Чтение 6–й страницы книги ~Алатырь-камень~

– Очень удобно иметь под рукой вооруженные полки на тот случай, если киевляне вдруг закроют передо мной ворота, – заметил Константин.
– Брать будешь? – осуждающе покачал головой Мефодий. – Черной славы Андрея Боголюбского или Рюрика Ростиславича [60 - Киев подвергался захвату и последующему чудовищному разграблению и разорению этими князьями соответственно в 1169 и 1203 гг., причем оба раза оно было настолько жестоким и варварским, что вызвало общий гнев всех без исключения летописцев, вне зависимости от их политических симпатий. Уже исходя из одного этого факта, возникает стойкая убежденность в том, что князя Владимиро-Суздальской Руси Андрея Юрьевича прозвала Боголюбским церковь, а современники, скорее всего, называли его совсем иначе и далеко не так уважительно, да и сама его религиозность была лишь внешней, показной. ] захотел?
– У меня спецназ есть, к тому же пятая колонна. Да еще ты свое слово скажешь. В любом случае ни резни, ни пожаров в городе не будет, – твердо пообещал князь. – Да оно и надо-то всего на один раз. Святослава ты, владыка, уже в Рязани на царство благословлять будешь.
– Тщеславие в тебе говорит, сын мой, – горестно вздохнул патриарх. – Забыл ты, что тяжелее свинца шапка Мономаха, да и не каждому она впору.
– Не забыл. Просто я выхода иного не вижу. Я ведь детей княжеских не убивал, а они растут потихоньку, так что, останься я великим князем, рано или поздно они не с просьбами ко мне придут – с требованиями. Значит – вновь конфликты, пусть локальные, и постоянное ожидание удара в спину.
– Что в конце концов вызывает манию преследования и доводит человека до патологии, то бишь маниакально-депрессивного психоза, – подхватил Вячеслав.
– Ты где таких слов нахватался? – удивился изобретатель.
– Спирт с медиками почаще пить надо, – усмехнулся Вячеслав. – Особенно с военными. Помнится, сижу я как-то под Урус-Мартаном в палатке у подполковника Сергея Николаевича Горшкова, и у нас опять кончилось. Ну, думаю, чего делать-то? А он мне и говорит…
– Ты погоди про Горшкова, – перебил Минька. – Вот этот вот маниакальный… – это что?
– Проще говоря, синдром Ивана Грозного или Иосифа Виссарионовича Джугашвили, – пояснил воевода.
– Ну, Сталиным я навряд ли стану. Не та закваска, – мотнул головой Константин. – А вот то, что при отсутствии царя Русь ни единообразную грамоту с новыми шрифтами не получит, ни арабские цифры – это точно. Даже Рязанская.
– А она-то почему не получит? – не понял патриарх.
– Нельзя допускать таких радикальных отличий, иначе это может привести к отчуждению одной части Руси от другой. У нас ведь их и без того их чересчур, владыка. Сам посуди, в законах уже изменения имеются, причем солидные. Это раз. Про войско я и вовсе молчу. Да что войско, когда у нас сама власть построена на совершенно иных принципах.
– Ну, про власть ты загнул, – заметил Вячеслав. – Ты и сам точно так же боярские шапки раздаешь, а тиуны твои точно так же дань собирают с крестьян.
– Э-э-э, нет, дорогой мой верховный воевода. У кого на Рязани и судейская, и гражданская, и военная власти в одном кулаке держатся? У меня, верно? А ниже возьми. Тиун налоги собирает, судья судит, а тысяцкие и прочие – воюют. Словом, разделение. У них же любой боярин, точно так же, как и князь, все три власти имеет – и по налогам, и как судья, и в дни войны отряд свой собирает.
– И ты считаешь… – начал было патриарх, но был вновь перебит князем:
– Не будет у меня короны, не будет и неоспоримого права лезть в чужой монастырь со своим уставом. Каким образом я заставлю всех князей поголовно строить новые больницы, школы и прочее? Что можно, я сделаю по-старому, как и раньше тебе обещал. Самару, Саратов, Астрахань и прочие города не просто точно так же назову, но и на тех же местах выстрою. И Архангельск поставлю, и даже Санкт-Петербург близ Финского залива отгрохаю. Он мне все равно понадобится. Но нужна корона. И не для меня, а для Руси.
– А вот эта пятая колонна, – осторожно осведомился Вячеслав, задержавшись перед уходом, чтобы остаться с Константином один на один. – Это кто же такие?
– Я к Любомиру твоих спецназовцев отрядил во главе с Паниным.
– Так ведь он вроде в Киеве, – удивился воевода.
– Вот он вместе со своим товаром и Торопыгой в Галич и выедет. Якобы спасаясь от рязанских полков, которые на подходе к Киеву.
– А еще кого послал?
– Да считай всех, кого ты хвалил, когда только-только из Константинополя вернулся.
– А почему я не знаю? Мои же люди, – возмутился воевода.
– Ты просто забыл, Слава. Вспомни, я же просил их у тебя на несколько месяцев, чтобы дельце одно провернуть, – мягко поправил Константин.
– Это ты называешь дельцем? – скептически осведомился Вячеслав, но дальше продолжать не стал.
А упомянутая «пятая колонна» уже в самые первые дни пребывания в Галиче развернулась на всю катушку. Блуждая с лотками по улицам, за первые же две недели они успели не только изучить расположение всех улиц, но и сосчитать количество сторожевых постов на различных участках крепостных стен.
Кроме того, под руководством Любомира они неустанно создавали нужный настрой в ремесленных кварталах, рассказывая о доброте – Константина к простому люду, о его справедливости и честности. Причем передавалось все это под соусом: «Сказывал как-то мне один знакомец в Киеве (Муроме, Владимире, Суздале, Ростове и т. д.), что как-то князь Константин Рязанский…»
Заканчивалось же словами, позволяющими с негодованием отвергнуть все обвинения в шпионаже: «Но я этому не верю». И попробуй после этого к ним придерись. Причем когда их спрашивали почему, они отвечали бездоказательно, ссылаясь на то, что уж чересчур красиво оно звучит, или на то, что навряд ли бывают такие князья на белом свете, или уж совсем лаконично: «А вот не верю, и все тут!»
Понятно, что после таких слов в души слушателей западал совсем не комментарий, а сами рассказы – красивые, романтичные, пропитанные светом доброты и справедливости. Все больше и больше людей начинали задумываться и все с большей неприязнью коситься на князя Бельзского.
Разведчикам и агитаторам оставалось лишь передать все необходимые сведения Константину. Для этого у них имелись особые стрелы. Древко каждой из них аккуратно раскалывали надвое, выдалбливали сердцевину, после чего вновь склеивали. Теперь, чтобы отправить необходимое послание, оставалось лишь засунуть его вглубь, затем залепить дырочку специально подобранным по цвету воском и…
Впрочем, это уже на тот случай, когда Галич сядет в осаду. Пока этого не произошло, вход и выход из града был совершенно свободным, так что мудрить не приходилось.
Александр Всеволодович отнюдь не был негодяем. Возможно, несколько беспринципным, чересчур желчным и лицемерным – это да, но таких владетелей на Руси сплошь и рядом было в переизбытке не только в ту пору. Более того, если им удавалось чего-то добиться, то летописцы их позднее даже славили, возвеличивая и всячески заштриховывая негативные стороны характера. Достаточно вспомнить Ярослава Всеволодовича, человека склочного и жестокого до безумия.
Однако это касалось лишь победителей, а Бельзский был неудачник, причем хронический. Можно даже сказать, что неудачи достались ему по наследству от его отца, которому не повезло с рождением. Всеволод Мстиславич был младшим сыном и потому всю жизнь довольствовался крохами со столов своих старших братьев. Захотел Роман отдать ему Владимир-Волынский – отдал. Захотел обратно взять – забрал. Пришлось Севе несолоно хлебавши вновь возвращаться в Бельз.
Та же самая история повторилась и с сыном. В 1207 году польские князья Лешек Белый и Конрад Мазовецкий, поссорившись со Святославом Игоревичем, сыном героя «Слова о полку Игореве», выгнали его из Владимира-Волынского, отдав город своему родичу Александру Всеволодовичу.
Несмотря на относительную молодость – всего-то двадцать девять лет – он буквально за несколько месяцев сумел добиться приязни со стороны местных бояр. Когда поляки в том же году захотели посадить в городе Ингваря Ярославича, то именно бояре воспротивились этому, и Александр остался на княжеском столе.
Беда пришла, когда Бельзский достиг возраста Иисуса Христа. Распять его, правда, не распяли, но отобрали Тихомль и Перемышль, отдав их малолетним братьям Романовичам – Данилу и Васильку. Как выяснилось чуть позже, это стало лишь началом неудач. В том же 1211 году, когда Андрей II подарил Перемышль самому Лешко, тот, не желая обидеть Даниила, которому принадлежал этот город, взамен вручил юному Романовичу Владимир-Волынский, велев Александру возвращаться обратно в Бельз.
Затаив злобу на своих двоюродных братьев, Александр Всеволодович несколько раз выступал против них, но всегда безуспешно. Результат был один и тот же – его собственная дочиста разоренная волость и сожженный Бельз. Однако, невзирая на вражду, вскоре он оказывается вместе с ними в одном войске черниговского князя Мстислава, идущем на Рязань. Но тут князя Бельзского подкарауливала самая крупная неудача. В этот раз он не просто оказался в стане проигравших. Хуже того. Ему не удалось отсидеться даже в своей родовой вотчине. Победитель взял все земли князей, воевавших с ним, под свою руку, и не на время, а навсегда.
Александру оставалось бежать к Мстиславу Удатному и пытаться хитростью и лестью выжать хоть что-то с этого поборника справедливости. Вроде бы через пару лет начало что-то вырисовываться, когда по инициативе того же рязанца в Киеве собрался княжеский съезд. Появилась надежда на то, что Мстислав, избранный на царский трон, подарит Бельзскому Галич, но тот – еще одна неудача – от престола отказался.
Еще один шанс появился чуть позже, когда рязанского князя обвинили в тайных сношениях с римским папой и ввергли в поруб. В надежде вернуть хотя бы Бельз, Александр чуть ли не стелился в ногах галичского князя, но тот все басил, что обвинение пока что не доказано, да и не до того теперь. Словом, отказал.
Обида была так велика, что Александр даже не пошел на Калку. А чего ему там делать? Вот если бы в союзе с каким-нибудь сильным князем повоевать более слабого – другое дело, а так…
Пожалуй, отказ от совместного выступления против неведомого степного народца стал единственной удачей Бельзского. Мало того, что он сам оказался жив, так ведь еще и погибло столько князей, что по лествице он получал право сразу на два княжества: Киевское и Смоленское.
Однако, вполне резонно рассудив, что уже давно самым главным правом на Руси стало право силы, после недолгих колебаний Александр решил отказаться от обоих, обратив свой взор на третье, которое освободилось со смертью Мстислава Удатного, не оставившего сыновей.
Были, правда, опасения, что на бесхозный Галич предъявит свои права его тесть Ярослав Всеволодович, который уже имел в этом княжестве один город. И тут новая удача – бездетный Ярослав умирает в Киеве, так и не доехав до своей вотчины.
Казалось бы, все, пошла полоса везения, которой Александр Всеволодович решил воспользоваться сполна, немедленно бросившись к королю Андрею П. Тонкие намеки на рязанского князя, который никогда не допустит, чтобы галичский стол достался венграм, сделали свое дело.
Да и у самого Андрея дела в Венгрии были столь запутанны, что ему было не до русского княжества.
Взяв с Александра Всеволодовича слово, что он никогда ни в чем не выйдет из его воли, король дал ему королевича Коломана, войско и воеводу Фильнея, с которыми князь немедленно метнулся к Галичу.
Однако, вполне справедливо опасаясь рязанского властителя, новоявленный князь тут же прислал послов к Лешку Белому, напоминая ему об их родстве и о том, что пришла пора рассчитаться за Владимир-Волынский, с которым его в свое время Лешко так унизил. Чувствуя свою вину, краковский князь пообещал помочь своему родичу.
Александр Всеволодович позаботился и о том, чтобы обеспечить себе поддержку со стороны владетелей Смоленского и Киевского княжеств, особенно последнего. В своих посланиях он напоминал, что является правнуком старшего из родных братьев Мстиславичей, поэтому теперь пришла именно его очередь княжить в Киеве. Но он не желает бездолить своих младших четвероюродных братьев, а потому принял решение отказаться от великого стола в их пользу, при условии, что они тоже помогут ему людьми в возможной предстоящей схватке с Константином Рязанским.
Провернув все это, он принялся достаточно спокойно взирать на самовластных и надменных галичских бояр, поклявшись в душе, что едва он отобьется от ненавистного рязанца, как непременно вздернет не меньше десятка из них на самом высоком дубу.
С венграми было похуже. Наглые, бесцеремонные и самоуверенные, они вновь наступали на те же самые грабли, в скором времени восстановив против себя городское население. Недовольны были все, от последнего нищего на паперти храма богородицы, который располагался в так называемом нижнем городе, до самых именитых бояр, чьи жены и особенно дочери уже не могли, как встарь, при Мстиславе Удатном, гордо пройтись по кривым извилистым улочкам верхнего города.
Ропот среди простых горожан становился все сильнее. Доходило даже до того, что в дело вмешался сам венгерский воевода Фильней. По настоятельной просьбе князя Александра он повелел своим людям угомонить особо буйных и беспутных смутьянов. Вроде бы недовольство стало стихать. Надолго ли – князь не ведал.
К тому же его пугал и сам воевода. Происходивший из знатного рода, который был, пожалуй, чуть ли не древнее королевской династии Арпадов [61 - Арпад – первый князь мадьяр, которые под его предводительством заняли Паннонию и основали там Венгерское королевство, в котором он правил с 886 по 907 г.] , он больше всего жалел о том, что не довелось ему схлестнуться на мечах с Мстиславом Удатным [62 - Автор напоминает, что появление Константина и его друзей внесло весьма существенные коррективы во многие события истории. Что-то из происшедшего не случилось, в том числе и сражение венгерских полков Фильнея с Мстиславом Удатным. ] . Его единственного из всех русских князей он считал заслуживающим маломальского уважения.
Не смущали его и громкие победы рязанского войска. О разгроме крестоносцев Фильней говорил, что русичи взяли их числом, а не умением. К тому же самому венгерскому воеводе несколько раз доводилось сталкиваться с ними на полях сражений, и достигнутые в них победы лишь прибавили в нем самомнения.
О битве на Красных холмах он и вовсе отозвался исключительно с насмешкой, утверждая, что ему самому для разгона этой орды дикарей вполне хватило бы нескольких сот рыцарей. Про помощь русичей Иоанну Ватацису он тоже слыхал, но считал, что многое переврали рассказчики, а на самом деле почти все сделал сам византийский император.
Словом, чем больше он слышал рассказов о Константине, тем больше возникало в нем желание проучить русича, которому так везло в жизни, что он ни разу не сталкивался с непобедимыми венгерскими полками, особенно если идут в бой под началом самого Фильнея. Поэтому больше всего он радовался именно в тот день, когда с высокого крепостного вала увидел, как из-за леса выходят и выстраиваются возле левого берега Днестра русские дружинники.
Своей наглостью он невольно ободрял галицких бояр, а заодно и самого князя. И Судислав, и Глеб Зереемеевич, и многочисленный клан Молибожичей, и многие другие надеялись на то, что Фильней сумет одержать верх над князем Константином. К тому же из-за спешности сборов рязанец не сумел собрать воедино все войско, ограничившись только пятью или шестью тысячами, из которых конных насчитывалась от силы тысячи две, не больше.
Фильней не мешал переправе, хотя на этом настаивал Александр.
– Неужто ты думаешь, что я их и так не разобью?! – возмущенно спросил он князя. – Напротив, если я сейчас выставлю на берегу своих воинов, то эти русичи, чего доброго, разбегутся в разные стороны, как трусливые зайцы, и где мне их тогда вылавливать? Нет уж, пусть спокойно выходят на нашу сторону.
– Но ты обещал мне обождать польские полки, – напомнил Александр. – Я надеюсь, что они уже на подходе.
– А не слишком ли много чести для этой голытьбы, которая по недоразумению называет себя воинами, – проворчал Фильней.
– Но ты мне обещал, – еще раз настойчиво повторил князь.
– Я рыцарь и обязан сдержать свое слово, – надменно выпрямился тот, сверху вниз глядя на невысокого князя. – Однако я давал тебе клятву, когда рязанских полков еще не было в пределах твоего княжества. Тогда я готов был ждать и, как видишь, не выступил им навстречу, сдержав ее. Гонцы Лешко Белого заверили меня в том, что не пройдет и двух недель, как войско поляков придет под Галич. Однако с того времени прошло уже три недели, но я не вижу ни краковского князя, ни его брата Конрада Мазовецкого, ни их людей. Возможно, они струсили и давным-давно повернули обратно. Тогда чего мы будем ждать?
– Еще неделю, – просительно повторил Александр, которого тупое высокомерие воеводы раздражало уже настолько, что он сдерживался изо всех сил, чтобы не вспылить и не сказать надменному Фильнею все, что он о нем думает.
– Три дня, – отрезал венгр и в знак того, что его слово окончательно и изменению не подлежит, повелительно тряхнул головой.
Пышный плюмаж на его шлеме величественно колыхнул белыми перьями, подтверждая правоту и непреклонность своего хозяина.
Но на третий день полки, обещанные польскими князьями, так и не подошли, зато прибыло подкрепление к рязанцам, на что Александр с некоторой тревогой обратил внимание Фильнея.
– Я на такие пустяки не гляжу, – раздраженно отрезал тот. – Подумаешь, пришла еще пара тысяч смердов, которых у нас в королевстве и за людей-то никто не считает. Завтра я тебе покажу, как надо разгонять это отребье, которое ведет себя с такой наглостью лишь потому, что еще не отведало моего железного кулака.
Люди князя Константина, которых так презрительно обозвал венгерский воевода, действительно вели себя весьма уверенно. Уже в первый день своего прибытия они прислали послов к князю, требуя убираться обратно в Угорщину и не забыть прихватить с собой всех остальных, потому как никто их на Русь не звал и делать им тут нечего.
«Остаться дозволяем только царевичу Коломану, – звучало далее в послании. – Потому как он нам ровня, да и ты, князь, можешь еще немного погостить в моем Галиче. А всех прочих – бояр, а также воев пришлых гони в шею, пока мы по ней не накостыляли».
Словом, текст был составлен в столь повелительных и властных тонах, что после его прочтения ни о каких дальнейших переговорах речи быть уже не могло.
Читать послание пришлось в присутствии воеводы и рыцаря фон Хеймбурга, представителя Тевтонского ордена. Венгерский король уже несколько последних месяцев с подозрением косился на крестоносцев, которым он сам разрешил незадолго до того расселиться в юго-восточном углу Трансильвании. Уж больно энергично и чересчур властно взялись они за дело. Андрей II оказался достаточно проницателен и уже стал догадываться, какую скрытую опасность таит в себе этот орден и какой вред он может принести королевству [63 - В 1224 г. орден будет изгнан из Трансильвании.] .
Чтобы улучшить взаимоотношения и рассеять его сомнения, ландмейстер [64 - Ландмейстер – областной магистр.] Хеймбург сам предложил Андрею помощь в предстоящей схватке с русичами. Рыцарей в Трансильвании было пока немного, чуть больше семи десятков. Ландмейстер взял с собой пятьдесят из них, будучи уверенным в том, что такого количества вполне хватит, чтобы сокрушить вдесятеро больше схизматиков, осмелившихся взять в руки оружие, и обратить в паническое бегство всех остальных.
– Что мыслит барон? – почтительно спросил Фильней у фон Хеймбурга – единственного человека, к которому венгерский воевода испытывал уважение.
– После злобных сарацин это будет не более чем легкая прогулка, – небрежно заметил тот. – Я попросил бы только одной чести от воеводы – поставить моих доблестных рыцарей в сердцевину клина, которым мы завтра разорвем схизматиков надвое, причем так же легко, как поджаренного молочного поросенка. Надеюсь, князь, – слегка наклонил он голову в символическом поклоне, – что ваши бояре сумеют докончить начатое нами.
– Сумеют, – буркнул Александр Всеволодович, сердито глядя на самовластно распоряжавшегося чужеземца, которому было не более тридцати пяти лет, но тут же успокоил себя мыслью о том, что после победы он сделает все что угодно, лишь бы в самые кратчайшие сроки выдворить их всех обратно к королю.
Хорошо хоть, что второй сын короля, королевич Коломан, также прибывший вместе с Фильнеем, не доставлял особых хлопот, вел себя тихо и ни во что не вмешивался, большую часть времени проводя в отведенных ему покоях Верхнего замка и общаясь преимущественно со своим лекарем. Все эти дни ему нездоровилось.
А в это же время в корчмах и прочих веселых питейных заведениях продолжали свою неутомимую работу подручные купца Любомира, отчего настрой простых ратников, которых привели с собой галицкие бояре, опускался все ниже и ниже. Впрочем, они не только пугали, но еще и снисходительно учили, что делать, дабы уцелеть. Правда, из-за молодости и неопытности случались и проколы.
– Так ты сразу кидайся в снег, а копье свое отбрасывай в сторону, – добродушно советовал Николка Панин перепуганному бородачу.
– Да у меня его отродясь не было. Вон, секира отцова, и все.
– Ну, секиру в сторону, а сам рожей в снег зарывайся.
– А не ссекут рязанцы?
– Да за что? – простодушно удивлялся Торопыга и бил себя кулаком в грудь. – На меня погляди! Жив ведь! А я ведь тоже с братьями и отцом три года назад на сече был. Под Ростиславлем нас всех и повязали, а рубить никого не стали. Князь нас даже в холопы обельные своим ратникам брать воспретил. – И подвел итог: – Таких, как мы, князь Константин не трогает, потому как понимает – подневольные. Повелели бояре, мы и пошли.
– Вот-вот, – кивал бородач, вдохновленный возможной перспективой спасения. – Я-то уж ладно, а вот сынов своих жалко. Все трое у меня тут. А куда денешься, коли Глеб Зереемеевич повелел? – сокрушенно разводил он руками. – Никуда ж не денешься.
– Ништо, – хлопал его по плечу Николка. – Все хорошо будет. Мы с тобой еще после встретимся да над страхами твоими посмеемся. Будь покоен, и сам жив останешься, и сыны твои тоже. Вот боярам да княжеским дружинникам – это да. Им и впрямь достанется, чтоб против князя нашего не вставали.
– Так ты… кто? – тут же насторожился мужик, мгновенно уловив слово «нашего».
Николка замялся, мысленно обругал себя на все корки, но затем с бесшабашной отвагой, свойственной юности, решился.
– Кто-кто, – передразнил он своего собеседника. – Сам, что ли, не понял? Потому и говорю как на духу – делай, что я советую. И не только сам с сынами, но и всем закажи. Как увидите, что наши полки пошли угорщину с немцами ломить, так сразу секиры, мечи, копья в стороны и рожами в снег.
– Побожись! – потребовал бородач, еще терзаемый сомнениями.
– Вот тебе крест! – размашисто осенил себя двумя перстами Торопыга.
– А еще потолковать с тобой можно ли? Таких, как я, много. Народ в сомнении пребывает. Меня-то они, может статься, и не послушают, а вот тебя…
– А слуг боярских или княжеских не приведешь? – подозрительно осведомился Николка.
– Да что ж мы, неужто без креста вовсе?! – возмутился мужик. – Какие слуги, когда тут о животе нашем речь идет! Чай, не без ума. Понимаем, что да как…
– Ладно, веди, – махнул рукой Торопыга.
Поэтому ни для Николки, ни для его друзей не было ничего удивительного в том, что едва лишь чаша весов слегка склонилась на сторону рязанских полков, как ратники пешего галицкого ополчения тут же начали бросать в стороны все, чем они были вооружены, и плюхаться в сугробы, закрывая головы руками. Сигналом к этому послужила отборная рязанская конница, которая выскочила с флангов и легко, почти играючи взрезала отряды галицких бояр, а потом устремилась в охват, сжимая в железном кольце венгерских и немецких рыцарей.
Им между тем и так приходилось несладко, хотя поначалу все шло так, как и планировал Фильней. Вогнутая середина пешего строя рязанцев при первом же столкновении с бравыми профессионалами покорно стала подаваться назад, хотя порядок при этом еще держала. Правда, полностью разрезать противника надвое у крестоносцев фон Хеймбурга не получилось. Чем глубже они вламывались, тем ожесточеннее становилось сопротивление русичей, но ландмейстер успокаивал себя мыслью о том, что это уже агония. Еще немного, совсем чуть-чуть, и все – схизматики побегут.
А потом неожиданно послышался громовой клич:
– Косари!
Фон Хеймбург даже не успел удивиться, а уж тем более понять, в чем же дело, когда кони его боевых товарищей стали с жалобным ржанием один за другим валиться на грязную снеговую кашу, превращая ее в темно-бурую, почти черную.
А ловкие воины, прячась за длинными овальными щитами своих товарищей, стоящих в передних рядах, продолжали орудовать косами, насаженными на длиннющие шесты, подсекая конские ноги и взрезая брюхо у тех, которые не были прикрыты снизу металлической рубашкой.
Фон Хеймбург хотел было крикнуть, чтобы уцелевшие рыцари немедленно поворачивали коней, но тут точно такая же участь постигла и его самого. Он со всего маху грянулся оземь, получил чудовищной силы удар по голове и потерял сознание.
Мудрая мысль об отступлении пришла в голову не только ему одному. Кровавая жатва была в разгаре и среди венгерских рыцарей, которым тоже доводилось несладко. Но те из них, кто сумел во главе с воеводой Фильнеем выскочить из мясорубки, в которую стала превращаться битва, лоб в лоб столкнулись с всадниками, вынырнувшими откуда-то сбоку, из-за стен Галича.
К тому же, как успел заметить князь Александр Всеволодович, чья дружина билась бок о бок вместе с венграми, а теперь отчаянно неслась куда глаза глядят, далеко не все рязанцы гнали коней наперерез отступающим. Меньшая часть на полном скаку летела к гостеприимно открытым городским воротам, которые почему-то не спешили закрываться.
Стража метнулась было к ним, но в это время десяток совсем юных отроков решительно встал на их пути.
– Не балуй, – произнес один, многозначительно поигрывая обнаженным мечом. – Ты что же, хочешь своего князя за воротами оставить?
– Так пока Александр Всеволодович до них доскачет, рязанцы внутри будут! – попытался пояснить пожилой стражник Михей, исполняющий должность старшего воротника [65 - Воротник – стражник, ответственный за городские ворота.] .
– Верно говоришь, – кивнул юнец, и его открытое мальчишечье лицо осветилось простодушной доброй улыбкой. – Его-то мы и ждем. – И он тут же произнес совсем иным, суровым тоном: – Баловать не будешь – останешься жив, а не то…
Стальное острие сверкнуло прямо перед глазами старого воротника. Тот беспомощно оглянулся по сторонам.
– Ах, ты еще учить нас будешь, сопляк! – внезапно выскочил из-за спины Михея Кречет, который уже давно метил на место старшого и теперь решил, наверное, что пробил его час.
Выхватив меч, он ринулся на юнца, который даже не шелохнулся, будто это его вовсе не касалось. Зато за спиной паренька что-то почти одновременно звонко щелкнуло, и сразу два железных арбалетных болта вошли в грудь Кречета.
– А ведь мог бы жить да жить, – хладнокровно произнес юнец, рассматривая мертвое тело, свалившееся к его ногам.
Такая быстрая смерть одного из воротников решила все. Остальным уже не захотелось лезть напролом, тем более что мальцов было не меньше десятка, то есть еще восемь арбалетов у них оставались заряженными, а в том, что они, не колеблясь ни секунды, немедленно пустят их в ход, сомневаться уже не приходилось.
К вечеру город был полностью взят, а пленные венгры вместе с Фильнеем заперты в просторном порубе, расположенном близ конюшен княжеского двора. Королевича Коломана среди них не было.
Бывший галицкий князь, оказавшийся в узилище вместе с Фильнеем, простонал, страдальчески держась за голову:
– Говорил же я, что надо польские полки обождать.
– С ними было бы полегче, – нехотя согласился венгерский воевода, но затем, немного подумав, добавил: – Вот только я не думаю, что мы их дождались бы.
Глава 5 Лучше худой мир
– Одного я только в ум не возьму, батюшка, – после долгого раздумья прервал затянувшуюся паузу Святослав. – Какие ты слова отыскал, чтобы при венчании на царство пред тобой и угорский [66 - Угорский – венгерский.] царевич склонился, и ляшские князья? К тому же, как я слыхал, и прочие князья уговорились супротив тебя выступить, чтоб никто на венчание не пришел, а вышло инако совсем…
– Тут главное – попросить как следует, – вздохнул Константин.
– Ага, но главное, чтоб звучало убедительно, – с невинным видом добавил Вячеслав, покосившись на безмятежное и кроткое лицо друга.
– Без этого никак, – лениво отозвался Константин.
Говорить не хотелось, да и непогода, которая вновь постепенно начинала расходиться за заледенелым окошком возка, располагала к совершенно иному. В такие минуты ему хотелось не беседовать, а размышлять. Или предаваться воспоминаниям…
Александр Всеволодович не знал, что, невзирая на все свое высокомерие, Фильней был прав, предположив, что ждать польских полков не стоило.
Гонцы не лгали, утверждая, будто сводный отряд Лешка Белого и Конрада Мазовецкого выступит буквально со дня на день. Он действительно вышел из Сандомира, где жители Кракова соединились с мазовшанами, всего через три дня после того, как их посланцы убыли в Галич. Однако на его пути лежали владения Константина Рязанского, который отнял Луцк, Бельз и Червень с прилегающими к ним землями у Ингваря Ярославича и Александра Всеволодовича. Земли эти были вытянуты с востока на запад вдоль всего Владимиро-Волынского княжества, гранича с юга с Галицким княжеством, а с запада – с владениями Лешко Белого.
Разумеется, и Лешко и Конрад хотели миновать их стороной, пройдя в обход, по замерзшему Сану – притоку Вислы, напрямую в земли галицкого князя, но у них это не получилось. Ближе к полудню пятого дня, считая со времени их выступления из Сандомира, когда до галицкого города Ярослава оставалось не больше двадцати верст, передовые дозоры поляков напоролись на русичей.
– Далее ходу для вас нет, – спокойно объявил стоящий впереди двух десятков русских дружинников Евпатий Коловрат. – Послан я от Константина Рязанского и имею слово к вашим князьям, так что проводите меня к ним.
Задираться смысла не имело. На узкой просеке, лежащей среди дремучего леса, для настоящего рыцарского боя не имелось места. К тому же за дружинниками высился здоровенный завал, за которым угрожающе поблескивали наконечники русских копий.
Кое-кто из тех поляков, что были помоложе, немедленно схватились за мечи, но старший польского дозора, пожилой рыцарь Миколай из Туробоев, так рыкнул на них, что оружие почти мгновенно вернулось обратно в ножны.
– Рязанские, стало быть, – произнес он мрачно, вытер со лба испарину и жестом пригласил русича следовать за ним.
Вернувшись к неспешно едущему польскому войску, которое вели братья-князья, и доложив о случившемся, Миколай с тяжким вздохом махнул рукой совсем еще юному воину, подзывая его к себе и уводя подальше от дороги, к повалившемуся дереву.
Евпатий Коловрат был немногословен. После краткого приветствия он почти сразу перешел к изложению сути дела. Говорил боярин на этот раз сухо и лаконично, без цветастых оборотов и прочих изысков, поэтому вся его речь длилась считанные минуты. Закончил же он ее вопросом, заданным безо всяких уверток, чтобы при ответе невозможно было отвертеться:
– Великий князь Константин Владимирович хотел бы знать, намерены ли вы идти дальше, чтобы помогать его ворогу, который самовольно взял Галич под свою руку, или мы будем и далее с вами жить в мире, как подобает добрым соседям?
– А где сам князь Константин? – поинтересовался Лешко Белый, пытаясь сохранить достоинство.
– Ты хочешь увидеть его самого? – спросил Евпатий. – Я могу проводить вас с братом к нему. Здесь недалече.
Конрад незаметно одернул Лешка за рукав кунтуша [67 - Кунтуш – что-то вроде короткополого кафтана.] . Тот оглянулся на брата и заметил разведчиков, топчущихся в отдалении.
– Поступим так, – предложил Лешко, вновь повернувшись к Коловрату: – Мы сейчас с братом посоветуемся, а потом сообщим тебе и твоему князю свое решение.
– Ну что ж, – спокойно согласился Евпатий. – Можно и подождать. Я буду у засеки.
Он учтиво склонился перед князьями в неглубоком поклоне, после чего отправился обратно, но, пройдя несколько шагов, вдруг остановился и круто обернулся:
– Князь Константин Владимирович повелел передать вот еще что. Как бы вы там ни решили, но, покуда промеж нас кровь не пролилась, он вас за ворогов все равно считать не станет, а посему милости просит к себе в шатер, дабы повечерять, чем бог послал. Да заодно, если такое желание будет, и людишек наших сочтете спокойно, как и хотели, – он легонько, одними уголками губ улыбнулся. – Словом, ждем в гости, – подытожил боярин, легко запрыгивая в седло.
Как только Лешко выслушал разведчиков, он сразу понял, почему на губах Коловрата гуляла такая ехидная улыбка.
– Около тысячи их у леса стоят, – доложили они. – Но там холмы, а из-за них костры дымят, и много. Хотели дальше прокрасться, да заметили нас.
– Не заметили, а окружили, – честно поправил его второй из разведчиков, добавив в оправдание: – У них тулупы белые, вот мы их на снегу и не приметили.
– И отпустили? – с удивлением спросил Лешко.
– Стоим же тута, – вновь вступил в разговор первый дозорный. – Сказали, что, пока князья ответ свой нам не дадут, они кровь лить не желают. Если что, так уж пусть она не на их, а на нашей совести будет.
– И что будем делать? Ты все равно хочешь идти на выручку галицкому князю? – осведомился Конрад, оставшись наедине с братом.
– Мы дали слово, – напомнил Лешко. – И ты, и я. К тому же я виноват перед ним. Помнишь, тогда, десяток лет назад, когда мы вначале дали ему города, а потом отняли их. Тогда мне так поступить было еще простительно из-за юного возраста, а теперь… Не хочу, чтобы он после всего случившегося во всеуслышание заявлял, что слово польских князей ничего не значит. Тем более при дворе венгерского короля.
– Но у меня тоже был уговор о мире, – возразил Конрад. – Причем именно с рязанским князем. И как я буду выглядеть в его глазах?!
– Неважно, – отрезал Лешко. – Свое посольство он к тебе высылал, когда еще не посягнул на земли, принадлежащие папе римскому, и не изгнал славных крестоносцев с их исконных земель. Выходит, твой уговор был с князем-христианином, пусть и схизматиком. Подняв же руку на имущество святого ордена, боровшегося с язычниками, он сам этот уговор порушил.
– Так-то оно так, – вздохнул Конрад. – Только все равно нехорошо это…
– А тут как ни крути, все равно выходит, что ты свое слово нарушаешь, – перебил его Лешко.