На глазах у Федора Летис лишившийся в битве щита и меча, отбил кулаком удар римского копейщика. Затем выхватил у него копье и прикончил нападавшего его же оружием. Но тут же был атакован следующим римлянином, вооруженным мечом. Тогда Летис, не имея под руками других средств защиты, потащил из тела только что убитого легионера копье, но древко с металлическим острием обломилось, и у него в руках осталась только палка. Разъяренный Летис сумел увернуться от удара меча и точным ударом вогнал палку в глаз римлянину.
Потрясенный увиденным, Федор на несколько секунд забыл о том, что сам находится в гуще сражения, и это едва не стоило ему жизни. Римский солдат, возникший рядом, ткнул его мечом в грудь, но угодил в нагрудные пластины из металла.
– Ах ты, тварь! – разъярился Федор и, отпрыгивая назад, рубанул его в полете сверху вниз острием.
Клинок звякнул о шлем легионера, срубив с того плюмаж из красных перьев. Но римлянин нанес новый удар. На сей раз удар пришелся в щит, но на излете поранил левое плечо. По руке поползла струйка крови.
– Как ты меня достал! – не выдержал Федор и, совершив новый прыжок, выставил вперед щит, налетев на легионера. Тот прикрылся своим щитом, но Федор был более рослым, и ему удалось сбить противника с ног.
Когда легионер оказался распластанным на камнях, а его щит отлетел в сторону, командир седьмой спейры, не теряя драгоценных секунд, вогнал фалькату в живот противнику и для надежности провернул клинок. Римлянин издал предсмертный хрип и выронил меч на камни.
Федор быстро поднялся, снова осматриваясь по сторонам. Пока морпеха никто не атаковал. Более того, его спейра уничтожила всех легионеров, оказавшихся на пути, правда, и сама уменьшилась более чем наполовину. Сами же римляне и не думали обороняться здесь до последнего. Бросив свой арьергард на растерзание, они все силы вложили в последний удар и прорвались.
Бой в ущелье и вокруг Федора затихал. Со своего места он видел, как плотные ряды римлян – а их оставалось еще несколько тысяч – пробив центр обороны последней линии африканских пехотинцев, вырвались на свободу. Сохраняя боевой порядок, римляне устремились по дороге вперед, оставив позади Тразиментское озеро.
Опустив взгляд, Федор вдруг увидел тело Акрагара. Командир двадцатой хилиархии лежал в трех шагах от него и был мертв – из его груди торчал пилум, проткнувший тело военачальника насквозь. Шлем его валялся рядом, а остекленевшие глаза Акрагара застывшими зрачками смотрели в небо.
Федор выдернул пилум из груди Акрагара и подозвал жестом ближайших солдат, приказав им отнести тело командира в лагерь, где его похоронят с почестями. Солдаты тотчас принялись изготавливать носилки из копий. Подошедший к ним Урбал в залитых кровью доспехах некоторое время смотрел на погибшего командира, затем покосился на Федора, но ничего не сказал, а лишь усмехнулся, подняв глаза к небу. Он словно разговаривал с богами, вершившими судьбы смертных. Но Федору сейчас было не до отвлеченных понятий. Римляне прорвались, бой еще не закончился.
– Построиться! – приказал он оставшимся в живых солдатам. – Мы будем продолжать преследование противника, пока не уничтожим его.
И солдаты седьмой спейры с присоединившимися к ним остатками пехотинцев из пятой, четвертой, восьмой и еще нескольких оставшихся без командиров подразделений устремились в погоню за римлянами. Всего под командой Федора оказалось человек триста или четыреста. Он, впрочем, не считал. Бой у Тразиментского озера случился жестокий. Погибла почти половина африканцев, защищавших дорогу, в числе которых оказались Акрагар и два других командира хилиархий, а также все командиры спейр. Федор был единственным из них, кто выжил в этой мясорубке. Жив остался и его помощник Маго, умертвивший своей рукой не меньше десятка римских солдат.
Легионеры потеряли в этом прорыве не меньше трех тысяч человек. Трупы их устилали в этом месте всю дорогу Рим-Арреций вперемешку с африканскими пехотинцами.
Построив оставшихся воинов в боевой порядок, Федор снова повел изможденных солдат в бой. Они догнали и преследовали римлян до тех пор, пока не миновали лагерь карфагенской армии, находившийся у дороги, и к преследованию не подключилась иберийская и нумидийская конницы.
Прорвавшимися римлянами командовал явно хороший стратег. Легионеры стойко отражали нападения легкой конницы и пехотинцев Федора, с каждым часом уходя все дальше от места боя. В конце концов, к месту перманентного сражения прискакал сам Ганнибал и приказал прекратить преследование. К этому времени солдатам Федора и нумидийцам постоянными атаками удалось уничтожить еще несколько сотен легионеров.
– Пусть уходят, – сказал вождь армии Карфагена, глядя, как легионеры удирают в сторону Рима. – Эти люди лучше других расскажут о своем поражении согражданам и посеют панику в Риме задолго до нашего появления. Армия Фламиния уничтожена, а эти нам принесут больше пользы живыми, чем мертвыми.
Вечером Ганнибал устроил в лагере настоящий пир по случаю победы над римским консулом. Фламиний погиб сам и положил на поле сражения почти тридцать тысяч человек. Остальные бежали, чтобы донести весть о разгроме до самого Рима. Победители захватили множество оружия и доспехов. Сняли тысячи отличных кольчуг с поверженных римлян и переоделись в них. В число счастливчиков попали Летис и Урбал, изорвавшие в бою свои доспехи и заменившие их на новые. Федор, также имевший возможность оценить в бою прочность кольчуги противника, все же предпочел свои доспехи римским.
Тем же вечером, на общем военном совете, при свете костров, освещавших богатую добычу, Ганнибал поздравил свою армию с блестящей победой и назначил новых командиров хилиархий вместо погибших в сражении у Тразиментского озера, воздав павшим почести. Новым командиров двадцатой хилиархии стал Федор Чайкаа.
– Ты был прав, – признал Урбал, когда они втроем пили вино на общем пиру. – Словно предвидел будущее. Боги тебя не обманули.
– Это судьба, – просто ответил морпех, погруженный в свои мысли.
– Что-то ты не весел, Федор, – хлопнул его по плечу Летис. – Вроде не ранен, стал большим командиром. Добычи получишь немало за победу.
Но Федор только отмахнулся. Он, конечно, гордился, что под его началом теперь оказалось больше тысячи человек, но думал сейчас совсем не об этом. Все его мысли касались близкого Арреция, где находилась вилла сенатора Марцелла. Узнав о поражении Фламиния, тот наверняка бросится в бега, навстречу наступавшей армии второго консула. И увезет с собой Юлию, если она там. А она еще там. Федор чувствовал это.
А потому он вдруг резко встал и направился к шатру Ганнибала, у которого тоже шумел пир по случаю победы. Командующий был на месте и пировал со своим братом и высшими чинами армии. Не без труда, но Федор пробрался к нему, добившись немедленной встречи.
– Что тебя беспокоит? – удивился Ганнибал, когда ему доложили, что новоиспеченный командир двадцатой хилиархии просит его о немедленной встрече. – Почему ты не пируешь, Федор Чайкаа, когда все предаются радости? Выпей вина и оставь заботы до завтра. Сегодня наш праздник!
Они вошли в шатер, чтобы шум не мешал им говорить. Хотя и здесь он звучал ненамного тише.
– Во время боя я немного отвлекся на римского офицера, – соврал Федор, – поведавшего мне о том, что у Арреция находится вилла сенатора Марцелла. Я думаю, тебе знакомо это имя.
Ганнибал нахмурился.
– Марцелл… как же… хорошо знакомо. Это он помог отобрать у нас Сицилию, убив множество солдат Карфагена. Старый волк с острыми зубами. Ты говоришь, он здесь?
– Недалеко, – подтвердил Федор. – Подле Арреция, на своей вилле. Боги отдают его в руки Карфагена. Но надо спешить. Узнав о разгроме Фламиния, он наверняка пуститься в бега.
– Что ты предлагаешь? – посмотрел в глаза Федору Ганнибал, опуская кубок с вином на стол.
– Дай мне мою новую хилиархию, и я приведу тебе его живым, – пообещал Федор. – Хотя, возможно, хватит и нескольких спейр. Я уверен, что римлян там немного. Но надо выступать немедленно. Прямо сейчас.
– Что ж, – кивнул Ганнибал, – решено. Возьми пятьсот человек. Лазутчики доносят, что армия Сервилия на подходе. Они не осмелятся напасть на нас, но, столкнувшись с небольшим отрядом, могут попытаться выместить на нем всю свою ярость. И приведи мне Марцелла.
– Будет исполнено, – Федор поклонился и вышел из шатра.
Глава одиннадцатая Марк Клавдий Марцелл
Рассвет еще не полностью позолотил верхушки скал, и не успели похоронные команды очистить дорогу от трупов, а пятьсот африканцев, не слишком довольные, что их оторвали от пира победителей, уже оставили далеко позади место недавней битвы у Тразиментского озера.
Отправляясь в этот набег, Федор блефовал. Он не знал точно, сколько километров до Арреция и уж тем более не знал, где находится вилла самого сенатора. Но страстное желание увидеть Юлию во что бы то ни стало целиком захватила его сознание. Он даже ни во что не посвятил друзей, сказав им то же, что и остальным солдатам – предстоит внезапно напасть на виллу в окрестностях Арреция, где скрывается важный римский полководец Марк Клавдий Марцелл. В случае успеха всех ждет особая награда.
Наспех пообщавшись перед выходом с Юзефом, с разрешения Атарбала показавшим ему секретную карту, Федор выяснил, что до Арреция совсем недалеко. Примерно полдня пути от озера, если поторапливаться. А что касается виллы сенатора, то определить ее местоположение среди других вилл, он собирался сходу, понадеявшись на помощь богов и собственную интуицию.
Пустив вперед пятнадцать человек из своих разведчиков под предводительством Урбала и Летиса, прихватившим вдобавок с собой толмача, сам новоиспеченный командир двадцатой хилиархии быстро передвигался по дороге на юг с основными силами, не встречая сопротивления. Повсюду он видел пустынные села и брошенные повозки, следы недавнего бегства легионеров и местного населения. Однако, Арреций находился еще в руках римлян, и Федор полагал, что его граждане надеялись продержаться до прихода армии второго консула. И потому убежали не все. Если, конечно, страх перед Ганнибалом не заставил их покинуть свои жилища, ведь ничто больше не защищало их от прихода великого карфагенянина.
Примерно к обеду уставшие пехотинцы приблизились к городу, уже видневшемуся на недалеких холмах. Здесь, у пустынной развилки дорог, одна из которых сворачивала в сторону и обходила Арреций справа, Федора ожидали разведчики под командой Урбала и Летиса, успевшие кое-что разузнать. У них в руках находилось несколько пленных, валявшихся в придорожной канаве. Среди них оказались трое легионеров и двое местных пастухов, перепуганных внезапным появлением карфагенян.
– Мы допросили их, – не тратя времени на пустые разговоры, перешел к делу Урбал. – Пастухи знают, где находится вилла сенатора. Они готовы проводить. Легионеры тоже знают, но говорить отказываются. Летис хотел устроить им допрос с пристрастием, но тут показались вы.
– Не надо, – поморщился Федор. – Нам достаточно пастухов. А что касается легионеров… – он вдруг задумался. – Что они говорят еще?
– Двое молчат. Но один из них, самый хлипкий, – ответил за друга Летис, – после того, как я съездил ему хорошенько по ребрам жердиной, рассказал, что с той стороны Арреция стоит несколько сотен легионеров, из тех, что оставил здесь Фламиний для охраны армейских складов с продовольствием. Узнав о вчерашнем разгроме, они хотели отступить на юг, но сенатор им не позволил, приказав дожидаться легионов Сервилия, которые вот-вот должны подойти.
– Какой сенатор? – не понял Федор.
– Тот самый. Марцелл, – пояснил Летис.
– А он что, разве имеет право командовать? – удивился еще больше Федор, приблизившись к охраннику, «дававшему показания». – Ведь он же не консул и не полководец в ранге консула. Или это не так?
– Нет, – проблеял испуганный легионер, совсем еще пацан, даже похожий с виду на Териса, с честью прошедшего вчера испытание и даже убившего двух римлян в рукопашной. – Но наши командиры, узнав о победе Ганнибала над огромным войском Фламиния, просто хотели сбежать, отступив на юг. А Марцелл, услышав об этом, явился в расположение частей и публично обозвал трибуна и всех центурионов трусами. После такого оскорбления им ничего не оставалось делать, как готовиться к обороне и молиться, чтобы Ганнибал не повернул вдруг на север. Нашу центурию с опционом послали охранять въезд в город. А нас троих отправили проверить дорогу. Здесь нас и схватили.
– Значит, город сейчас защищает всего несколько сотен солдат? Отлично! – кивнул Федор и, повернувшись к Летису с Урбалом, заявил. – Считайте, Арреций у нас в руках.
– Ты знаешь, где вилла сенатора? – осведомился Федор, снова обернувшись к солдату.
Легионер осторожно кивнул, покосившись на товарищей.
– Много там солдат? – продолжал допытываться Федор.
– Не знаю точно, – легионер вжал голову в плечи. – Но сенатор увел с собой человек пятьдесят из наших. Трибун разрешил, но сразу после этого ускакал из города, оставив командование на примпила.
– А Марцелл, что, не собирался бежать? – удивился Федор, все еще не веря своему счастью.
Легионер пожал плечами, планы римского чиновника ему были неизвестны.
– Что ж, – подвел итог Федор, – у нас есть отличный шанс захватить сенатора и, может быть, склады с продовольствием. Вставай, солдат, ты проведешь нас на эту виллу.
– А что делать с остальными? – поинтересовался Летис.
– Пастухов тоже возьмем с собой. На всякий случай, – ответил Федор. – А легионеров казнить. Они нам не нужны.
Летис вынул фалькату и двумя отточенными движениями быстро проткнул связанных римских легионеров, одного за другим, столкнув их мертвые тела обратно в канаву. На пастухов и единственного оставшегося пока в живых солдата экзекуция произвела неизгладимое впечатление.
Решив, что пленный не врет, Федор разделил свои силы. Одну спейру он оставил на развилке, в резерве, чтобы те охраняли дорогу и пресекли при необходимости возможную контратаку или обходной маневр римлян. Три сотни человек отправил в город, чтобы провести разведку боем и захватить склады, воспользовавшись внезапностью. Если не считать кордона из одной центурии римлян, расположившейся на въезде в город, то подступы к Аррецию вообще никто не охранял.
С остальными Федор двинулся прямиком на виллу сенатора, находившуюся с восточной стороны города, в огромном квартале, облюбованном местными чиновниками из высшего магистрата. Там, где холмы утопали в зелени, обтекавшей изящные здания с колоннами и портики, выстроенные на греческий манер.
Несмотря на полученные данные и желание быстрее оказаться на месте, Федор все же двигался осторожно. Бог его знает, сколько тут на самом деле легионеров. А в его планы не входило быть убитым в двух шагах от места встречи с любимой девушкой.
Он как в воду смотрел. Когда до живой изгороди, окружавшей виллу Марцелла, указанную пленным солдатом – огромного архитектурного ансамбля из четырех зданий, окруженных парками с фонтанами – оставалось не более трехсот метров, из-за соседней, казалось, покинутой виллы навстречу финикийцам легким галопом выехало человек тридцать конных римлян. Командовавший ими декурион оказался парнем не робкого десятка.
– Карфагеняне! – заорал он, увидев солдат противника, и, взметнув вверх руку с копьем, понесся в атаку.
Остальные всадники устремились за ним. В пехотинцев полетели копья, поразившие многих, а на остальных римляне обрушились с мечами, врубившись на скаку в колонну африканцев. Увидев мчавшуюся прямо на него лошадь, Федор мгновенно вспомнил о встрече с римскими всадниками на дороге в Геную, после которой еще не успел до конца оправиться, и отпрыгнул в сторону, выронив щит. Если бы не Летис, оказавшийся рядом и прикрывший Федора от брошенного копья своим щитом, морпех бы точно погиб, так и не успев как следует вступить в должность, не говоря уже об исполнении остальных желаний. Но друзья и боги хранили его.
Эта внезапная атака дорого обошлась пехотинцам, декурион и его всадники хорошо знали свое дело. Им удалось уничтожить в бою больше двадцати ливийцев, правда, и сами римляне полегли до единого.
Однако, на этом плохие новости еще не заканчивались. Из-за возникшего при столкновении шума их заметили охранники на вилле сенатора. И когда пехотинцы Федора подступили к живой изгороди, за которой начинался ухоженный парк с дорожками, фонтанами и статуями, их там уже ждали. Весь парк оказался перегорожен тремя шеренгами легионеров, и было их здесь несколько больше пятидесяти. При таком раскладе силы атакующих африканцев примерно равнялись мощи тех, кто защищал Марцелла.
Федор не стал посылать за остальными солдатами, он всецело полагался на пришедших с ним. Перед тем, как бросить своих бойцов в атаку, он лишь попытался проникнуть взглядом за шеренги римского охранения и увидеть сенатора. Но никого не обнаружил. Однако, перед входом в шикарный дом, отстоявший от места новой битвы метров на пятьсот, стояла запряженная четырьмя белыми лошадьми шикарная колесница с замершим рядом легионером, державшим лошадей под уздцы. И что-то говорило морпеху, что сенатор вот-вот появиться и, скорее всего, не один.
Первыми в бой вступили трое друзей, по-прежнему державшихся вместе. Римляне метнули в наступавших пилумы, но поразили лишь бежавших за ними пехотинцев. А Летис, Урбал и Федор, отбросив сделавшие свое дело щиты, но не имея дротиков, в ответ швырнули в противников свои кинжалы. Когда трое легионеров рухнули на песок ухоженных дорожек, схватившись за окровавленные шеи, друзья сшиблись с римскими солдатами, вскинув фалькаты. Причем на долю Федора опять достался центурион.
Со всех сторон завязалась схватка. Биться среди фонтанов и статуй для Федора было в новинку. Словно присутствовало во всем этом что-то неестественное, неправильное. Ведь за последнее время он привык к тому, что битва должна происходить либо в поле, либо в горах, либо в укрепленном лагере, либо уж в открытом море на палубе корабля. А здесь вокруг до последнего момента царили мир и покой, нарушаемый лишь журчанием фонтанов.
Но наседавший римский центурион быстро избавил Федора от философского настроения, так рубанув своим мечом, что морпех едва успел присесть, чтобы не лишиться головы. От второго удара морпех тоже увернулся, ответив выпадом фалькаты.
Но и центурион не зря получил свое звание, он тоже ушел в сторону и запрыгал вокруг Федора, что твой горный козел, то и дело отмечаясь резкими выпадами. Один из них, приличной силы, даже задел Федора вскользь по груди, но морпех остался невредим. Его новехонькая кираса, купленная только вечером на празднике и надетая по случаю вступления в должность, впервые спасла жизнь новоиспеченному командиру хилиархии. Он отбил следующий удар центуриона и, отведя его руку с мечом в сторону, резко нанес ответный удар в живот. Римлянин, защищенный не хуже, все же оказался ранен. Фальката повредив доспехи, соскользнула и воткнулась в бедро. Кровь заструилась по ноге центуриона, издавшего вопль, прямо на песчаную дорожку. Не давая врагу опомниться, Федор взмахнул рукой и с оттягом рубанул по шее невольно согнувшегося пехотинца. Мертвый римлянин рухнул ему под ноги.
Рядом сразил одного из своих врагов Урбал, тоже рубившийся без щита, зато сразу двумя клинками – фалькатой и отобранным у легионера мечом. Он вращал ими, словно многорукий бог, нанося десятки ударов и столько же отбивая. Федор на мгновение даже загляделся, как ловко владеет оружием его друг, поражая легионеров.
– Давайте, римляне! – подначивал Урбал легионеров, уже не решавшихся нападать на него поодиночке. – Что же вы застыли, как изваяния ваших трусливых богов?
Летис, наоборот, предпочитал подручные средства. И когда запас кинжалов у него истощился, а фалькату какой-то удачливый римлянин умудрился выбить из его руки, Летис, не раздумывая, подхватил массивную глиняную вазу, стоявшую, как украшение, на постаменте рядом с садовой дорожкой, оторвал ее и швырнул прямо во врага. Придавленный такой тяжестью легионер больше не смог встать. Летис же, еще не добравшийся до своего оружия, бросил короткий взгляд на статую стоявшего неподалеку Апполона, словно решая, подойдет она в качестве дубины или нет. Но передумал – статуя выглядела слишком массивной – выхватил у мертвого легионера меч и снова вступил в схватку.
Остальные солдаты из подразделения африканской пехоты теснили римлян, но бой еще казался далек от завершения. Звон оружия раздавался по всему парку.
Разделавшись со своим противником, Федор вскинул голову и увидел, как из такого близкого дома спешно вышел сенатор в парадной тоге, словно собирался в Рим на заседание сената, и направился к колеснице, бросив короткий взгляд на сражавшихся. А следом за ним показалась девушка с длинными платиновыми волосами в алой вышитой столе[33 - Стола – верхняя одежда римлянок. Похожа на очень широкую тунику с большим количеством складок.], которая, несмотря на все складки, не могла скрыть полноту еще недавно стройной римлянки. Федор узнал ее с первого взгляда. Это была она. Его любимая Юлия.
Не в силах больше сдерживать свои чувства, он рванулся вперед с криком «Юлия!», но дорогу ему преградили сразу два легионера, заслонив его от взгляда девушки. В ожесточении Федор первым же ударом проткнул одного насквозь, отпихнув его в сторону, но второй оказался проворнее и едва не зарубил Федора.
Отбиваясь от разящих ударов легионера, морпех все время смотрел на лужайку перед домом, рискуя получить смертельный удар, и ему показалось, что уже севшая в колесницу девушка, услышала его крик. Он видел, как она обернулась, и это придало ему сил. Федор рванулся вперед, отбив очередной удар, и с размаху заехав рукоятью фалькаты в зубы легионеру, свалил его на траву. А сам прыгнул в образовавшуюся брешь и бросился бежать по дорожке в сторону дома, не обращая внимания на преследовавших его врагов.
Перед ним теперь не было никого. Но возница уже хлестнул лошадей, раздался стук копыт, и четверка сильных животных понесла колесницу по свободной дороге в гору. Федор бежал за ней и кричал «Юлия!» до тех пор, пока колесница не исчезла за поворотом. Но прежде чем это случилось, Федор встретился глазами с Юлией и понял, что она узнала его. За то мгновение, пока они обнимали друг друга взглядами, в глазах девушки он прочел любовь, печаль и страх одновременно, ведь он был одет в форму врагов Рима. Теперь она это знала.
Спустя час разведчики доложили, что к Аррецию подходят легионы Сервилия, и Федор приказал отступать, устроив пожар на уже захваченных складах. Покинув город, морпех снова остановился на развилке, пока его солдаты маршировали по дороге к Тразиментскому озеру, и обернулся назад, бросив взгляд на еще одно близкое пожарище. Виллу сенатора он тоже приказал сжечь, чтобы не видеть больше этого проклятого места.
Глава двенадцатая В дальний поход
Война с Ольвией проходила не так гладко, как хотелось Иллуру, но он на это и не слишком рассчитывал. Особенно когда выяснилось, что всеми силами вторжения будет командовать лично царь Паллак, давно не выезжавший в походы из своей богатой столицы. Но, как ни крути, а Иллур был вынужден подчиниться, – все же не он правил Скифией, хотя и являлся теперь вторым человеком в государстве.
Греки, узнав о вторжении, защищались яростно. Даже несколько уже состоявшихся конных сражений на подступах к Ольвии скифам удалось выиграть с большим трудом, несмотря на то, что внезапное нападение не дало грекам возможности собрать большую армию. Но и той, что у них имелась, хватило для резкого снижения темпов победоносного продвижения орд скифского царя.
И все же через двенадцать дней они уже стояли лагерем под стенами Ольвии. Шатры Иллура и солдат, подчинявшихся его кровному брату Алл-лэк-сею, раскинулись на самом берегу, откуда в это утро морпех заметил греческую квинкерему, которая, прорвав заслон скифских кораблей, смогла уйти в открытое море.
– За подмогой пошли! – разозлился Леха, глядя, как умело лавируют греческие моряки среди превосходящих сил противника. – Я же говорил, что надо было раньше начинать атаку с моря. А теперь, не ровен час, придет сюда греческий флот, и тогда станет еще веселее.
– Ничего, – заметил на это Иллур, тоже недовольный медлительностью царя, – успеем. Должны успеть. Я прикажу кораблям Ичея немедленно атаковать гавань.
– Вот это дело! – кивнул обрадованный Леха. – А то засиделись мы здесь.
– Ну, а нам пора начинать приступ, – завершил Иллур. – Проверь, все ли готово у мастера. Я отправляюсь в ставку Паллака.
Взяв с собой одну сотню из трех, недавно навербованных и подчинявшихся лично ему, Леха с радостью ускакал в расположение «артиллеристов». К началу осады скифы имели уже неплохой «спецобоз», укомплектованный баллистами и катапультами в штурмовом исполнении, хотя на Леху самое большое впечатление производили онагры Калпакидиса.
Второго мастера скифы в поход не взяли. Гилисподис в спешном порядке достраивал в своей бухте еще несколько триер и массивную квинкерему. Да и не было смысла привлекать его к набегу на собственный город. Иллур в этот раз решил не заставлять грека напрягаться и страдать сверх меры, хватит с него флота, предназначенного для захвата его родной Ольвии.
Когда Леха оказался на позиции, где уже полным ходом шла подготовка к началу обстрела Ольвии, чьи стены находились в зоне прямой видимости, то застал там самого Калпакидиса. Греческий мастер гордо прохаживался вдоль строя титанического размера машин, вокруг которых суетилась недавно обученная прислуга, и отдавал последние указания.
Ларин осадил коня рядом с онагром, где ученый грек через переводчика распекал незадачливых стрелков, умудрившихся неправильно собрать орудие после транспортировки.
– Я же говорил, – кипятился Калпакидис, показывая на одну из самых больших деталей, лежавшую в стороне, – что центральную часть нужно вставлять еще до установки рычагов, а не наоборот! Как вы ее теперь приладите на место? Надо же все опять разбирать…
Стрелки, вчерашние конники, с удивлением смотрели на странный агрегат, призванный метать ядра и зажигательные горшки на большое расстояние и откровенно его боялись. Калпакидис, чувствовавший себя среди всех этих машин, как рыба в воде, казался им тоже чем-то вроде колдуна. Но выхода у них не было. Иллур предоставил своим подданным нехитрый выбор – либо изучить искусство метания снарядов в кратчайшие сроки, либо закончить жизнь позорной смертной казнью. И солдаты, натурально, предпочли первое.
– Ну, как дела? – поинтересовался Леха, соскакивая с коня на землю. – Скоро уже пора начинать.
Толмач перевел.
– Все готово, – Калпакидис взмахнул рукой, указав на выстроившиеся в ряд осадные баллисты с онаграми. И закончил, опустив руку перед последним орудием. – Почти.
– Не подведешь? – на всякий случай Леха пристально глянул в глаза инженеру. – Мы должны завалить этот городишко ядрами по самые крыши. А лучше вообще стереть с лица земли.
– Все будет в порядке, – ответил Калпакидис. – Орудия в норме. Солдаты прошли обучение.
– Да вижу я, как они прошли обучение, – ехидно заметил Леха, поглядывая на оставшиеся после сборки онагра «лишние» детали. – Ну, да ладно.
– Когда поступит приказ, мы не подведем, – успокоил его грек.
На том и сговорились. Леха уже вскочил на коня, собираясь скакать к себе, как вдруг на позициях метателей показался гонец от Иллура с приказом немедленно начать обстрел города.
– Ну, вот тебе и приказ! – молвил Леха, поглядев на мастера, и махнул рукой. – Начинай!
Калпакидис кивнул, в свою очередь махнув рукой, и многочисленная прислуга заскрипела рычагами, оттягивая назад балки и тетиву метательных механизмов. Скоро все орудия были заряжены. Леха решил еще немного задержаться здесь, чтобы своими глазами увидеть первые попадания снарядов в укрепления Ольвии. Тем более, что гонец ничего другого не передал, а это означало, что прямо сейчас Иллур его видеть не собирался. Если дойдет до конной атаки, то его найдут всенепременно.
Первые камни, просвистев положенное расстояние, ударились в стену греческой цитадели, выбивая из нее куски. Следующая волна пришлась в аккурат по кромке верхней стены, сбросив с нее добрый десяток защитников и разрушив несколько зубцов. Правда, и в перелет ушло немало ядер, но все они упали на город, ломая крыши и калеча находившихся под ними людей, а значит, не пропали зря.
Повернув голову, Леха обнаружил, что почти одновременно с обстрелом началась и морская операция. Корабли скифов, выстроившись клином, на острие которого шла почему-то небольшая либурна, атаковали греческие триеры, перегородившие вход в обширную гавань Ольвии. Началась перестрелка из баллист.
Некоторое время Ларин не мог уяснить замысла Ичея, командовавшего этими силами. Но увидев, как вспыхнул факелом небольшой кораблик, наперерез которому совсем уж собрались рвануться две триеры, а, заметив пожар, отвернули в сторону, начал догадываться. Поджегшие корабль моряки, бросились в воду и поплыли к своим триерам. А полыхающая огнем либурна с намертво закрепленным рулевым веслом направилась прямиком в гавань. Туда, где, кроме военных, собралось немало купеческих кораблей, не успевших до начала военных действий покинуть Ольвию. Даже со своего места Леха мог видеть лес мачт, поднимавшийся над гаванью. Если эта горящая либурна доберется до цели, и в гавани Ольвии вспыхнет пожар, то Ичей выдержал экзамен на адмирала. Хотя и так уже ясно, что задумка вышла превосходной.
– Вон оно как! – одобрительно кивнул морпех, вспомнив свою неудавшуюся попытку при осаде Херсонеса. – Горящий брандер решил грекам запустить. Дело!
Но перед греками маячило слишком много неприятельских кораблей – Иллур приказал использовать все, что имелось к назначенному часу: триеры, либурны и биремы, включая захваченные у Херсонеса – чтобы отвлекаться на один, пусть и горящий, кораблик. Тем более, без команды. У него, по их прикидкам, было слишком мало шансов добраться до порта. Поэтому триерархи Ольвии сосредоточили свое внимание на маневрирующих судах противника, позабыв о нем.
Понимая, что перед ними неопытные моряки, и преимущество в ближнем бою всегда останется за ними, греческие триеры яростно набросились на корабли скифов, тараня их один за другим. И преуспели в этом. Не прошло и двадцати минут, а уже три скифских судна завалились на борт. Моряки с поверженных кораблей плавали вокруг, пытаясь спастись от лучников неприятеля.
Но очень скоро греки поняли, что имеют дело с достойным противником. Прорвавшись на правом фланге силами четырех триер, скифы умудрились протаранить одну из охранявших вход в гавань квинкерем, а вторую поджечь, забросав ее горшками с зажигательной смесью. Половина «линкоров» защитников оказалась выведена из строя.
А брандер, между тем, благополучно прошел положенное расстояние и врезался в пирс между двумя зерновозами, стоявшими дальше всех на рейде. Его нос разрушился от удара, высыпая наружу горящие поленья, и греческие корабли вспыхнули сразу оба, а с ними вместе загорелся и пирс. Начало хорошему пожару было положено.
– Молодец, Ичей! – восхитился Леха. – Адмиралом станешь!
В этот момент он услышал громкий скрипучий звук и, повернув голову, не поверил своим глазам. Несмотря на продолжавшийся обстрел, греки решили провести контратаку. Главные ворота крепости открылись нараспашку, подъемный мост протянулся через глубокий ров. И по нему из Ольвии вырвался отряд тяжелой конницы, сразу же устремившийся к метательным орудиям. Конных валило не меньше тысячи. А следом за всадниками показались шеренги греческих пехотинцев.
Орудия скифов охраняли всего пятьсот всадников, потому что еще десять тысяч затаились наготове, в близком лагере, где сосредоточилось левое крыло атакующих сил. Но им требовалось время, чтобы доскакать сюда. И в этот промежуток греки могли уничтожить немало машин.
– Говорил я ему: Иллур, не жалей людей для охраны! – выругался Леха, бросаясь к своему коню. – Теперь придется самому выкручиваться.
И подмигнув испуганному мастеру, он снова вскочил в седло и выхватил меч.
– За мной, воины! – заорал Ларин, очутившись рядом со своим отрядом. – За мной, солдаты!
И сотня бородатых воинов устремилась за своим командиром, уже скакавшим к месту завязавшейся неподалеку сечи, где тучами роились стрелы. Там тысяча греков мгновенно смяла, окружила и обошла с правого фланга конное охранение метательных машин, направляясь к ближайшим из них. Но Леха со своими сорви-головами преградил им дорогу.
Летя навстречу неприятелю на своих быстрых конях, скифы сдергивали луки и посылали стрелы точно в цель. К тому моменту, когда они сшиблись с греками не мечах, почти треть нападавших уже валялась на земле, пронзенная острыми стрелами. Но тут греки взяли реванш. Они были одеты в тяжелые доспехи и вооружены копьями и длинными мечами, привычными для них в ближнем бою. Скифы из Лехиной сотни тоже имели такие мечи, но их доспехи не шли ни в какое сравнение с эллинскими, да и действовать они больше привыкли на расстоянии, поражая врага из лука. Тяжелая кавалерия, затянутая в броню и ничем не уступавшая греческим катафрактариями, у Иллура тоже имелась в большом количестве, но сейчас находилась в лагере. Впрочем, Леха о ней и не вспомнил.
Отбросив бесполезный лук, морпех направил коня на грека в красном плаще и шикарном шлеме, скакавшего впереди всех. Не рассуждая, Ларин первый ударил его мечом, но тот ловко отвел удар небольшим круглым щитом. Всадники разминулись на скорости, развернулись и снова сшиблись.
На этот раз грек первым нанес быстрый и сильный удар клинком в грудь своему противнику, а Леха, пропустив его, тем не менее, умудрился остаться в живых и даже не упасть с коня. К счастью, доспех выдержал. Превозмогая боль, морпех даже нашел силы ответить. И достал-таки противника, вложив всю свою мощь в яростный удар. Его меч проскользнул под щитом и воткнулся в бок катафрактария, звякнув о доспех. Но, тем не менее, не пробил панцирь, хотя грек согнулся и едва не рухнул с коня. Тогда Леха, не теряя драгоценных секунд, ударил его в плечо, выбив щит, а затем в шею. Тут уж и доспех не помог. Из пронзенного горла брызнула кровь.
– Знай наших! – крикнул Ларин и, убедившись, что враг повержен, развернул коня, чтобы скакать дальше. Но на него уже несся другой грек с длинным копьем. Этот отряд вообще состоял из копейщиков, после первой сшибки с противником бросавших использованное оружие и выхватывавших мечи. Но этот всадник еще не расстался со своим излюбленным боевым другом, что не сулило для Лехи ничего хорошего. Копье, как ни крути, длиннее меча, который можно и не успеть пустить в дело.
Прижав щит к телу, Леха бросил коня навстречу. Удар он отбил, но тот оказался настолько силен, что бравый командир скифов-разведчиков, потеряв щит, вылетел из седла и, сделав кувырок назад, грохнулся на траву. К счастью вовремя сгруппировался и ничего не сломал, сказались месяцы тренировок в морской пехоте. Коней там не было, но падать приходилось и не с такой высоты. Понимая, что от этого зависит его жизнь, Леха подхватил свой меч и поднялся на ноги, озираясь по сторонам. Вовремя. Сваливший его грек, развернув коня, снова приближался. А в руке у него было все то же копье.
Но тут раздался знакомый свист, и эллин, выронив оружие, рухнул прямо под ноги Ларину. Из его груди торчала скифская стрела. Остальные греки, что бились вокруг Лехи с бойцами из его отряда, вдруг судорожно заметались и, развернув коней, стали уходить к воротам. Подняв голову, морпех увидел, что все пространство вокруг заполнено наступающими скифами. Это пошла в атаку тяжелая кавалерия под началом самого царя. Паллак, облаченный в сверкающие на солнце доспехи, скакал впереди своих людей, размахивая мечом. Велик и грозен был царь Скифии.
Такого зрелища Леха давно не видел. Быстро оттеснив остатки конных греков к самым воротам, скифы натолкнулись на пеших, за это время атаковавших правый фланг. Паллак с давно забытым удовольствием рубил головы пехотинцам Ольвии, издалека заметный в своей сверкающей броне. Однако ворота города не закрылись. На помощь пешим солдатам из них выскочил еще один отряд катафрактариев и снова отбросил от стен почти добившихся победы скифов, ведомых в бой царем.
Этот удар оказался столь неожиданным, что два десятка воинов Ольвии прорвались к самодержцу и почти окружили его, стремясь взять в плен. Ближние скифы все же сумели защитить своего повелителя, отбив нападение. Но Паллак играл со смертью. Убедившись в том, что его нельзя пленить, предводитель катафрактариев Ольвии вскинул копье и метнул его в царя Скифии, гарцевавшего в каких-то двадцати метрах. Мелькнув над головами телохранителей, копье вонзилось в грудь царю, и он упал замертво под ноги своему коню.
Вопль ярости прокатился по рядам скифов, узревших смерть властителя, они смяли сопротивление отступающих катафрактариев и на их плечах ворвались в город сквозь открытые ворота. В то же время кораблям Ичея удалось пробить оборону и войти в город с моря. Сброшенный со стен гарнизон отступил, запершись в цитадели, но Ольвия была обречена.
Разграбив и предав огню этот греческий город, скифы пировали несколько дней. А пока наверху решалась судьба, кому быть новым царем, Леха воспользовался передышкой и вернулся в свое стойбище. Да не один, а с отрядом из трех сотен бородатых конников и несколькими возами добычи. Определив бойцов в соседнее селение, подальше от своей юрты, чтобы не испугать беременную Зарану, он обнял обрадованную наложницу и, погладив по изрядно округлившемуся животу, строго настрого наказал:
– Чтобы родила мне сына, понятно?
Та кивнула, но осторожно поинтересовалась.
– А если родится девочка, как назовем?
– Не знаю пока, – отмахнулся Леха, – успею еще подумать. Скоро, наверняка, опять в поход уйдем. И надолго, чует мое сердце. Так что рожать будешь без меня. Как вернусь, все и решим. Дите без имени может пожить немного. Надеюсь, Великая Богиня и Табити не дадут ему пропасть.
А потом состоялся совет старейшин, избравший новым царем всей Скифии достойного вождя Иллура, захватившего Херсонес, Ольвию и почти поставившего на колени Боспорское царство. Леха как в воду глядел, – тот немедленно объявил о том, что собирает все скифские племена и начинает сразу две новых войны. Одно войско скифов немедленно нападет на Боспорское царство с суши и с моря, чтобы окончательно подчинить его скифам. А второе отправится в дальний поход вдоль берега моря на запад и отвоюет все земли в дельте огромной реки, что некогда принадлежали скифам. «Кажется, – с трудом припомнил Леха, погладив свой акинак, – где-то там протекает Дунай».
Глава тринадцатая Битва при Каннах
Получив от Ганнибала приказ «выступать», африканцы немедленно покинули укрепленный лагерь на холме и вышли к реке, заняв свое место в общих порядках. Войска Карфагена готовились к битве.
Маршируя во главе своей хилиархии к месту общего построения, Федор бросил взгляд по сторонам. Неподалеку, возвышаясь над рекой, виднелась небольшая римская крепость Канны, захваченная войсками Ганибалла несколько недель назад. Римляне устроили в ней склад продовольствия, теперь очень пригодившегося армии финикийцев, отдыхавшей от затяжных переходов в этих благодатных местах.
Утро было славное. Светило солнце, разгоняя остатки приятной ночной прохлады. Пели птицы. Тишь да гладь, если не считать восьми римских легионов, что расположились в своих лагерях неподалеку, беспокоя фуражиров карфагенян несколько последних дней и явно напрашиваясь на неприятности.
Когда двадцатая хилиархия африканцев прибыла к месту построения, встав рядом с галлами, копейщики и пращники уже вовсю приноравливались к рельефу. Расположившись в несколько линий между рекой и холмами, они готовились отразить внезапное нападение римлян, также выстраивавших свои порядки на виду у неприятеля. Но римляне не торопились. Их здесь, в Апулии, собралось очень много. Еще ни разу за два прошедших с начала войны года Федор не видел столько легионов, сгруппированных в одном месте. По всем признакам, Луций Эмилий Павл и Гай Теренций Варрон – два новых консула, недавно избранных сенатом Рима – отважились, наконец, дать Ганнибалу решающее сражение. К тому же, лишь после того, как созвали со всех подвластных земель силы, почти вдвое превосходящие силы великого карфагенянина, до сих пор наводившего на них ужас.
А между тем, весь прошедший после битвы у Тразиментского озера год оказался относительно спокойным. После разгрома римлян Ганнибал, как ни странно, не пошел на столицу государства, хотя дорога была свободна. Вместо этого, он двинулся дальше на юг, направив армию через Умбрию на побережье Адриатики. Поразмыслив, Федор счел это разумным. Рим хорошо охранялся, взять его сходу представлялось задачей не из легких. А люди до предела измотались при беспримерном обходном маневре по горам, лесам и болотам, позволившим армии пунов оказаться в тылу у неприятеля.
Напряженные усилия последних месяцев сказались: в армии Карфагена снова начались болезни. Солдаты страдали от цинги, а лошадей мучила чесотка. Стремительные передвижения Ганнибала не давали людям хорошо отдохнуть, и командующий, несмотря на отсутствие между его армией и Вечным Городом больших сил римлян, решил устроить перерыв в победоносной кампании, чтобы накопить сил для следующего удара.
Кроме того, позади армии пунов находилось еще множество не завоеванных земель, и прежде чем двигаться дальше, требовалось их покорить или переманить их властителей на свою сторону. Едва оказавшись в долине реки По, Ганнибал достаточно легко «завербовал» кельтов, ненавидевших Рим и, похоже, собирался привлечь на свою сторону и остальных союзников Рима. Даже надеялся поднять восстание в средней и южной Италии. Чтобы добиться такого результата, Ганнибал, разоряя римские земли, щадил владения его союзников, а пленных отпускал без выкупа. И скоро это начало приносить плоды.
Разбитые у Тразиментского озера римляне долго не могли прийти в себя и чтобы хоть как-то противостоять Ганнибалу выбрали диктора, отдав ему на полгода всю власть в стране. Диктатором стал Квинт Фабий Максим, прозванный самими римлянами из-за бородавки на губе «Прыщавым».
Стратегия нового диктатора на редкость подходила для осуществления планов Ганнибала. Собрав остатки легионов, Квинт Фабий Максим постоянно следовал за армией пунов на уважительном расстоянии, не решаясь вступить в сражение и почти не мешая ей разорять Италию на глазах римских легионеров, которым запрещалось вступать в бой. Это осторожное движение Фабия за армией Ганнибала абсолютно не нравилось ни его офицерам, жаждавшим реванша, ни сенаторам, поставившим на диктатуру, но вполне устраивало великого карфагенянина, несколько раз пытавшегося вызвать Фабия на открытое столкновение. А тот постоянно уклонялся.
Так, без особых событий, прошло много месяцев, в течение которых Фабий смог выиграть время для Рима, немного оправившегося от постоянных поражений, заработал обидное прозвище «педагог Ганнибала»[34 - Педагогом (paedogogus) в Риме называли раба, обычно из ученых греков, который сопровождал римского школьника из богатой семьи на занятия. Носил за ним личные вещи и книги.] и оставил свой пост, передав власть новым консулам.
Повсеместно среди подданных Рима началось брожение, то одна, то другая область отпадала от него, присягая на верность Карфагену. И все это Федор наблюдал целый год, практически беспрепятственно передвигаясь по землям средней и южной Италии вместе с армией пунов.
Но победы его радовали не особенно сильно. Пребывая в состоянии непрерывной войны, он не переставал думать о Юлии. Он так и не доставил финикийскому полководцу ценного пленника, сенатора Марцелла. Рейд на Арреций закончился бесславно.
– Что ж, – решил Ганнибал, выслушав рассказ Федора о внезапно подошедших легионах, – на войне бывает все. Склады с припасами ты поджег. Это уже хорошо. А с Марцеллом мы еще встретимся.
И так же, как Ганнибал хотел снова повстречать своего противника-сенатора, Федор истово мечтал увидеть его дочь Юлию. Но за весь минувший год у него так и не выпало подходящего случая. Армия Карфагена постоянно перемещалась по Италии, терроризируя подданных Рима, а на Федоре лежала теперь ответственность не за три десятка разведчиков или даже сотню человек, а за тысячу двести душ, организованных в спейры. По российским меркам его прошлой службы, он находился теперь в ранге командира полка. На короткой ноге он сошелся с Атарбалом и практически не вылезал из штаба африканцев. Ганнибал частенько отправлял его прославленную двадцатую хилиархию в рейды по различным районам Италии, где вдруг появлялись отдельные отряды римлян.
Сам Федор в разведку теперь не ходил, все больше посылал других, хотя в душе и страдал от этого. Больших сражений давно не случалось, и жизнь стала не такой куражной. Командиром седьмой спейры он назначил своего друга Урбала, а помощником Летиса. Их же, по старой памяти, и отправлял в разведку по римским владениям, как самых проверенных людей. Но о своей главной цели – разыскать Юлию – он не забывал ни на миг. Федор до такой степени подчинил свои действия этому стремлению, что сам допрашивал пленных римлян о местонахождении сенатора Марцелла и с той же целью засылал разведчиков в отдаленные города и деревни, не имевшие к военным действиям никакого отношения.
Урбал и Летис давно заметили, что с их другом что-то происходит. И однажды Федор открылся им, рассказав о своей давней страсти к дочери римского сенатора и о том, что у нее уже должен родиться ребенок. И, возможно, даже от него.
Прозоров Александр
Шилова Юлия
Елманов Валерий
Корнев Павел
Шилова Юлия
Буркатовский Сергей