Чтение 77–й страницы книги ~Доставить живым или мертвым~

мучения.

Отойдя в сторону, он нарвал большой пук травы и, сложив его надвое,
положил Тайпану под голову. И, видимо, наркотик стал действовать, ибо до
него донеслись слова Шамиля: "Я знал, что ты рано или поздно сюда
придешь...Но жизнь так устроена -- всему наступает конец, -- Тайпан повернул
к нему голову, но глаза не открыл. -- Скажи, кто убил Джохара?" "Не я," --
ответил Путин. "Тогда ты убей меня," -- в уголке глаза эмира показалась
влажная искорка. Она накапливалась и наконец быстрой струйкой растеклась по
щеке. Путин поднял глаза, глянул на приходящее утро, безрадостное, пахнущее
сгоревшей соляркой и кровью. "Ты в руках своего Бога, -- сказал Путин,
продолжая смотреть на небо, -- он пусть и решает, что с тобой делать. -- Он
отстегнул от ремня фляжку и положил рядом с раненым. -- Все могло бы быть
по-другому, извини..." "Подожди...Если бы ты дал нам свободу, было бы все
по-другому, а так..." "Кто ведет войну ради человеколюбия, тот победит
врагов -- это не я сказал, один умный китаец. -- Твои воины отрезали
иноверцам головы, мирных людей продавали в рабство, творили самосуд. И в
конце концов забыли о главной цели, превратились в человеконенавистников...
Из всех преступлений самое тяжкое -- это бессердечие". "Нет, самое тяжкое --
презирать своих врагов. У каждого из нас своя правда, а как узнать -- у кого
ее больше? Только одно средство -- спросить у своего народа. А мой народ --
за отделение от вас. И я должен был ему подчиниться". "А я тоже должен
следовать воле своего народа, а он за целостность России. И как нам
разделить это? Кто может нас рассудить? Только ничего не говори об Аллахе,
ибо говоря о нем, вы лицемерите и искажаете идею своего Бога." "Аллах агбар,
-- это было сказано почти шепотом, с губ Тайпана скатился воздушный пузырь и
он стал задыхаться. Однако справился с удушьем и снова повернул лицо к
Путину. -- Если бы у нас было хотя бы половина той техники...танков,
самолетов, вы бы нас не выгнали в горы..." "Ты ошибаешься: нет в мире
другого народа, кроме русского, который сделал то, что он сделал в годы
Великой войны. Одолел фашизм, одолеет террор, экстремизм. Ты, наверное, не
знаешь, что "если царство разделится само в себе, не может устоять царство;
и если дом разделится сам в себе, не может устоять дом тот." (Марк, гл.3,
ст. 24). "У меня к тебе просьба: когда завоюешь нас окончательно, не мсти
моему тепу. Не мсти народу, он не виноват..." "Да, твой народ не виноват,
вся неискупная вина лежит на фанатиках и непримиримых душах..." "Так всегда
было и будет... -- Тайпан издал стон и грудь его стала часто, напряженно
вздыматься. И почти беззвучно закончил: -- Уходи, дай мне спокойно
умереть...я слышу, как рушатся ваши города..."

Президент поднялся и неуверенной походкой направился к спуску в ущелье.
В лицо веял прохладный ветерок. Невдалеке, в вересковой рощице, прокричала
птаха и не было в ее голосе ни страха, ни тревоги... И вдруг он замедлил
шаг, затем и вовсе остановился. Замерев возле остроугольного камня, он
что-то обдумывал свое. И, развернувшись, пошел назад.

Он долго стоял над врагом. Потом скинул с плеча автомат Шторма, извлек
из него рожок, а из него -- один патрон, который он тут же вложил в
патронник. Затем из подствольника вынул гранату. Наклонился и положил
автомат рядом с флягой. Не оборачиваясь, снова взял курс на южный створ
ущелья.

Большие валуны он обходил, на мелких россыпях старался удержать
равновесие, что давалось ему не без труда. Птаха снова дала о себе знать, но
на этот раз в ее голосе был вызов.

Выстрел прозвучал так, как звучит первый гром -- неожиданно и как бы
предвещая что-то изменить. Он оглянулся и увидел Тайпана, поднявшегося по
пояс с земли, едва удерживающего в руках автомат. А пуля-дура, видимо, не
подвластная его слабой руке, стукнулась о камень и, искря, изменила
направление, и по слепой случайности пересеклась с его движением. В правой
ноге, чуть выше колена, обозначился ожог и лишь теплота, которая вдруг
пролилась на голень, подсказала, что он ранен. Он еще раз оглянулся, но
Тайпана не увидел, видимо, тот снова упал на землю.

Присев на небольшой камень, он ножом разрезал штанину и увидел рваную,
рыхлую каверну, из которой густо сочилась кровь. Сваляв бинт, он перетянул
ляжку и другим бинтом перевязал рану. "Сукин сын, -- сказал про себя Путин и
неизвестно, к кому относились эти слова. -- Балда, расквасился, пожалел волк
кобылку,.." -- он сплюнул клейкой слюной и поднялся. И по мере того, как
спускался к ущелью, нога все больше и больше наливалась свинцовой тяжестью.
Делалась каменной, неостойчивой. Боль поднималась выше, к паху, и ниспадала
к ступне. "А может, -- вяло пронеслось в голове, -- Ельцин предупреждал
меня, чтобы я не гнал тройку во весь дух? Может, он во мне разглядел то, о
чем сам я не догадывался -- все время стремлюсь бежать впереди времени? Но
ведь не дистанция губит, а слишком ретивый темп... Он вспомнил последние
слова Тайпана и подумал: "А ведь он прав, если промедлить, не только
отдельные дома, но и целые города будут лежать в руинах, ибо это только
начало. Человечество может содрогнуться от действий объединенного
терроризма... Апокалипсис, будь он проклят..."

В светлых кудряшках тумана, как и накануне, разглядел загородку, за
которой, махая хвостами, фыркали лошади и он подумал, что, наверное, они
хотят пить и самого охватила жажда. Он взглянул вдоль ущелья и увидел на
западной его стене лучи всходящего солнца, но это не ободрило.

Первый убитый боевик, который попался ему, тоже лежал с открытыми
глазами. Почти старик, а, может, это смерть сделала его таким...Толстые,
наработанные пальцы, мертвой хваткой держали автомат, вторая рука едва не
дотянулась до раны на шее...

Он шел и считал: шесть, десять, два тела без головы,
двенадцать...трупы, разорванные на несколько частей -- видимо, следствие
разрыва мин.

Пахло утренней свежестью и ночным безумием, которое всюду оставило свои
отпечатки. Еще совсем юнец, с кинжалом с рукояткой из червленого серебра,
умер в сидячем положении, прислонившись спиной к стене. В глаза бросились
его рваные кроссовки, из-под простеньких брючат выглядывали синие, видимо,
давно не стиранные носки в зеленую клетку. Паренек тоже широко раскрытыми
глазами взирал на мир, но ничего не видел. Как ничего не видели те, кто еще
с прошлого вечера лежали у гранатомета и миномета. Путин подошел к юнцу и,
стараясь не наступать на подтеки крови, закрыл ему глаза.

Смерть уравняла убитых: он насчитал восемнадцать тех, кто пришел в
ущелье и шестеро тех, кто уже там находился к началу боя -- прислуга
гранатомета и миномета. Своих он узнал по ботинкам и шапочкам, на которых
белели знаки отличия -- белый кружок величиной с новый рубль.

Изербекова пуля достала, когда он наклонялся, чтобы взять из пирамидки
очередную мину. Он и лежал с миной, зажатой в руках. Гулбе оторвало ноги в
тот момент, когда он направлялся к Изербекову -- попал под брошенную
боевиками связку гранат. Воропаев, как и чеченец-юнец сидел у стены, автомат
был сброшен в пространство, ограниченное широко расставленными ногами. И оба
пистолета находились тут же. Вокруг него блестели покрытые росой гильзы. Их
было так много, что Путин даже огляделся, поискал глазами другое оружие, из
которого могли бы еще стрелять. Но заметил десантный нож с буро-темными
подтеками на лезвии. Рядом -- два невооруженных боевика, у обоих колотые
раны. Здесь явно шла рукопашная схватка.

Он остановился, боль стала острой, почти непереносимой. Присел возле
Воропаева, но почувствовав тошнотворный запах прокисающей крови, поднялся и
отошел к кусту жимолости. И оттуда он начал другой счет: тех, кто лежал в
разных позах и в разных одеждах. Это были рабы, кто как вооруженный,
головами лежащими навстречу отряду боевиков. Вологодский омоновец Кострома,
с оторванной правой ногой, лежал на боку, уткнувшись лицом в окровавленный
камень. Никто не ушел, не сложил оружие и каждый плотью принял то количества
металла, которое выписала ему эта бойня.

Он видел оранжевый крохотный бульдозер, у которого не было ветрового
стекла, иссеченный пулями и осколками скребок, часть тела человека,
укрывшегося за скребком...Когда президент подошел и пригляделся, узнал
гиганта Бардина -- пуля или осколок раздробили ему висок и потому часть
головы находилась на тыльной стороне скребка.

Второй морпех Калинка лежал в пяти-шести метрах от бульдозера, за
небольшим валуном, находящимся как раз напротив овального входа в
подземелье. В руке зажат ствол автомата, рожок от него лежал в полутора-двух
метрах от него.

Внимание привлек белый клочок бумаги -- нагнулся, поднял. Чем-то
нацарапано: "Он ушел вместе с полковником Ш. и своим телохранителем...Меня
не жалейте, ведь и я никого не жалел..." "Как стихи, -- пронеслось в голове,
-- неужели он в этот момент считал мой уход главным событием своей жизни?
Как это понять?" -- Путин поднял валявшийся магазин морпеха -- ни одного
патрона. Положение автомата и три лежащих рядом трупа боевиков говорили о
том, что смертный бой закончился свирепой рукопашной схваткой. Которая,
между прочим, ни для кого не стала победной.

Он вернулся к Бардину и из его автомата извлек рожок -- то же самое, ни
одного выстрела...

Он снова огляделся: всюду мертвая пустота и полосы света, проникающие
через выгоревшую сетку. В нескольких местах она обвисла до земли, в проемах
блеклая рыхлость неба. В перспективе ущелья чернел остов вертолета.

Он нигде не мог найти Виктора Шторма. Под ногами были лишь фрагменты
человеческих тел: отдельно нога в десантном сапоге, часть лица с бородой,
еще полголовы, пряжки от амуниции, и среди мяса и слизи -- крошечный наушник
с фабрики глухонемых..."Возможно, он взорвал себя вместе с
боевиками...Скорее всего так это и было,"-- подумал президент и опять
почувствовал головокружение.

Взгляд прошелся по зияющим отверстиям, ведущим под скалы и он, минуту
помедлив, направился под их своды. И опять перешагивая через трупы,
позванивая пустыми гильзами, прошел к лифту, где его встретили приторные
запахи. Однако Гараева на месте не оказалось. Бечевка, которой тот был
связан и из которой он каким-то чудом освободился, белесой змеей извивалась
на ступенях. Путин спустился вниз и остановился перед дверью, в которую
ночью входили Гулбе с Виктором Штормом. Этот же путь прошел и Воропаев.