкаравая умяла, запивая квасом, настоянным на хрене.
Ведьмарь, казалось, не обращал внимания на поставленную перед ним миску. Сидел, скрестив руки на груди, и даже сидящая у него на коленях кошка презрительно прикрыла глаза, повернувшись к столу боком. С чего бы такое неуважение к хозяевам?
Но хозяева, похоже, ничуть не обиделись. Ели, как и гостья - не перебирая, плотно, со смаком. Староста поманил пальцем пасынка, тот живо слез с лавки и подбежал к отчиму. Выслушав поручение, понятливо кивнул, подхватил миску, ложку и пошел вкруг стола обносить родичей жареной щучьей икрой - отменной закуской к квасу.
Жалена похлопала себя рукой по животу и решила, что, пожалуй, для икры еще сыщется местечко. Совсем маленькое. Дождавшись очереди, она подставила тарелку под полную ложку, с немалым сожалением отказалась от второй, и, кивнув на неподвижно сидящего ведьмаря, негромко спросила:
– А он почему не ест? Не в ладах с отчимом твоим, что ли?
– Чур нас, что ты такое говоришь! - Испугался мальчик. - Кабы не в ладах, не зашел бы. А не ест - так ведьмари и не едят ничего, духом чащобным живут.
– Зачем же вы его тогда пригласили? - Удивилась Жалена. И вправду - не видела она, чтобы ведьмарь при ней ел. Так и он за ней не следил…
– Ага, его поди не пригласи! - Рассудительно протянул ребенок. - Еще озлится и на худобу [13] поморок напустит. А то свадебный поезд волками перекинет или молоко у коров отберет. Ну его, пусть лучше за нашим столом сидит, чем из-за забора зубами лязгает.
Жалена посмотрела на ведьмаря и подумала, что ему, пожалуй, все равно, где сидеть - тут или за забором. Смотрел он куда-то в стену, совершенно отсутствующим взглядом и, кажется, терпеливо ждал, когда же все наедятся и отпустят его восвояси.
– А еще надо смотреть, чтобы ведьмарь ничего с собой со стола не взял. - Блестя лукавыми глазенками, прошептал словоохотливый мальчишка.
– Это еще почему? - Удивилась кметка.
– Чтобы порчу не навел. - Пояснил мальчик. - Вот я и смотрю, чтобы он не брал. И батя смотрит. И дядька. Пусть только попробует взять!
И понес икру дальше. Одну ложку положил в и без того полную миску ведьмаря, тот коротко поблагодарил и не притронулся. Не за едой он пришел. Ожидали: расспрашивать будет - нет. Ни единого вопроса не задал. Жалена со старостой разговор завели - интереса не выказал. Оба диву давались - неужто просто за компанию с кметкой во двор завернул? Жалене-от сам воевода верительную грамотку к старосте справил, верным человеком назвал. Староста и старался - пересказал Жалене все ходившие по Ухвале слухи и сплетни; собрав для храбрости чуть ли не половину селения, сводил к озеру, показал, где и как лежал покойник; всех соседей описал в подробностях - к кому со вниманием отнестись, а кого и вовсе трогать не след, только время попусту тратить. Пришлых же в селении не видели с Узвижения - равного ночи осеннего дня, на исходе которого сбиваются в стаи ползучие гады, пестрым шуршащим ручьем обходят напоследок свою лесную вотчину и хоронятся в подземных чертогах до первого весеннего грома. Проведав о змеином уходе, выползают из небесных логовищ серые осенние тучи, безбоязненно выплескивают на землю скопившуюся воду, размывая и без того колдобистые дороги приозерного края. Один только скупщик и рискнул, понадеялся на затянувшееся ведро [14].
До конца застолья ведьмарь все ж не досидел, как внесли рыбный пирог - поднялся из-за стола, сгреб кошку в котомку, пожитки в охапку, и молча пошел к двери. Жалена подорвалась ему вслед, нагнала в сенях:
– Погоди, ты куда?
– К озеру. - Спокойно ответил он, не стряхивая ее руки со своего плеча. Жалена, опомнившись, убрала сама.
– Ополоумел?! На ночь глядя? Зачем?
– Ночевать. - Он покосился в быстро густеющую тьму за дверями, где на мгновение вспыхнули пронзительной волчьей зеленью глаза цепного кобеля. Жалена не заметила, как пес, поймав ответный, мертвенно-льдистый блеск, взъерошил шерсть и попятился, не отважившись зарычать. - Рассвет у воды хочу застать.