Чтение 10–й страницы книги ~Золото мертвых~

— Кто тебе сказал, что у тебя есть два месяца, глупый чужак? Завтра же я подниму холопов в седла, и они исчертят все мое княжество струями заговоренной воды. Той самой, через которую ты не можешь переступить. Все твои мертвяки и ты сам окажетесь в маленьких загончиках, где я их всех, никуда не торопясь, расчленю на мелкие косточки, а тебя оставлю бегать из угла в угол на каком-нибудь болоте. Надеюсь, ты бессмертен и будешь выть там на луну много-много веков.
— Это мы еще посмотрим.
Белург развернулся и, опираясь на посох, торопливо похромал к Боровинкиной горе. Большая часть мертвецов отворотилась от деревни и двинулась следом. Андрей понял, что угроза проняла-таки древнего чародея, и он задумал ответные ходы. А еще понял князь, что отдавать украденное из могильника золото ему нельзя ни в коем случае. Похоже, расплавленное волхвами копье — это амулет колдуна, вместилище его магической мощи. Без амулета он опасен, и только. С копьем — станет всесильным.
— Фрол, полыни мне еще надери. — Князь забрал у старосты поводья, вскочил в седло и помчался в сторону кладбища.
Быстро обернувшись, он уже через четверть часа спешился на причале, намотал поводья на низкую ветку ольхи, предупредил мальчишку:
— Посиди пока. Конь мне сегодня еще понадобится.
Левший при виде господина зашевелился, поднимаясь с чурбака, браво перехватил бердыш. Доложился:
— Пахом с мальчишками вернулся, Андрей Васильевич. Перекусили, отдыхают ныне. Княгиня тоже к себе от жары ушла.
— Чем перекусили?
— А-а-а… — растерянно протянул холоп. — Это… Остывало же, княже.
— Понятно. Голодом решили уморить?
— Дык, счас девок позову, печь еще горячая, затопится быстро.
— Брось, все равно не успеют. Посудину какую-нибудь принеси, только не шуми. Пусть все пока на корабле посидят.
Получив от Левшия недавно вымытую, еще влажную крынку, Андрей спустился к воде и стал наговаривать:
— Ты, вода текучая, текла из-за гор, из-за темных болот, через землю пробивалась, под солнцем грелась, от скверны очищалась, от злобы выгорала. Нет на тебе слова ни злого, ни доброго, нет в тебе воли ни плохой, ни хорошей… — После чего уселся на берегу, поставил крынку между ног и замешал в воде могильную землю, приговаривая: — Прими, вода, знак земной, знак упокойный, живому неведомый, мертвому неодолимый. — Потом растер несколько веток полыни, прошептав семь раз: — Прими горечь полынную, горечь живую, человека пугающую, колдовство убивающую, жить и нежить разделяющую. — И наконец, закончив взбалтывать зелье, закончил наговор: — Не ты меня встретил, то я тебя приметил, не ты меня нашел, то я тебя выследил, не вы меня отпел, а я тебя съел. Съел тебя мой порог, мой пол, потолок, мое окно, моя печь. — Князь снял нательный крест, осенил им три раза крестообразно бурую смесь: — Отведи, Господь, от меня врага, колдуна-мужика, бабу-ведьму, девку-удавку, тоску-мытарку, крест с покойника, ополоски с подойника, мыло с обмывания, свечу с покаяния. Кто меня станет убивать, пусть будет страдать. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Не своею силой, волею Господней, не своим словом, молитвой Божией, не своей душой, а Духом святым храни раба Божьего Андрея от глубокого омута, от сырой могилы, от взгляда черного, от слова злого, от браги хмельной, от девки дурной, от колдуна и колдуницы, от корыстной чаровницы, от лихоманки ломучей, от чащобы дремучей. Услышь слово мое смиренное, дай мне силу свою безмерную. Аминь.
По поверхности снадобья побежали пузыри. К добру это, нет — Зверев не знал, но надеялся, что новое зелье получилось таким же надежным, как и предыдущее. Он вернулся на причал, связал оставшуюся полынь в одну метелку. Молча забрал у Левшия с пояса небольшой бурдючок, вылил из него воду, заполнил своей мешаниной, повесил себе на ремень. Удерживая в одной руке крынку с оставшимся зельем и полынную метлу, он поскакал к Боровинкиной горе, вывозил ненавистную нежити траву в заговоренном составе, облил метлу со всех сторон, после чего зацепил за стремя так, чтобы конец волочился по земле, и помчался вокруг холма, волоча за собой. Места для скачки были тут не самые лучшие, но после памятной охоты на зайцев лесные дебри его уже не очень смущали. Зато неодолимый для колдуна круг он замкнул спустя всего несколько минут. Будет забавно, если Белург сидит сейчас где-нибудь там, в дубраве. Это значит, что куковать ему придется возле своей могилы еще очень и очень долго. Где-нибудь до Октябрьской революции.
— Пожалуй, на сегодня я сделал все, что мог, — решил Андрей, когда, проезжая вдоль берега, увидел отраженный в воде темно-красный закат, отчего озеро показалось наполненным кровью. — Пора наконец и позавтракать.
* * *
Сон князя этой ночью был приятен и безмятежен. Ему снилась лохматая, донельзя чумазая болонка, которая бегала по круглому загончику, время от времени совершая прыжки с переворотом через голову, и заливисто тявкала: «Отдай посох, отдай посох, отдай посох!» Вокруг стояла толпа зрителей, которые бросали монетки, ловко попадая в копилку, сделанную в виде бригантины.
Приятным было и пробуждение: выйдя на улицу, он обнаружил, что печь уже не просто затоплена, но и прогорела, а в раскаленном зеве княжескую свиту ожидают несколько пузатых котелков. Пока Зверев ходил к затону умываться, на причале был поставлен небольшой, но крепкий, укрытый скатертью стол, на котором князя Сакульского с супругой ожидали кубки с холодным квасом, миски с квашеной капустой, солеными огурчиками, а также блюдо с крупными кусками щуки, приготовленной с шафраном, перцем и посыпанной сверху доброй горстью ароматного укропа. Андрей понял, что жизнь налаживается.
Дворня расселась по чурбачкам, по травяным кочкам, поедая из больших ложек пшенную кашу с салом и какой-то рыбной мелочью, а Зверев впервые в своей жизни совершил княжеский, хозяйский поступок.
— Пахом, иди сюда, — подозвал он своего дядьку. — Давай, попробуй вместе со мной этой вкуснятины. — Сам выбрал с блюда опричный кусок рыбы и передал холопу.
Остальные проводили счастливчика завистливыми взглядами, но Андрей больше никого не подозвал: опричный кусок есть опричный. Он не для всех, он для избранных. Тем паче что из достойных награждения двое — Звияга и Левший — еще не вернулись из деревни. Васька же и Риус молоды еще, свои куски получить потом успеют.
— А вот и они, легки на помине. — Обсосав первый хребет, князь запил пряную рыбу квасом. — Шагают по тропинке. Ну, да их пусть там угощают, где они постель согревают.
— У-а-а-а!!! — взвыла дурным голосом сидевшая дальше всех на травке Софья, подпрыгнула и стреканула через причал к реке, продолжая при этом удерживать перед собой ложку с кашей, будто эту радость кто-то намеревался у нее отнять.
Андрей, еще не видя врага, рефлекторно хватанул рукой воздух — но сабли на поясе не имелось. Не носил он ее последние недели.
— Пахом, бердыши! И меч, меч заговоренный неси! — Выскочив из-за стола, князь кинулся на палубу, схватил первое, что попалось под руку, метнулся обратно.
На тропинке из-за кустарника как раз появился первый мертвец. Зверев ударом лопасти снес ему голову, отбив далеко в заросли лебеды. Древний воин не остановился — и вторым ударом под ноги ему пришлось отломить голени. Тушка упала, заскреблась руками — но совсем бестолково, так что сама сползла к крутому берегу, булькнулась вниз. Между тем на князя уже напирали новые гости, сразу трое. Одному он проломил грудь, сразу превратив в бесформенную груду глины и костей, второму сломал бедро, третьего опрокинул — но Андрею все равно приходилось пятиться. Мертвецы казались безобидными, но на каждого из них приходилось тратить время.
— Меч, Пахом, меч!
По тропинке скатывались новые десятки квелых, медлительных, ни на что не годных мертвяков — но что будет, когда они тупо завалят Андрея и холопов своей массой?
— Ме-еч!
— Вот, княже…
Андрей ощутил в своей руке ладную теплую рукоять и тут же перешел в наступление, прорубая грудины, отсекая черепа, расшвыривая почернелые от земли руки, подрезая бедра. После весла отлично уравновешенный клинок казался пушинкой, и Зверев в считанные минуты превратил в прах не меньше полусотни мертвецов.
— Ты думал, я тебя не найду? — донеслось с тропинки радостное шипение. — Ты думал, что запер меня в могиле? Думал, у меня не найдется силы против твоего зелья? Ты обмолвился, что, если у меня есть могущество, я должен забрать посох сам. Вот я и пришел, несчастный. Пришел за копьем и твоей жизнью.
— Ну, так иди сюда! — задорно посоветовал князь, разрубая пополам очередного неуклюжего врага. — Иди и покажи мне, на что способен!
Нового противника он развалил на две части, просто дернув мечом снизу вверх, а тот, что пытался дотянуться до Андрея слева, расплющился от рухнувшего на голову меча.
— Всех побью!!! — подбодрив себя победным воплем, врезался в костяшно-глинистую массу рыжий Риус.
Бердыш творил чудеса и в неумелых руках, разрубая по два-три покойника зараз. Стало ясно, что уж теперь-то живые воины точно одолеют мертвых. Тем более что свыше трех сотен бойцов Белург все равно привести не мог. Достаточно каждому одолеть по сто врагов — и дело в шляпе.
Зверев развалил от ключицы до бедра ближайшего мертвеца, ударом оголовья в лоб опрокинул другого, отрубил вцепившуюся в горло грязную руку, сильным пинком выбил бедро еще у одного скелета — и впервые за утро сделал шаг не назад, а вперед, к опершемуся на посох северянину.
— Сказать, в чем твоя главная ошибка, несчастный человечек? — ехидно поинтересовался колдун. — Ты слишком полагаешься на силу, в то время как есть высшая мудрость, недоступная твоему пониманию.
Он отпустил посох и протянул вперед обе руки, вывернув ладонями вверх:
— Лабрахо когри втонгу шигро, ригана гдонхи ыгного ши-ши…
Андрей ощутил во всем теле страшную боль, которая скрутила судорогой все его мышцы, вывернула суставы, заставила скрючиться, осесть к самой земле.
— Вот и все, несчастный! — Колдун наклонился, подобрал выпавшее из рук молодого человека оружие, выпрямился, плашмя скользнув клинком по его горлу, после чего положил его на шею поверженного противника сзади. — Теперь ты умрешь. Твое тело будет скормлено собакам, а душа закопана в навоз и раздавлена без остатка. Твои жены и дочери станут моими наложницами и наложницами моих слуг. Каждый день они будут проводить в муках, а каждую ночь — в позоре. Они будут молить о смерти каждого, кто пожелает позабавиться их безропотным телом. На лбу твоих сыновей будет выжжено тавро раба.
Мертвецы прекратили наступление и раздвинулись в стороны, давая господину закончить схватку, Пахом и Риус в бессилии опустили оружие, а женщины застыли от ужаса. Андрей же с трудом довел скрученную руку до висящего на поясе бурдючка, а сжать его мучимым судорогой пальцам удалось лучше всего. От резкого давления вылетела пробка, зелье плеснулось наружу, и Зверев крутанулся, защищая себя магическим кольцом. Телу сразу стало легче. Остатки жидкости князь вылил на себя, мазнул по лицу и волосам.
— … С выжженными глазами они станут таскать повозки под стрелами врага и кнутами своих хозяев, — продолжал распинаться Белург, постукивая клинком по княжеской шее.
— Сказать, в чем твоя главная ошибка, колдун? — тяжело спросил Зверев. — Ты слишком доверяешься магии, когда есть более простое и надежное оружие…
Он резко откинулся на спину и взмахнул рукой. Вылетевший из рукава кистень врезался колдуну в колено, ломая старые кости, — и Белург, взвыв от боли, повалился на бок. Он тут же попытался перевернуться на спину, вскинуть оружие — но просвистевший в воздухе кистень ударил по пальцам, дробя суставы и выбивая рукоять клинка, потом врезался колдуну в грудь, в лоб, в плечо, в руку…
— Ты плохой хозяин, колдун. Ты плохой провидец и плохой боец. Ты плохой рассказчик и невероятный хвастун. Твой язык всегда станет твоим наказанием, сколько бы ты ни жил на этом свете, безмозглое трепло…
Белург извернулся, на четвереньках, приволакивая ноги и припадая на руку, пополз в траву, в кустарник вверх по склону, а Зверев шел следом и бил его, бил куда попало, пока не понял, что таким способом убить колдуна все равно не получится. Его чародейскую душу способен пришпилить к вечности только загнанный в черное сердце заговоренный клинок.
— Пахом, меч! Дай мне меч!
Холоп кинулся к легендарному оружию — и тут же, очнувшись, к нему бросились мертвецы. Человек оказался проворнее — но древних воинов было больше, и они окружили дядьку плотной стеной. Клинок замелькал, разрубая костяки. Князь выругался, заскрипел от бессилия зубами — и поспешил на выручку. С другой стороны в толпу врезался Риус. Вдвоем они быстро рассекли неуклюжих врагов, часть из них швырнули с причала в реку, других раскромсали на безопасные обрезки — но время ушло, и искать среди зарослей живучего колдуна было уже бесполезно.
— Я все равно найду тебя, Белург! — закричал Андрей. — Я исчерчу все княжество заговоренными линиями, я привезу охотничьих собак, я расставлю капканы во всех ямах и норах, но я все равно найду тебя, колдун! Я выслежу тебя, я загоню тебя в самый дальний и глухой угол! Я заколю тебя, как дикого вепря, и утоплю в вонючем бездонном болоте! Ты понял меня, Белург?! Беги, колдун, беги! Тем интереснее станет охота и слаще победа! Беги!
— Проклинаю! — зазвучало в ответ, и шелестящий голос колдуна эхом заметался над заводью. — Проклинаю всех, кто соблазнится моим золотом, и всех их потомков! Проклинаю горем, проклинаю болезнью, проклинаю несчастьями и смертью в долгих страшных муках! Да падет мое проклятие на каждого, кто коснется золота моего, на всех их потомков по мужской линии и на всех мужчин, что осмелятся притронуться к женщинам их рода. Волею света, клятвою ночи, тайной рождений, вечностью смерти, словом и деянием своим по праву владения: проклинаю, проклинаю, проклинаю!
— Господь всемогущий, Вседержитель наш, — судорожно сглотнул Пахом. — Что же теперь будет?
— Ничего… — Андрей перекрестился, вытянул нательный крестик и поцеловал. — Ничего не будет. Он не проклинал тех, кто успел прикоснуться к его добру. Он проклял только тех, кто еще это сделает. Кажется, тех, кто втихаря прибрал найденное в могильнике золото и таскает его в кармане, ждут изрядные неприятности.
— Я ничего не брал, Андрей Васильевич!
— Да ты никак обиделся, Пахом? — вскинул брови князь. — На что? Разве я хоть словом, хоть взглядом попрекнул кого из вас подозрением? Совесть у каждого своя, и только на нее я и полагался. Ты ничего не брал, и я рад этому. Стало быть, проклятье тебя не коснется. Надеюсь, все остальные поступили точно так же. Боюсь, обратного хода теперь не сможет дать никто.
— Мыслю, татей средь нас не имеется, княже, — кивнул дядька. — Только что же теперь с сокровищем сим делать? Даже за борт его выкинуть нельзя, ибо прикасаться проклятьем запрещается.
— Андрей, милый… Пахом, — вмешалась в разговор княгиня. — О чем вы речи свои ведете? Не понимаю я.
— У меня есть для тебя два известия, родная, — вскинув зачарованный Гостомыслов клинок, внимательно осмотрел его Андрей. — Одно хорошее и одно плохое. Тебе какое поведать первым?
— Плохое…
— У нас в трюме лежит почти пять пудов золота, прикасаться к которому нельзя, если мы не желаем навлечь проклятие на себя, своих родичей и потомков еще на много, много, много поколений вперед.
— Тогда какое известие хорошее?
— Я думаю, на сегодня мы самая богатая семья на Руси, включая самого государя.
Сюр-приз
То, что Белург покинул княжество, Андрей понял, еще только подходя к Запорожскому. Вокруг околицы, на некошеном лугу, на дороге во множестве лежали неподвижные мертвые тела. Колдун бросил ненужные ему теперь существа и ушел искать себе более легкую жертву. А может, задумывал новую подлость. Главное: живущие в княжестве люди и местные покойники его больше не привлекали.
— Отдельного приглашения ожидаешь, Фрол? — толкнув калитку во двор старосты, поинтересовался князь. — Мне и на причале работы хватило, еще тут каждого в его дела носом тыкать. Видишь, упокоились ваши родичи. Собирайте тела, опускайте обратно в могилы, составляйте поименный список. Поеду в Корелу, закажу службу заупокойную по всем. Чужаков тоже соберите и возле кладбища заройте. Землю освятим — авось и они притихнут.
— Ты уезжаешь, Андрей Васильевич? — забеспокоился приказчик.
— Дней пять обожду, — пожал плечами Зверев. — Вдруг опять колдун высунется, оживет? Но не должен. Да ты не бойся, защитная черта округ селения все равно осталась. Так что ни одна нечисть сюда войти не сможет. Ну, а потом… Нужно и другие какие дела решать. Не токмо мне за тем следить надобно, как вы хвосты коровам крутите, есть и иные хлопоты. Люди мои где? Что-то задержались больно.
— Дык, как обычно. Туточки собрались да на причал пошли. Окромя деда, Лучемира. Посидел на лавочке и опять к Марфе убрел.
— Странно, разминулись, что ли? Все трое пошли?
— Не, хромой токмо и этот… Звияга. Который Аленке вдовой за три дня крышу перекрыть исхитрился. От мужик так мужик… Послать, чтобы покликали?
— Нет, у них и на причале работы хватит. Лишь бы лопаты выдержали все это выгребать. А третий, Трифон?
— А-а, этот… Видали его тут недавно… За крапивником все ползал. За мертвяка приняли. А еще сказывают, знахарь наш пропал. Хаживал кто-то возле берлоги, вот и приметили. Нет его. И добро, какое было, прибрано. Видать, сам ушел, не порвали.
— Оброк платил?
— Какой оброк, княже? У него ни земли, ни дома отродясь не бывало.
— Ну, и леший тогда с ним, пусть гуляет. А вот с Тришкой что делать?.. Как там хозяйку его зовут?
— Авдотьей.
— Что же, пойду познакомлюсь с бабой, что до сих пор алконавта моего поганой метлой не погнала.
— Кого не погнала?
— Неважно…
Дом за обширным крапивником, что занимал добрых шесть соток и отделял двор Авдотьи от прочей деревни, вблизи выглядел еще страшнее, нежели издалека. То, что с расстояния в сотню саженей виделось просто темным пятном на крыше, на деле оказалось вконец прохудившейся дранкой, неровный забор весь покосился, столбы подгнили у земли, на кровле же хлева зияла откровенная дыра размером с телегу. Хозяин прежний, видать, был работящий, поскольку даже вокруг дыры хватало места для сухого курятника и загончика для овец. Три телеги, сложенные у сарая, имели вид столь же плачевный, что и крыши. Одинокая кобыла паслась за воротами на длинном ремне, да где-то из-под стоящей на столбах избы доносилось веселое хрюканье.
— Голос нечеловеческий, — отметил Андрей. — Значит, не холоп.
Калитка тоже покосилась, уткнувшись углом створки в землю, так что двор, можно сказать, стоял открытым нараспашку. Князь постучал по плотно подогнанным жердинкам, шагнул внутрь:
— Есть кто живой?
В ответ где-то залаял пес. Но за забором.
— Это ты, что ль?
На крыльце хлопнула дверь. Баба в простом полотняном сарафане, с мокрыми пятнами на груди и подоле, в сером выцветшем платке, увидев гостя, завизжала, ровно ее резали, и прыгнула обратно за дверь. Мгновение спустя она спохватилась, выскочила, отвесила глубокий поклон:
— Милости просим, батюшка князь! За честь такую благодарствуем. Ой! — Авдотья опять скакнула в дом, но скоро опять вернулась: — За честь такую благодарствуем. Чем можем твоей милости… Ой!
Тетка пропала, появилась снова, опять пропала. Далеко не сразу Андрей заметил, что после каждого из таких исчезновений в женщине происходит небольшое изменение. Ой! — и она вернулась в цветастом сине-красном платке. Ой! — и на ней вышитая юбка. Ой! — и поршни сменились войлочными, с бисером, тапочками. Ой! — и вместо замызганной рубахи появилась на свет цветастая душегрейка. Просто фокусница какая-то, а не крестьянка.
— Сюда иди, — указал на нижнюю ступеньку крыльца Зверев.
Авдотья торопливо вытерла руки, метнула тряпку за спину, в дом, спустилась и поклонилась снова:
— Никак, провинилась в чем, княже?
— Где мой обалдуй?
— Это Трифон, что ли? Дык, за хлевом, в соломе старой спит.
— Показывай.
Холоп зарылся в старую, прошлогоднюю солому почти с головой и дрых с совершенно безмятежным выражением лица. Его ничуть не беспокоили ни мухи, ни жесткие стебли, что тыкались в щеки и лоб. Пахло от него… как в таких случаях и бывает.
— Ну, и зачем ты его поишь? — хмуро поинтересовался Андрей.
— Нечто я его пою? Сам, паразит, находит. Я уж и прятала, и запирала, и уговаривала — никакого толку.
— А чего не прогнала к чертовой бабушке?
— Так мужик все-таки, княже. Как проспится, на что-то еще годен. Других-то окрест и вовсе нет. Куды же вдовой бабе плечо свое преклонить? Навозишься за день — и в холодную постель, в подушку плакать. А так хоть какая, да ласка.
— Ты меня слышишь, уродец? — влепил Андрей пьянчужке звонкую оплеуху. Тот мотнул головой и что-то вяло промычал, не открывая глаз. — Да, этого только могила исправит.
— Да что же ты, княже, — всплеснула руками женщина. — Он же не тать, не душегуб какой! За что же его смертию-то? Может, остепенится все же. Завяжет с делом этим хмельным-то…
— Душегуб, говоришь? — вскинул голову князь. — Душегуб… А мысль-то дельная. Это ты, Авдотья, молодец. Душегуба не жалко. Ты не знаешь, у вас тут банды какой-нибудь не гуляет?
— Чур меня, чур, — закрестилась женщина. — Помилуй Бог, какая банда? Нет, батюшка, отродясь и не слыхивали, слава Богу.
— Да, это, конечно, хорошо, — задумчиво согласился Зверев. — Но мысль отличная.
— А с Трифоном-то чего будет, Андрей Васильевич? — осторожно напомнила хозяйка.
— С этим проходимцем? — задумался ученик старого волхва. — Ну, можно и подумать… Ты знаешь, откуда он в следующий раз пить будет?
— Нет… — мотнула головой Авдотья. — Но коли крынку с пивом в подвале оставлю, обязательно найдет. Нюх у него, что у кота на сметану пролитую.
— Ну ладно, попробую один способ… Ты вот что, как это животное шевелиться начнет, медом его корми. Только не хмельным, а самым обычным, пчелиным. Есть у тебя?
— А как же, батюшка, имеется.
— Вот им и корми. И ничем больше. Когда я вернусь, все остальное сделаю. Давай, волоки в дом это сокровище… — Андрей похлопал бабу по плечу и пошел со двора.
Про копытень Зверев слышал от Лютобора еще в прошлом году, и про то, как запойных пьяниц им лечить, — тоже помнил. Но вот сам не собирал этой травки ни разу. Знал только, что листья ее по форме след от копытца напоминают, что зелеными под снегом остаются и что расти он больше вдоль полей любит. С этим знанием и пошел.
Похожее растение он обнаружил довольно быстро, но засомневался: вправду ль копытень, или просто лопух-недоросток? Пошел дальше, минут через пятнадцать наткнулся опять на похожие мясистые листья, потоптался рядом, но опять не решился, и лишь найдя обычные, нормальные, вытянутые лопухи, Андрей отважился подкопнуть косарем очередное подходящее по описанию растение. Отряхнул корень, рассмотрел:
— Да, точно. Копытень. Лютобор показывал точно такое.
Когда он вернулся в дом за крапивником, Тришка лежал уже на лавке, без рубахи и порток. Усы и борода лоснились от сладких капелек, на груди и животе слиплись мокрые волосы.
— Из колодца я чуток окатила, — пояснила женщина. — Дабы оклемался.
— Ну и?
— Две ложки меда слопал, оглоед. Опосля опять заснул.
— Проснется — опять медом корми, и ничего другого не давай. Так его после похмелья на новую выпивку тянуть перестанет. Держи корень. Почисти его, натри и запарь. Тут примерно на полкружки воды. По уму, его минут шесть-семь варить нужно. Скажем так, как закипит, десять раз «Отче наш» прочитать. Выльешь отвар в пиво и ставь в погреб. Только не указывай ему куда, не намекай. Не то неладное заподозрит. Корень этот не ядовит — если, конечно, не жрать его тарелками. Но вызывает спазмы, тошноту, слабость. В общем, как Тришка выпьет — его после этого сразу рвать начнет, крючить, корежить, плохо ему будет. А ты поддакивай, что все, мол, свое он выпил, теперь сдохнет уже, а жаль. Проси родичам покойным привет передать, советуй, как лучше после смерти ангелам кланяться, чтобы не в ад, а хоть в чистилище попасть. Сетуй, что исповедника у вас в деревне нет — так и помрет, не покаявшись. Поняла? Пусть почует, чем врата смерти пахнут, и знает, что путь туда после чарки первой откроется.
— Ага, все как есть исполню, батюшка, — кивнула баба.
— Ну, а я со своей стороны тоже сейчас добавлю. Чтобы хорошенько проняло. Пошли, ковш воды холодной ему на башку глупую плесни, пусть слегка в себя придет, чтобы услышать меня мог.
Хозяйка ради дорогого гостя не пожалела целого ведра — холоп аж подпрыгнул на лавке, уселся, закрутил головой, захлопал глазами. Узнав князя, упал на колени:
— Ой, прости, Андрей Васильевич. Я тут заспался маненько… Я сейчас, я счас. Токмо порты… порты…
— Ты не беспокойся, Триша, я на тебя не гневаюсь, — даже и не думая сдерживать ухмылки, кивнул Зверев. — Мыслил, через знахаря умелого тебя от зелья хмельного отучить, да тот отказался, сказал: все едино ты на днях преставишься. Каждому человеку на роду ведь ровно точное количество хмельного выпить надлежит. Он в воду глядел, сказал: выпил ты уж свое, всего два корца осталось. Как их выпьешь, падешь тут же в корчах страшных, помучишься судорогами и болями сильными, да душа и отлетит. Посему есть у меня для тебя поручение последнее. Деду моему покойному, по матери, про схрон его передашь, и бабке поклон… Ты слышишь меня, Тришенька?
— Ага, княже, — кивнул холоп.
— Слышишь, да не понимаешь, — тяжко вздохнул Андрей. — Ты вот что. Ныне больше не пей ничего. Как в себя придешь, ко мне явись, дабы поручения запомнить в точности. Гнева моего не страшись: чего теперь на тебя гневаться? И смотри, пока поручения не получишь, не пей! Не то преставишься раньше времени… Понял?!
— Ага, княже…
— А коли так, то проспись давай да на ушкуй приходи. Жду.
Как и подозревал Андрей, в этот день холоп на корабль так и не явился — не устоял перед хмельным соблазном. Он пришел утром второго дня. Трезвый, как предрассветная росинка, тихий и с совершенно дурными глазами — как у кота, сладко заснувшего в куче белья, а потом извлеченного из стиральной машины.
— Ну, наконец-то! — с радостью встретил его князь Сакульский. — Ну, ты как, в уме ныне?
Холоп пугливо опустил голову:
— Здрав будь, князь Андрей Васильевич.
— Ну, тебе того же желать бесполезно, — с холодным спокойствием ответил Зверев, — ты лучше слушай да запоминай. В мире ином найдешь деда моего по матери, скажешь, что схрон его, что на черный день оставлял, мы не тронули. И спроси, надо ли его перезахоранивать. Коли да, то пусть знак какой подаст. А бабушке поклонись, от меня передай, что помню, а могилку не навещаю оттого, что в родные места не попасть никак. Ну, поведай, что творится тут, что отправился я в имение новое, что занят весь в делах, в хлопотах. Все запомнил в точности? Ну, ступай. Ты не бойся, службу заупокойную я по тебе закажу по всем правилам. Ты токмо про поручение не забудь…
— Идти? — не поверил своим ушам холоп.
— Ступай, ступай. Чего я тебя в последний день занимать стану? Ты готовься, все же помирать придется, мир наш покидать. Ступай.
Тришка развернулся и, поминутно оглядываясь, побрел вверх по тропе.
— За что ему милость такая, княже? — не утерпел от вопроса Левший.
— Либо помрет сегодня, либо пить бросит, — не вдаваясь в подробности, объяснил Андрей. — Пусть сам выбирает. А мне что так, что так легче будет.
О сделанном Тришкой выборе на ушкуе узнали через день, когда на причал бесшумно спустилась большегрудая девка лет шестнадцати, в костяном, украшенном перламутром венце, с толстой косой ниже пояса, нарумяненными до багровости щеками, в полотняной рубахе с вышитыми красными и зелеными ромбиками рукавами. Поверх рубахи был надет красный сарафан, подхваченный под грудью пояском, а ниже — сплошь покрытый разноцветной вышивкой. Из-под юбки у девки при каждом шаге выглядывали бисерные туфельки. Кажется, кожаные.
Выглядела она так, словно явилась на праздник, к которому готовилась всю предыдущую жизнь. В руках ее покачивалась прикрытая лоскутом чистой ткани ивовая корзина.
Холопы, девки, княгиня и сам Андрей замерли при таком явлении, ожидая продолжения.
— Здоровия вам, люди добрые, — чиркнув по земле ладонью, низко поклонилась девица. — И тебе добра и долгих лет, князь наш, Андрей Васильевич.
— Здравствуй, здравствуй, девица, — кашлянул Зверев, нутром чуя неладное. — С чем пришла, красавица?
— Вот, — откинула она тряпицу с корзины. — Яиц я вам куриных принесла, малины, с медом варенной, земляники лесной, кувшин мяса тушеного. Кабанчика о прошлом годе зарезали. Хороший был, жирный.
— Начало многозначительное, — оглянулся на супругу Андрей. — А просишь за то чего?
— В девках остаться не хочу, батюшка князь. Я уж к знахарю предыдущему раз пять ходила. И курочек носила, и мед, и расстегаи. Помочь обещался, да проку так и не вижу. А ныне и сам он пропал. Видать, колдун его забрал иноземный, что мертвецов подымал.
— Еще бы чего-то ваш знахарь мог сделать, коли у вас на трех девок всего один парень, — усмехнулся Зверев. — Ну, да ничего. Мыслю я, колдун не только знахаря, но и проклятие свое унес. Появятся теперь женихи и у вас в деревне.
— Когда это еще будет, батюшка-князь. А я уж в старых девках скоро останусь. Годы-то девичьи уходят. Красота вянуть, гляди, начнет.