– Ну а что ж ты с нами-то, нищими-безработными? И видок еще тот… – Вадим критически обвел взглядом майорскую амуницию. Как ему показалось, на секунду Смагин растерялся. Видимо, за несколько десятилетий он врос в армейскую форму, и нынешнее ее отсутствие причиняло майору неудобство: офицер он, конечно, действующий, но какой-то, выходит, неполноценный… Потом припомнил правильный ответ:
– Необходимая маскировка. Не сеять панику среди колонистов. Обмундирование выдадут на месте.
– А-а-а, – понимающее подтвердило Общество. Ну, тогда понятно. Большая политика, военная тайна. Мы хоть и простые люди, но текущий момент нам ясен.
Уже почти благодушное настроение несколько подпортил громовой всхлип. А потом еще один. Матрона размазывала слезные потоки по лицу, икала, давилась едва сдерживаемыми рыданиями, а будь ей лет на десять-двенадцать поменьше, наверняка давно завыла бы пожарной сиреной. Девочки с обеих сторон шипели на нее: «Ой ну что ты, мама, люди смотрят!» Галина Петровна огляделась. Общество сконцентрировалось на ней и ждало приличествующих объяснений. Она ему и сказала:
– Дура я, дура! Говорили же, а я… и-и… ду-ура… – она закрыла голову руками и продолжала рыдательно сотрясаться. В этот момент Вадим Балашов, Решетников и еще пара людей, наконец, поняли, что это за птица. Просто волосы она перекрасила под блонд, а когда волосы прикрыты, лицо стало не в пример знакомее.
– Ермилина! Ты гляди, Ермилина! – воскликнули все четверо. Балашов при этом добавил эпитет, находящийся в дружественных отношениях с энергичной мужской прямотой.
И впрямь, это была Ермилина. Звезда социальной рекламы, которую в изобилии крутил по TV проект «Новая жизнь». Пышущая здоровьем женщина, добровольно записавшаяся в реестр колонистов. «Я хочу попробовать начать все сначала. Не надо этого бояться!» Полстраны видели ее на экранах. Кое-кто, говорят, купился. Больше народу, конечно, переключали каналы в самый первый миг ее очередного появления.
Бритый подскочил к матроне и дал ей плюху.
– За все, сучара, ответишь! – и дал еще одну затрещину, покрепче. Галина Петровна пихнула его, и Бритый отлетел далеко в проход между лавками. Но сейчас же поднялся, пошел на нее всерьез. Женщина испугалась. Надо отдать ей должное, в основном не за себя, а за девочек. Их она прижала к себе покрепче, телом что ли своим пышным собираясь их защитить. Юрий Смагин скомандовал Бритому:
– Отставить! А ну, отставить!
Бритый, ухмыляясь, достал заточку. Через сколько предотлетных контролей пронес он свою железяку! Бог весть, как.
– Начальник, пасть захлопни. Не твоя масть наверху.
Майор как-то стушевался, зато Решетников встал со своего места и прикрикнул:
– Как ты смеешь! – в сущности, главврач был уверен в поддержки всех прочих мужчин, а их в блоке было не менее сорока. Бритый повернулся так картинно, цыкнул, и вроде бы не глядя на Решетникова, подошел к нему вплотную.
– Ты, чмо… Лох вонючий. Закройся, тля. – и хотел ему что-то ответить главврач, да не смог. У самых глаз сверкнула заточка, а когда Решетников отшатнулся, кулак Бритого врезался в незащищенный живот. Врач ползал по полу, хрипя, а Общество не спешило прийти к нему на помощь. Общество растерялось от злобы и коварства Бритого. Тот опять подошел к Матроне.
– Ну, стерва, колись, за какие бабки тебя ссучили! – заточкой по щеке ей водит, а женщина сидит, не жива не мертва, лепечет что-то маловразумительное.
Вадим Балашов тем временем оказался за спиной у Бритого. Тихо так, слов зря не тратя, примерился и ударил гада кулаком по голове. Тот, однако, удержался на ногах и даже повернулся.
– Что ж ты сзади, как дешевка!
– На зоне-то небось петухом был? – говорит ему Вадим. От такой обиды Бритый рассвирепел и бросился напролом, хотя под черепной коробкой у него все еще звенели колокольчики. Только того и надо было Балашову. Чуть подавшись в сторону от несущегося на него быка, он заехал ногой по яйцам, а потом приголубил еще раз кулаком по затылку. Гад грянулся на пол и затих. Кто-то даже посочувствовал ему:
– Как-то вы его жестоко. Не по-мужски…
– Боксам не обучены, – огрызнулся Балашов, нашарил на полу заточку и сел на место.
– Спасибо вам. Ой, какое вам спасибо. – благодарила его Галина Петровна. Но Балашов сурово ей ответил:
– Молчала бы лучше, несушка. Цела, и радуйся.
– Нет, ну я вправду добровольно. Я не за деньги. Я так верила. Может хоть где поживем вслась, по-человечески. Я так верила. Я у них ни копеечки… А теперь, вишь, девочек своих на войну везу. На войну-у! – опять всхлипнула она, – по своей воле. Ой, какая ду-ура…
– Ну, давай-давай, заголосила. Сколько ослов тебе поверило, позаписывались! Теперь ладно, чего зря говорить. Утри сопли, как-нибудь устроимся.
Матрона сходила к удобствам, не отпуская девочек, привела себя в порядок, и загорелся в ее глазах интересный огонек. Так и сяк приглядывалась Галина Петровна к Вадиму Балашову и главврачу Решетникову. Мужчины крепкие, приличные мужчины. Этот, суровый, конечно, такой красавчик. Чисто цыган. С такими не страшно. Но странною причудой больше тянулась женская ее душа к Решетникову. Чем-то неуловимо приятным, даже томным, веяло от этого подержанного мужичка, который все никак не мог в полной мере разогнуться. Среди всей нынешней неудоби посетила Галину Петровну жаркая мысль, что муж бы вышел из такого человека очень даже подходящий. А стал бы мужем ее доктор, то и суровому цыгану позволила б кой-что… Словом, принялась Матрона вытирать решетниковский лоб мокрым платочком, уселась рядом с ним, а девочек пристроила с противоположной стороны.
– Ваня, проектировщик ты мой излюбленный! Часом не знаешь, что нам положено получить, какой-такой «гарантированный минимум»?
– Точно не скажу, Вадик. Прикинуть можно, конечно. Все это, видишь ли, прямо у нас под боком едет.
– Просвети.
– Ну, пойдем.
Оба Балашовых, Решетников под конвоем Галины Петровны и ее дочек, Активистка, живо пристроившаяся к ним, деловитый майор Смагин, а также еще трое-четверо представителей Общества, не вошедших в его «элиту», но тоже не без амбиций в голове, встали со своих мест и отправились к переборке, противоположной входу в шлюз-камеру. Тут к Вадиму прицепился Бритый. Он уже пришел в себя и быстро вычислил, чья сегодня сила.
– Братишка, ну… типа не усек, что ты в авторитете. Короче ша, никаких кипижей. Типа ты за старшого.
Балашов жил на свете не первый день. Убивать Бритого ему не хотелось. Ему нужно было получить хотя бы один шанс на выживание, и если надо было поворачивать эту толпу, куда потребуется для дела, он готов. Командовать, чтобы жить, это понятно, так уже бывало у него. Ненадежный кадр – Бритый. Но прибьешь его, и все почувствуют запах легкой смерти. Нет, совсем не нужен сейчас такой прецедент, иначе у многих зачешутся руки, трудно будет держать их в узде. Он глянул на Бритого холодно и сказал ему:
– Бросай блатные замашки. Будешь тут за простого мужика. Оборзеешь – враз прибью.
Бритый скривился. Весь его гонор бунтовал. Зудело пойти на отрицаловку, все тут разнести. Но Общество одобрительно загудело, круг стал плотнее… И Бритый испугался: у стаи появился сильный вожак, он не баба, за него и глотку перегрызут. Видно, с-сука, что не блатной, но крут. Нет, надо гнуться. Гнутый жив, а ломаного не склеишь.
– Все, все братишка. Ноль базаров. За мужика так за мужика.
– Ну смотри.
Это был хороший обмен для Бритого. Да, опустили его малость, за старшого ему тут не бывать. Но вот он стоит рядом со старшим, и говорит с ним, и вожак самолично определил, что быть Бритому в стае. А это значит, что он тоже в авторитете. То есть чуть повыше, чем прочие. И Общество молчаливо приняло его новый статус: мужик рядом со старшим. Даже Смагин, который хотел было что-то сказать по этому поводу, посмотрел вокруг и закрыл рот. Сейчас не стали бы слушать майора, все решилось без него.
Иван Балашов подвел их к люку высотой в рост человека, но втрое шире, чем дверь в пассажирскую каюту. Судя по размерам, люк был рассчитан на въезд разгрузочного кара. Слева на переборке висела табличка со словами «Имущество общины» – на английском, испанском, португальском, русском, польском, сербохорватском, арабском и еще на какой-то иероглифике.
– Любопытно, почему на французском и немецком не написали? – машинально осведомился Решетников. Активистка и Вадим Балашов ответили ему в один голос:
– А потому что не бывает этноизбытков у немцев и французов. Не возят их в колонии.
—…Вот за этой дверью сложено все то, что мы получили от Земли. Как я помню, объем проектируемой камеры хранения невелик. Точных цифр сказать не могу, давно это было. Помню только, что совсем немного, как большой чулан. Что там может быть? Ну, инструменты кое-какие, лекарства, небольшой запас воды, пока не адаптируемся к местной. Бак там есть для химически неактивной жидкости. Может, еды на несколько дней… Семена… Возможно, палатки. Опять-таки, предположительно, оборудование для малой электростанции, для ветряка, например. Точно, что никакого оружия, потому что ни ружейных шкафов со стойками, ни железных ящиков для боеприпасов мы не планировали… В лучшем случае, что-нибудь для охоты и рыбной ловли. Это, конечно, догадка. Но не должны же мы с голоду поумирать, пока получим первый урожай…
– Как войти? – поинтересовался Вадим.
– Никак. Видишь, паз для ключа в красном квадрате? Ключ у представителя местной администрации. Это, я так думаю, чтобы мы не передрались за дележкой прямо в полете. Он, представитель этот, по идее открывает, грузит нас и вещи на транспортеры, вывозит на свободный участок, а дальше мы сами разбираемся, кто во что горазд…
– Откуда ты все это знаешь, Ваня?
– Соседний отдел транспортеры проектировал. Правда, ни одного опытного образца я не видел. Так что, может быть, там что-то поменялось в планах.
Вадим моментально сообразил, сколько опасностей таит подобная тактика. Он развернулся к Обществу, встал на лавку и произнес маленькую речь:
– Нам потребуется величайшая дисциплина. Община выживет только в одном случае: если мы четко наладим разделение труда. Кто занимается урожаем, кто разведкой, кто строит жилище, а кто охотится и собирает все пригодное в пищу. Будет трудно. Но если мы обойдемся без драк, без нервов и четко организуем работу, тогда выживем. Любого козла, который захочет жить по своему, отдельно, мы вышибем в один момент. Пусть уходит без ничего, тут итак на всех мало. Бездельников тоже в три шеи. Баб и особенно детей придется поберечь. Законы ставит собрание общины. Вопросы есть?
– А ты вообще кто такой, что за всех говоришь? Тут и постарше найдутся… – подал голос пенсионерского вида мужчина в старом, но опрятном пиджачке с орденскими планками.
О таком подарке Вадим мог только мечтать. Активистка сейчас же крикнула пенсионеру:
– Да вы что, он дело говорит! Как вы можете! Как вам не стыдно!
И сейчас же откликнулась Матрона:
– Помолчали бы уж, дедушка. Один хоть разумный человек нашелся. – Общество, по всему видно, антилидера, хотя и пожилого человека, не одобрило. И тогда Балашов решился:
– Желает ли Общество, чтобы я за всех говорил, покуда на месте не соберемся?
– Давай, давай, братишка. Старшим тебя, – шумнул Бритый. Сейчас же все толпа загудела: да мол, хотим его, пусть пока верховодит, нормальный мужик, заткнись, дед, мы за него, а ты хиляй за борт, если такой умный.
– Раз так – ладно… – ответил всем Вадим, легонько кланяясь Обществу, – Я пока побуду, а там вместе разберемся.
Ваня потянулся к нему:
– Вадя, Вадя! Еда есть. Скажи им, что еда есть.
– Где?
– В торец каждой капсулы пластиковая коробка встроена. Там рисуночек такой, ложка с вилкой… надо нажать.
– Граждане! – громко возгласил Вадим, – у нас есть паек. В торце каждой капсулы имеется панель с рисунком: ложка и вилка. Надо нажать… – все, что он говорил дальше, потонуло во всеобщем шуме.
Маленькая коробочка с печеньем, шоколадкой, сухарями, кусочком соленой рыбы, тюбиком паштета и бутылочкой сока – настоящее богатство для людей, попавших в проект «новая жизнь»: нищих, безработных, по большей части голодавших еще там, на Земле, да к тому же истощенных долгим бредосном в капсулах… Ваня уничтожил все в один миг. Решетников поделился с Галиной Петровной. Бритый живо вычистил капсулу одного из мертвецов – трупу уже ни к чему… Активистка начала жевать рыбу с сухарем, вынула зуб и расплакалась. Старшой подкрепился половиной съестного, запасливо рассовав по карманам сухари и рыбу: что там еще предстоит, протянуть надо бы подольше…
– А вот скажи мне, Ваня, отчего не дают нам космической пищи, тюбиков для невесомости? Почему вообще нет никакой невесомости? Отменили по науке?
– Вадик, ты со сна такой легкий. Отощал. Тебе кажется, что все как обычно. Если б тут был полный вес, Бритый бы не отлетел с такой силой, когда ему Галина Петровна… это самое. И сам бы ты ноги-руки переломал. С четырех метров падал, а то и с пяти, а все цело. Нет, тут не полный вес, тут 0,5 или 0,7. Невесомости нет, потому что тормозимся, или уже по орбите вокруг Терры-II летаем. Вот и нет невесомости. Тут бы такое при невесомости творилось…
– Ладно, уговорил.
Зазвучала сирена. Из динамика послышался механический голос:
– Уважаемые колонисты! Поздравляем вас с окончанием полета! Блочный лайнер «Арцимович» только что совершил посадку на территории земной колонии Терра-II. Прошу всех вас покинуть помещение стандарт-блока и выйти в шлюзовую камеру. Просьба при передвижении соблюдать порядок и дисциплину.
Объявление повторилось дважды, переборка между блоком и шлюз-камерой сдвинулась с места и ушла в стену. Открылся проход, но все переселенцы стояли еще несколько мгновений.
– Вадя, возьми меня за руку, мне все-таки чуть страшновато…
Вадим молча взял брата за руку и вышел первым. За ним последовало и все блочное Общество. «Как они мягко… сели. Я даже не почувствовал», – думал Старшой. Зал шлюз-камеры понемногу наполнялся: люди выходили из десяти блоков. Слева от Общества толпились латиносы, справа лопотали на каком-то родственном языке, наверное по-польски. Дальше было не разобрать, кто и что.
Шлюзовые ворота моментально разошлись наружу.
– А-а-ах… – мигом пронеслось по залу. Им улыбнулся лик Терры-II… так близко, как Земля с орбиты. С прибытием! Им подмигнули звезды. Открытый космос буквально слизнул тысячу колонистов и надежно укутал их тела в холод и вакуум. Чужая планета все-таки станет их последним пристанищем: когда весь человеческий мусор сгорит в атмосфере, интернациональный прах ляжет на ее поверхность…
«Арцимович» еще четверть часа летал над Террой-II с открытыми шлюз-камерами. Когда умерло все то, что неразжимаемой хваткой цеплялось за любые выступы и отверстия, что задерживало дыхание и пряталось в капсулах, тогда на приборном щите в рубке управления загорелась надпись: «Проветривание помещений окончено».
Москва, 2000
Куликов Роман
Адамов Григорий
Земляной Андрей
Панов Вадим
Корнев Павел
Херберт Фрэнк