Александр Прозоров

Алтарь

Северный круг #2
Александр Прозоров
Алтарь
Пролог
Санкт-Петербург, улица Большая Морская, фитнес-клуб «Сильфиджа».
17 ноября 1995 года. 10:15
Лена положила на плетеный столик меч, в котором черный обсидиановый стержень был зажат между двумя остро отточенными стальными полосами.
– Что это? – спросил Алексей, в животе у которого вдруг похолодело от неприятного предчувствия.
– Ритуальный меч. – Хозяйка антикварного магазина отвела в сторону карие глаза. – Обсидиан – это священный камень, не позволяющий использовать магию во время поединка. Бой будет честным.
– Что?
– Ты знаешь нашу тайну, Алексей, – вздохнула девушка, – ты знаешь о клане. Но когда я вытаскивала тебя из иного мира, у нас уже был эмир. Теперь вас двое. А место в клане есть только на одного. Сейчас он поднимется сюда. С той стороны мансарды есть еще одна дверь.
– Понятно, – шумно втянул воздух Дикулин, глядя на меч. – Ты знаешь, Аленушка, у вас тут не обитель, а мясокомбинат какой-то. Ни дня без трупа. Это начинает надоедать.
– Тринадцать дней.
– Что?
– Тринадцать дней, Леша… – Лена подошла ближе, взяла его лицо в ладони и повернула к себе, ловя взгляд. – До моего дня рождения осталось тринадцать дней. Через тринадцать дней я получу свободу от обета и стану женщиной. Леша, я хочу, чтобы это был ты. Именно ты, а не…
Она оборвала фразу на полуслове, еще немного подержала теплыми ладошками его щеки, потом отступила, быстро ушла к двери и закрыла за собой светлую створку из розоватой от морилки сосны. Алексей остался один.
На чердаке старинного особняка, несмотря на позднюю осень, было жарко, пахло лавандой, сельдереем и черемшой. Ничего удивительного: он полностью был превращен в зимний сад. Под льющимся из широких мансардных окон светом жизнерадостно зеленели папоротники, фикусы и монстеры, проходы между кадушками желтели от мелкого речного песка. Краем глаза Алексей заметил в одном из окон купол Исаакиевского собора с воздетым к самым облакам крестом, подошел ближе, прижался лбом к холодному стеклу. Перед ним открылась череда железных крыш – крашеных и сверкающих оцинковкой, совсем новых и покрытых ржавыми пятнами. Чуть дальше, за гостиницей «Англетер», торчали черные ветки деревьев.
Центр города! Самое сердце северной столицы – одного из средоточий мировой цивилизации, науки, культуры. Город сотен институтов, современных заводов, музеев, морские ворота России. Неужели вся та чертовщина, в которую он вляпался, может твориться именно здесь? Не в лесных непролазных чащобах, не в таинственных Шамбалах Тибета или зловещих трансильванских замках – а здесь, возле Законодательного собрания и института Вавилова, возле Невского проспекта, Адмиралтейства, Зимнего дворца и Александрийского столпа!
Хлопнувшая дверь заставила Дикулина отступить от окна к столику, поближе к оружию. Послышался шорох песка, и в дальнем конце чердака из-за пушистой зеленой туи возник мужчина в черной майке и плотно обтягивающих ноги тренировочных штанах. На вид ему было лет тридцать – тридцать пять. Голубые глаза, правильные черты лица, коротко стриженные светлые волосы. Пожалуй, он был бы копией красавчика Алена Делона, если бы не широкие плечи, рельефные мышцы на груди и руках, толстые пальцы рук. Меч с обсидиановой вставкой – точно такой же, как лежал на столике перед Алексеем – смотрелся на фоне майки и треников нелепо, как золотая серьга в ухе старой бродяжки.
Эмир клана оглядел претендента на свое место с не меньшим интересом, усмехнулся, тряхнув головой:
– Моих девиц потянуло на маленьких мальчиков? Что же, придется их снова разочаровать. Зря ты сюда пришел, парень. Зря.
Алексей промолчал. В душе его зародилось что-то вроде разочарования: он был почему-то уверен, что увидит кого-то из своих знакомых. Капитана Нефедова, например. Или кого-то из топорников. А так – просто красавчик. Хотя с другой стороны – а кого еще могли выбрать женщины клана для продолжения рода? Не Эйнштейна же, в конце концов!
– Бабы сволочи, правда? – словно подслушав мысли, рассмеялся эмир. – Им развлекуха, а мужики друг другу кишки должны наружу выпускать.
– Зачем же ты это делаешь? – поинтересовался Дикулин.
– А ты, что, импотент? – Мужчина взмахнул мечом и неторопливо пошел вперед. – Не знаешь, зачем девки нужны? Их тут больше трех сотен, и все мои. Все до единой. По штуке на каждый день в году. Есть ради чего рискнуть, правда?
– Разве из-за этого стоит убивать?
– Такова жизнь, парень, – пожал плечами эмир. – Так устроена природа. У всех на свете, от жуков до тигров, самцы дерутся, а бабы ждут, кому достанутся. Победитель получает все.
– А если мне не нужны триста шестьдесят пять женщин?
– Тогда тебе не повезло, – опять расхохотался красавчик. – Как же они тогда тебя сюда заманили? Меня, что ли, встряхнуть захотели? Чтобы форму не терял? Одно слово, бабы. Все бабы сволочи. Я должен открыть тебе одну маленькую тайну, парень. С этой мансарды никогда не выходят двое. Остаться должен только один. Ты не видел этого кинишки? «Останется только один»!
Эмир приостановился и со свистом рассек клинком воздух. Алексей невольно покосился на меч на столе. Но рука не лежала к оружию. Совсем не лежала.
– Я не имею против тебя никакой обиды, – тихо произнес он.
– Я тоже, парень, – кивнул мужчина. – Никакой обиды, ничего личного. Просто так надо. Просто тебе не повезло.
– А тебе?
– Мне проще. Я здесь давно. А ты… Тебе когда-нибудь приходилось убивать человека? Не в компьютерной игрушке, не понарошку, а лицом к лицу? Бить клинком в живот, резать горло, протыкать грудь? Ты даже не представляешь, что это такое. Это не так-то просто сделать. Не так-то просто решиться…
Да, это было совсем не просто… Дикулин вспомнил схватку у озера: как несколько свихнувшихся пенсионеров отчаянно и целенаправленно пытались его убить – а он никак не решался им ответить. Отбрыкивался, пинал, бил ногами и кулаками, но убивать – не решался. И, наверное, скорее бы умер, нежели убил. Но там нужно было думать и о Лене, о ее спасении. И только из-за нее он решился нанести первый удар топором не по ноге, а в горло.

– Ты даже не представляешь, что это такое, парень, – продолжал разглагольствовать красавчик. – Поэтому дам тебе совет. Закрой глаза. Закрой глаза, и все кончится быстро и безболезненно. Избавишься от лишних мучений.
– Закрыть глаза? – В руке появился легкий зуд. – Просто сдаться? Легко и просто, да? Интересно, какой я уже у тебя, красавчик?
– Седьмой, – вскинул подбородок эмир.
– И многие закрывали глаза?
– Ты не понимаешь, что тебя ждет, парень, – покачал головой эмир. – Если ты захочешь помахать этой штукой, то ты умрешь не сразу. Я буду тебя колоть в ноги, плечи, руки, в лицо. Резать там, куда дотянусь. И только когда ты свихнешься от боли и ослабеешь от потери крови, я выберу момент и добью. Но ты к этому времени уже сам будешь мечтать о смерти как о милости. А сам ты ударить меня не решишься, даже когда у тебя появится шанс. Потому что я живой. Я дышу, разговариваю, у меня бьется сердце. У меня из ран льется кровь. Лучше просто закрой глаза – и тогда все кончится быстро и небольно.
– Я тоже живой, красавчик.
– Мы все живые, парень. Но сегодня тебе не повезло. Не добавляй себе мучений. Закрой глаза.
– А ты меня не убьешь?
– Просто закрой глаза и ни о чем не думай.
– Ладно, попробую…
Алексей сделал глубокий вдох и опустил веки. В тот же миг он услышал быстрые шаги по песку, всем своим существом ощутил холод направленного в сердце клинка. Рука стремительно скользнула к рукояти близкого меча – Дикулин качнулся в сторону и стремительным движением отмахнулся клинком.
– Ах ты сволочь! – Эмир, отскочив на пару шагов, ощупывал лицо, по которому тянулась длинная царапина.
– Ну вот, ты уже и не красавчик, – пробормотал Дикулин, передергивая плечами.
– Ты же обещал закрыть глаза! – возмущенно закричал мужчина.
– Я передумал, – дружелюбно улыбнулся Алексей.
– Ах ты гад!
Эмир вскинул меч над головой, ринулся вперед и, резко хукнув, опустил оружие – Леша торопливо нырнул ему под руку, утягивая оружие за собой. Клинок почти невесомо скользнул противнику по животу, рассекая ткань майки и смуглую кожу. Стол, жалобно хрустнув, развалился на две половинки, эмир споткнулся, упал на колено, но тут же поднялся и повернулся. Рана на его животе тянулась от левого бедра до нижних ребер справа, ткань майки и штанов стремительно намокала.
– А-а-а! – Красавчик кинулся вперед, торопясь обрушить на Дикулина как можно больше ударов, но действовал медленно, слишком медленно – раз в десять тяжелее, нежели колдун, с которым Леше довелось столкнуться в Леночкином магазине. Примерно со скоростью зомби – а потому Алексей не столько испугался стремительной атаки, сколько испытал облегчение. Он ожидал, что придется намного хуже. Поначалу он просто пятился, подставляя клинок под удары, перед каждым из которых эмир замахивался из-за головы – а потому рана на животе расширялась, выплескивая все новые и новые порции крови. А когда пятка уперлась в какое-то препятствие – не парировал очередной удар, а отбил его вверх, одновременно с поворотом проскочив мимо противника и рубанув его по шее.
Дикулин промахнулся: клинок опустился эмиру на затылок. Но тот все равно упал, пару секунд полежал на животе, потом подтянул ноги, приподнялся на коленях и повернулся к Алексею, направив на него меч. На большее сил не хватило. Красавчик опрокинулся на спину, отпустил меч, отер ладонью лицо, с некоторым удивлением посмотрел на окровавленную ладонь.
– А еще говорят, семь – счастливое число… – прохрипел он.
– Потерпи, – присел рядом Дикулин. – Я сейчас, позову кого-нибудь. Только рану на животе зажми. Кровью истечешь.
– Не зови, – тихо ответил эмир, – не придут. Никогда не приходят. Все бабы сволочи.
Леша закрутил головой, ища, чем можно сделать перевязку или хотя бы просто закрыть бедолаге рану на животе. Но на чердаке ничего подходящего не имелось. Даже растения, хоть и симпатичные, для лечения ран были совершенно непригодны.
– Пока кто-то душу не отдаст, они не придут… – одними губами сообщил эмир. – Обряд у них такой. Я сейчас… Отдохну, и продолжим. Ты ведь меня не добьешь? Спать очень хочется… Еще никогда я так не хотел спать… Не добивай меня… Пожалуйста…
Мужчина закрыл глаза, пару раз вдохнул, после чего голова его безвольно качнулась влево. Из легких медленно, словно из опадающей надувной лодки, вышел воздух. Алексей прижал пальцы к его горлу – и ничего не почувствовал. Эмир клана был мертв.
– Извини, мужик, – пробормотал Дикулин, понимая всю непоправимость случившегося. Азарт схватки ушел в прошлое, и на руках у него остался лишь незнакомый человек, которому он без особого повода вспорол живот. Не оглушил, не обезоружил, не отвел глаза – а убил. Лишил жизни. Навсегда. – Извини, мужик. Я не хотел.
Захлопали двери, и многочисленные женщины в юбках и белых платках, словно хвастающиеся обнаженными грудями, наполнили мансарду. Женщины всех возрастов, разного роста, сложения, цвета кожи. Когда свободного места почти не осталось, все они одновременно склонились, опустившись на колено:
– Слава нашему эмиру! Прими наше почтение, эмир! Мы твои, эмир! Мы принадлежим тебе, эмир! – Многоголосое восхваление сливалось в единый равномерный шум, но, к своему удивлению, Дикулин понимал каждое слово. Его превозносили, им восхищались, ему покорялись и отдавались – если не душой, то, по крайней мере, телом. Его признавали властелином.
– Лучше бы вы меня не оживляли! – Алексей кинул меч рядом с телом и, не без грубости расталкивая хранительниц, добрался до двери. Оглянулся, а затем быстрым шагом побежал по ступенькам вниз.
– Кажется, на нового эмира наши приветствия не оказали обычного воздействия… – поднялась одна из женщин, в желтой парчовой юбке и небольшой накидочке из того же материала на плечах, с морщинистой кожей и болтающимися грудями, похожими на пустые тряпочные мешочки. – Даже не знаю, радоваться ли нам или горевать. Он не возгордился своей властью и положением, и это хорошо. Но такими смертными трудно управлять, и это плохо. Где ты, моя девочка? Твой избранник действительно интересен. Но вот куда он побежал?
– Простите его, номария, он только что пролил кровь невинного человека. – Хозяйка антикварного магазина оказалась у самого выхода и теперь торопливо протискивалась к главе клана. – Он пошел в мою келью. Он не так глуп, номария, чтобы рассчитывать легко и просто выйти из дома.
– Я понимаю тебя, девочка. – Старуха протянула руку, словно намереваясь положить ее Лене на плечо. – Ты сделала хороший выбор. Однако помнишь ли ты о решении совета?
– Я помню, номария. – Девушка склонила колено перед главой клана. – Но я прошу вас о милости, сестры. До окончания моего обета осталось всего тринадцать дней. Я бы хотела завершить обет и познать долю женщины в объятиях того смертного, которого избрала. Всего лишь тринадцать дней… Разве они смогут хоть что-то изменить в судьбах мира после шести тысяч лет сна?
– Когда мы воскресили его? – задумчиво переспросила старуха. – Всего пару дней назад? И с тех пор он успел с честью пройти сразу два испытания. Я считаю, твоему избраннику нужны силы, и дарю ему двадцать дней на то, чтобы стать живым и сильным.
– Благодарю, номария, – склонилась девушка.
– Однако помнишь ли ты, девственница, что Великий Правитель, Сошедший с Небес и Напитавший Смертные Народы Своей Мудростью, нуждается не в воине, а в боге войны?
– Да, номария, я помню и чту волю совета превыше всего, – снова склонила голову Лена. – Если Нефелиму нужен бог войны вместо моего избранника, я признаю это решение и всей душой присоединяюсь к нему.
– Я верю тебе, моя девочка, – положила номария руку на голову девушке. – Я дарую тебе и твоему мальчику двадцать дней. Я желаю, чтобы окончание обета стало еще одной радостью в твоей жизни, а твой избранник зачал для нас в твоем лоне новую хранительницу. Красивую, мудрую и преданную, как ты. Пусть эти дни станут для вас высшей радостью. Но помни, девственница! Еще до окончания обета твой избранник обязан принести Великому клятву верности. А через двадцать дней – обязан умереть!
Глава первая
Берег Верхнего Нила, селение Эл-Хамар.
3815 год до н.э.
Следом за полусотней копейщиков по пыльной дороге меж полей медленно, словно в полудреме, тащились воловьи упряжки. На двухколесных арбах огромными грудами возвышались толстые кожи, деревянная и костяная посуда, кубки и чаши из оникса, резные стулья, столы, шкафы, бронзовые и оловянные кувшины. Последние Саатхеб специально указал привязывать на самый верх, чтобы их могли увидеть все встречные пахари. Золота и электрума в добыче редко когда оказывалось достаточно, чтобы люди могли его разглядеть издалека – вот и приходилось хвастаться тем, что есть.
За повозками по три в ряд тащились пленницы. Локти их были стянуты за спиной и прочно связаны, отчего грудь выпячивалась вперед и представлялась вдвое соблазнительнее, нежели была на самом деле. Следом за сестрами, женами и дочерьми тянулись рабы: полностью обнаженные, пыльные, усталые, униженные, с серыми лицами. Замыкали походную колонну еще две сотни воинов в белых платках и льняных юбках, с высокими плетеными щитами и длинными копьями на плечах. Мечей простым солдатам не полагалось, а потому, помимо короткого бронзового наконечника, им приходилось рассчитывать только на топорик, повешенный через плечо на веревочную петлю, и деревянный нож с обсидиановым лезвием.
Пленников оказалось больше ста, а потому Саатхеб с гордостью вел отряд обратно в Неб, стараясь проходить города и крупные селения днем. Пусть видит народ Кемета богатую добычу, пусть знает, что Великий не дремлет и продолжает простирать свою руку, защищая покой и порядок на ближних и дальних землях; что племена шасу, посмевшие противостоять воле Нефелима и грабившие путников и купцов на путях в Симмеси и Симуру, более не существуют. Служители Хаоса повержены, покой и порядок вернулся на берега Зеленого моря. Пусть пахари и писцы, номархи и жрецы видят: Сошедший с Небес силен и решителен. И может быть, они заметят и молодого военачальника, который сумел, имея под рукой всего три сотни копейщиков, уничтожить втрое большие толпы врагов и взять с грабителей огромную добычу.
«Великий Правитель, Сошедший с Небес и Напитавший Смертные Народы Своей Мудростью, наверняка позволит мне взять часть добычи, дабы вознаградить за победу, – подумалось Саатхебу. – Тогда я смогу купить себе дом на окраине Неба, новую одежду и женюсь на прекрасной Ин-Мари, дочери сандальщика из Намры, что уже не раз выказывала мне знаки своего расположения. Нефелим редко оставляет себе военную добычу. Его интересуют только пленники. Пленники…»
Молодой военачальник стремительно повернулся к закату. Ослепительный Ра уже касался краем горизонта. Это означало, что знойный день вот-вот сменится холодной, как застывшая вода, ночью.
– Тель-Ну-Намра! – окликнул он полусотника, шедшего с передовым отрядом. – Прикажи воинам ослабить путы пленникам. Здесь их никто не увидит. Не хочу, чтобы у рабов отсохли руки.
– Слушаю, номарий, – склонился в почтительном поклоне крупноносый и темнокожий, как нубиец, копейщик.
– Подожди, – остановил полусотника Саатхеб. – Видишь дорогу вдоль полей? Поворачивай отряд туда.
– Но эта дорога уводит в пустыню, номарий, – неуверенно указал Тель-Ну-Намра.
– Я знаю, – кивнул Саатхеб. – Мы не успеем попасть к крепости Намра до темноты. Не хочу, чтобы рабы замерзли. Пока светло, отгоним их за поля и соберем в кучу. Так теплее. Копейщикам я разрешаю брать шкуры и стелить на песок.
– Слушаю, номарий.
Поняв смысл приказа, полусотник повеселел, принялся грозно покрикивать на подчиненных. Впрочем, те и сами оживились, поняв, что скоро смогут спокойно отдохнуть. Даже волы ускорили шаг, втягиваясь на узкую дорожку между оросительной канавой и ровными прямоугольниками еще зеленых хлебных полей. Они ждали водопоя и кипы зеленой травы, положенной им в конце каждого дня.
Пахнущая тиной, черная и сальная от речного ила, плодородная земля отступала от берега всего на пять стадий – дальше разливы Нила не достигали, а потому ячейки полей сменились сухой и жесткой глиной, чуть присыпанной еще горячим песком. Пока горячим…
– Здесь становитесь! – указал на неглубокую выемку Саатхеб.
Сюда, под небольшую дюну, увенчанную горкой камней, ветер задуть не сможет. Все меньше пленники замерзнут. Хорошо бы их еще напоить горячей водой – но где взять дрова для костра? Кемет – это не дикие земли, населенные не знающими порядка племенами. Здесь не бывает ничейного дерева, ничейной земли, ничейной воды… Послать сотника к местному старосте? Но для обогрева почти четырех сотен людей костров понадобится немало. Найдется ли столько дров в маленьком селении? И сколько золота попросят за это местные пахари? Они сами, наверное, привозят топливо из-за Второго порога, а то и вовсе жгут сушеный навоз…
Между тем беззаботные воины сгоняли в общую толпу пленников, заталкивая мужчин в середину, а пленниц помоложе оставляя с краю – дабы легче вытащить, когда ночью захочется женской ласки. Они предвкушали сушеную рыбу с хлебной лепешкой, хмельное финиковое пиво, сладкое лоно покорных рабынь – и тяжелые мысли военачальника обходили их стороной.
За копейщиков Саатхеб не тревожился. Эти и поедят сытно, и в шкуры завернутся, и согреться сумеют, коли озябнут. А вот пленники… Голые, связанные, полуголодные, усталые, мечтающие о смерти. Но не поить же их пивом?! Не кормить же рыбой и мясом, как честных служителей Нефелима?! И развязывать на ночь тоже нельзя. Как бы не разбежались в темноте. Что же придумать? Ведь замерзнут к утру, заболеет половина, часть и вовсе передохнет. И будет ему тогда наградой вместо славы победителя насмешки стражников и снисхождение советников. И не получит он ни домика в три этажа, ни зеленоглазой дочери сандальщика…
– Согласись, номарий, в этом нет справедливости.
Саатхеб вздрогнул от неожиданности и отступил в сторону от подошедшего к нему жреца Небесного храма. Тощий и бледный, как обтянутый пергаментом гепард, обладающий такой же бесшумной походкой и кошачьей вкрадчивостью, служитель богини мертвых вдобавок носил длинный балахон из богопротивной верблюжьей шерсти2, а потому не вызывал у честных подданных Великого ничего, кроме отвращения.
– Великий принес на Землю порядок и закон, номарий, – усмехнулся жрец, заметив реакцию Саатхеба, – но так и не подарил смертным справедливости. Разве это правильно, если никчемным дикарям, взятым на копье в грязных пещерах, будет позволено лицезреть номархов и советников Сошедшего с Небес, касаться кожи, волос, одежды тех, кого честный египтянин видит лишь издалека и только по большим праздникам? Разве справедливо, когда рабы, всю жизнь служившие Хаосу, селятся во дворцах, которые честные египтяне видят лишь издалека, из-за высоких оград, из-за широких проток? Каждый день лицезреть мозаики, росписи, украшения, предназначенные услаждать взгляд Великого и его советников? Ты ведешь к ногам Нефелима презренных пленников – но не возвысятся ли они после этого выше любого из честных служителей Великого.
– Не смущай мою душу, Изекиль, – скрипнул зубами Саатхеб. – В любом поступке Сошедшего с Небес больше мудрости, нежели во всех ваших храмах! Неужели ты собираешься позволить презренным чужестранцам касаться нашей священной земли? Вспарывать ее плоть мотыгами, черпать воду великой реки, срезать выросший на наших полях хлеб? Этой чести достойны только уроженцы нашего прекрасного Кемета! Удел рабов – мыть полы во дворцах, умащать тела номархов маслом, услаждать их своим телом либо жертвовать собой во имя их покоя. Или ты думаешь, что свободный египтянин станет менять сальные факелы в ночных коридорах, застирывать чужие туники или работать в дни священных праздников? Дикари ленивы, злобны и кровожадны, они не умеют ни работать, ни беречь содеянное чужими руками. А коли так, то почему не отправить их в далекие южные или северные пределы, чтобы они за кусок лепешки отдавали по воле Великого свои никчемные жизни в схватках с еще более дикими племенами? Ужели ты хочешь посылать туда уроженцев Кемета? Поливать их кровью неведомые тропки в краях, еще не признавших руки и воли Сошедшего с Небес?
– Ты хорошо помнишь уроки Мудрого Хентиаменти, – скривился жрец. – Но, как я вижу, сам ты родился здесь, на берегах Нила. И копейщики твои – не нубийцы и не шарданы. Зачем же ты жертвуешь их священными жизнями?
– Тебе не удастся обмануть меня, Изекиль, – покачал головой Саатхеб. – Мы находимся на святых землях Кемета, во владениях Великого Правителя, Сошедшего с Небес и Напитавшего Смертные Народы Своей Мудростью. Неужели ты думаешь, что дикарю и чужеземцу будет позволено обнажать здесь оружие и проливать чью-то кровь? Те, кто недавно посмел это сделать, ныне бегут в моем обозе, моля своих богов о милости Великого. Удел дикарей – сражаться ради нашей славы в диких землях, а не здесь, среди святилищ.
– Тогда почему здесь, на святой земле, покой Великого и его номархов охраняют не дети Кемета, а смуглолицые уроженцы Элама и чернокожие вивиты?
Номарий вздохнул. Он никак не мог понять, почему жрец Небесного храма выбрал именно сегодняшний вечер – последний вечер победоносного похода, – чтобы попытаться кинуть червоточину сомнений в его душу. Разве Великий не выстроил мир наиболее прекрасным и справедливым образом? Разве он не раздвигает границы порядка в самые дальние пределы? Зачем же сомневаться в правильности закона? Зачем искать мелкие огрехи в подвалах огромного прекрасного храма? Мелкие сомнения приводят к большим изменам. Потому что измена никогда не бывает маленькой.
– Я удивляюсь, что Великий напитал мудростью не только храмы Ра, Таурты, Птаха и Маат, но и темные Небесные храмы, прославляющие смерть и мучения.
– Мудрость – это всегда мудрость, номарий, – скривил свои бледные губы жрец. – Нет знаний плохих и хороших. Есть только просто мудрость. Смертным важно знать не только то, когда поднимется на небесный свод ослепительный Ра либо когда разольется Нил. Им нужно знать и то, куда они направят стопы, замкнув круг жизни, как им сохранить живыми свои души, как спросить совета у умерших или спасти от исчезновения еще не родившихся детей. И кстати, что-то я не замечал, чтобы в воинские походы ходили слуги Ра, Нехбеты или хотя бы Птаха. Советники Нефелима почему-то посылают нести волю Великого именно нас, жрецов смерти.
Это было правдой. Неизменными спутниками каждого воинского подразделения были писец Нефелима и служитель великой черной Аментет, хозяйки мира мертвых, женщины с человеческой головой. Среди сотников даже бытовала присказка, что самый маленький военный отряд не может иметь копейщиков, поскольку в него войдут только писец и жрец Небесного храма. Хранители всех прочих знаний предпочитали держаться подальше от смерти, крови и страданий.
– А почему ты выбрал служение именно богине смерти, Изекиль? – примирительно спросил Саатхеб. – Может быть, тебе больше хочется ходить в походы, а не приносить жертвы? Тогда приходи к нам в Намру, врата крепости открыты для всех.
– Для всех ли, номарий? – криво усмехнулся жрец. – Прежде чем принять твое приглашение, отважный Саатхеб, хочу сказать, что я родился в шестой день сезона ахет.
– А, вот оно в чем дело… – пробормотал воин. Дата рождения Изекиля меняла все дело. Саатхеб отлично помнил, что, согласно старинным приметам, всем мальчикам, родившимся в четвертый, пятый и шестой дни ахета, предрекалась смерть от лихорадки или пьянства. Принять такого на службу означало накликать мор на весь гарнизон крепости либо на весь отряд, в котором ему предстояло воевать. – Значит, в других храмах тебе отказали в учении?
– Смерть не обходит стороной и хижины смертных, и дворцы номархов, и храмы богов, – пожал плечами жрец. – Ее боятся везде, кроме Небесного храма. Ведь Небесный храм остается ее домом.
– Весь поход меня мучает один вопрос, Изекиль… – Номарий приподнялся на носки сандалий, наблюдая, как воины разбивают лагерь. Пленников, как и было приказано, согнали в плотную кучу и связали спина к спине. Так им и теплее, и убежать труднее. Кормить и поить не стали – чтобы не гадили под себя и чтобы больше об утренней еде думали, а не о бегстве. Вокруг рабов замерли с копьями, но без щитов десять караульных. Остальные копейщики, побросав на землю взятые в разоренном разбойничьем селении кожи, уже расселись десятками, пуская по кругу большие бурдюки с пивом и деля рыбу. Еще несколько караульных Тель-Ну-Намра поставил снаружи, за пределами лагеря. Молодец, догадался. Конечно, отряд находился в родных землях – но меры предосторожности должно принимать всегда, даже ощущая себя в полной безопасности. Хороший номарий вырастет из полусотника.
– О чем ты хотел меня спросить, Саатхеб? – напомнил о себе жрец.
– Прости, – спохватился воин. – Я хотел тебя спросить, к какому народу ты принадлежишь? Я никогда не видел людей с таким цветом кожи. Коли ты чужестранец – как смог стать учеником Мудрого?
– Сколько тебе лет, номарий? – ответил вопросом на вопрос Изекиль.
– Я видел уже двадцать восемь разливов, жрец.
– Я тоже, номарий. – Служитель Аментет зябко завернулся в свой серый балахон. – Двадцать восемь разливов. Но ты уже командуешь отрядом, водишь его в походы, отчитываясь лишь перед всевидящей Маат и Сошедшим с Небес, а я так и остаюсь мелким служкой при Мудром Себеке. Никто и ничто, затерявшийся в сумраке Небесного храма.
– Я хожу в походы уже десять лет! – резко оборвал его Саатхеб. – Я вышел в Мертвый поход на шиллуков простым копейщиком, а вернулся полусотником, оставшись единственным выжившим из своего десятка. Я плавал с Мудрым Саккатом за Зеленое море в Великий Северный поход и заслужил его похвалы за отвагу и решительность. Трижды я проливал кровь во славу Великого, дважды меня вымолили из Небесного храма лишь милостью Маат! Сам Мудрый Хентиаменти принял меня после похода за Зеленое море и повелел заказать пророчество о моей судьбе. После излечения от раны я получил титул советника при номархе Намры, а затем меня представили самому Великому Правителю, Сошедшему с Небес и Напитавшему Смертные Народы Своей Мудростью! Он назвал меня великим воителем и самолично направил в поход на грабителей шасу! Как ты смеешь намекать, что я слишком молод для своего звания?!
– Напротив, номарий! – возразил жрец. – Я говорю, что ты достоин своего звания, несмотря на возраст. Нефелим послал тебя в битву, дав впятеро меньше сил, нежели это необходимо, однако ты все равно принес ему победу. Но поверь мне, я достоин возвышения не менее тебя. Я зубрю мудрость Великого, подаренную им Небесному храму, днем и ночью, отказывая себе во сне. Я не отказываюсь ни от каких обрядов и молений, я хожу во все походы, которые назначаются храму. Но ты в свои двадцать восемь лет уже номарий, а я – всего лишь один из учеников Мудрого Себека.
– Может быть, Мудрый Себек лучше понимает, какого звания ты достоин? – усомнился Саатхеб. – Или ты не смог обратить на себя его внимания?
– Смог, – усмехнулся жрец. – Два года назад я попытался провести обряд обретения бессмертия. У меня ничего не получилось, только кожа стала белой, как утреннее облачко. Мудрый долго меня рассматривал, после чего сделал более близким учеником. Но ничего не сказал. Ни похвалил, ни упрекнул.
– Зачем тебе бессмертие, Изекиль? – удивился воин. – Ты же не бог. У тебя все равно нет их силы. Ты всего лишь застрянешь в этом жарком, голодном мире. Неужели тебе не хочется получить свою десятину на полях Блаженства?
– Ты опять забываешь, что я родился в шестой день ахет, номарий, – вздохнул жрец. – После того как меня сожрет мор или отравит пиво, сколько станет весить мое сердце, отважный Саатхеб? Что станет с ним, когда Анубис в присутствии Тота и сорока двух демонов положит его на весы? Я скажу тебе: его выбросят к уродливой Амамат, пожирательнице Дуата. Поэтому для меня нет и никогда не будет полей Блаженства. И этот мир, каким бы ни был он несовершенным, останется для меня лучшим из миров. Особенно если я научу Амамат не пожирать мое сердце, а служить ему, если я приведу человеческие племена к покорности всесильной Аментет, если возвеличу ее имя превыше всего и заслужу ее расположение.
– Как бы ты ни возвеличивал имя богини смерти, Изекиль, Сошедший с Небес всегда останется выше, – покачал головой номарий. – И только он станет вершить порядок в этом мире.
– Я помню об этом, Саатхеб, – слащаво-вкрадчивым тоном ответил жрец. – Но и ты не забывай, что мудрости вхождения в мир мертвых, словам верности всесильной Аментет нас научил Великий. Небесный храм – часть его мудрости, частица знаний, переданных Нефелимом смертным. Возвеличивая свою богиню, я служу его воле…
Между тем ослепительный лик Ра скрылся в бескрайних песках на западе, по ту сторону великой реки. Сразу потянуло прохладой. Пока еще это был влажный воздух с Нила, но Саатхеб знал, что скоро пустыня остынет, и после полуночи с нее подует студеный воздух, заставляющий людей трястись от холода и кутаться во все одежды, какие только есть.
– Приходит время ночных богов, Изекиль, – передернул плечами номарий. – Если не хочешь простыть – иди, поешь хлеба, запей пивом, постели себе что-нибудь на песок.
– Благодарю за совет, отважный Саатхеб, – резко отвернулся жрец, – но я не прикасаюсь к хмельным напиткам.
– Прости, Изекиль, – спохватился воин, – я совсем забыл… Скажи, а твоя кожа теперь останется такой белой на всю жизнь?
– Нет, – все так же глядя в сторону, ответил служитель Аментет. – За двести-триста лет она должна немного потемнеть.
– Двести лет? – Номарий рассмеялся. – Разве смертный способен переждать такой срок?
– Разве я не говорил, что не намерен покидать этого мира? – спокойно ответил жрец. – За эти годы я нашел свою ошибку, отважный Саатхеб.
– Я рад за тебя, – кивнул номарий. – Надеюсь, ты не обидишься, если я покину тебя. Мне хочется поесть, и я мерзну.
– Ты не боишься лишиться своей славы, отважный Саатхеб? Что скажет Мудрый Хентиаменти, если половина пленников прибредут в Неб больными, а треть вообще околеет на последнем ночлеге?
Слова жреца настолько точно повторяли мысли молодого военачальника, что тот чуть не споткнулся.
– Здесь нет деревьев, чтобы развести костры, как на берегу Зеленого моря, – спокойно продолжил Изекиль. – Здесь нет храмов Сехмет, помогающей воинам. Твои пленники слабы и унылы. Треть из них не дотянет до утра, а остальные застынут до костей, если ты не найдешь способ согреть всех.
– Я положусь на милость Птаха. Он сохранит…

– Не-ет, номарий. Нечего просить богов о милости, чтобы они загладили твой и только твой грех. Пленников не первый раз гонят в Неб по этой дороге. Ты задержался в Тель-Амарне, чтобы пройти город не на рассвете, а днем. Ты хотел, чтобы жители Кемета увидели твою добычу, оценили твою победу. Ты хотел услышать их приветствия, увидеть их восхищение. И только поэтому обоз не успел в столицу до темноты. Сошедший с Небес милостив. Он умеет прощать смертным слабости. Но только тогда, когда это не вредит воле и делу его. Ты погубишь пленников и вместо почета найдешь кару.
– Это неправда!
– Ты пояснишь это Мудрому Хентиаменти, Черному Псу Нефелима. Ведь это он решился показать тебя Великому? Значит, он отвечает за тебя перед Нефелимом. И будет строго следить за тем, чтобы ты его не опозорил.
– Это неправда, – сжал кулаки Саатхеб.
– Иди и расскажи это Джед-Птах-Иуф-Анху, писцу Нефелима. Ты думаешь, он так глуп, что не понял того же, что понял я?
Номарий почувствовал, как по телу его прокатилась горячая волна – словно ночной мрак сменился полуденным зноем. Его победа, его мастерство, его судьба – все катилось в гниющую выгребную яму. И всего лишь из-за одного мелкого проступка. Десять лет честной службы, внимание двух советников, благоволение самого Великого… Такое не всякому выпадает даже один раз в жизни. Неужели все рухнет, все окажется зря?
– Зачем ты рассказываешь мне это сейчас, Изекиль, служитель храма смерти? – тихо, одними губами пробормотал Саатхеб. – Почему не поторопил в стенах Тель-Амарна?
– Потому что мне нужна жертва, – так же тихо ответил жрец. – Отдай мне пятерых сильных пленников, и я сохраню тебе остальных.
– Как?
– Какая тебе разница, номарий? Разве тайное знание Небесного храма стало для тебя интересным? Ты все равно не успеешь постичь даже малой толики за то время, что отвели тебе боги. Даже мне придется потратить еще очень много лет, чтобы достичь звания советника. Мудрый Изекиль… Иногда мне кажется, что у меня не хватит на это терпения…
– Ты просишь у меня пять пленников, за каждого из которых я отвечаю перед Великим. Джед-Птах-Иуф-Анху вписал на страницы своего папируса каждого, и за каждого мне придется отвечать по счету.
– Рабов никогда не удается довести всех, отважный Саатхеб. Среди них оказываются раненые, больные, слабые, упрямые… Потерей пятерых пленников из ста тебя не посмеет попрекнуть никто. Но если ты приведешь только половину…